Имя ветра - Патрик Ротфусс

Я молчал целую минуту.

— Думаю, вы куда мудрее, чем считаете себя.

— Ну, — сказал Трепе, пытаясь скрыть удовольствие, — лучше не будем об этом рассказывать, а то люди начнут ожидать от меня великих дел и дум.

Он повернулся, и толпа быстро поглотила его.

Я сунул семь талантов в карман и почувствовал, как огромная тяжесть свалилась с моих плеч. Это было как отмена казни. Возможно, буквально — потому что я не имел ни малейшего представления, как Деви может принудить меня заплатить долг. Впервые за два месяца я вздохнул свободно. Прекрасное ощущение.

После того как Трепе покинул нас, подошел один из одаренных музыкантов с комплиментами. Его сменил сильдийский ростовщик, который пожал мне руку и предложил купить мне выпивку.

Потом подошел дворянин невысокого ранга, еще один музыкант и очаровательная юная леди — я подумал, что она может быть моей Алойной, пока не услышал ее голос. Девушка оказалась дочерью местного ростовщика; мы немного поболтали, потом она ушла. Я едва успел вспомнить о манерах и поцеловал ей руку на прощание.

Через некоторое время все люди слились в одно лицо. Они подходили один за другим, чтобы поздравить меня, похвалить, пожать руку, дать совет, позавидовать и повосхищаться. Хотя Станчион держал слово и умудрялся не давать им навалиться на меня всем скопом, скоро я уже не мог отличить одного от другого. Медеглин тоже способствовал этому.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я додумался поискать глазами Амброза. Оглядев зал, я пихнул Симмона локтем, и он с трудом оторвался от игры шимами, которой они с Вилемом занимались.

— А где наш лучший друг? — спросил я.

Симмон тупо посмотрел на меня, и я понял, что он уже не способен уловить сарказм в моих словах.

— Амброз, — пояснил я. — Где Амброз?

— Уполз, — заявил Вилем чуть ли не воинственно. — Как только ты закончил играть. Еще до того, как получил дудочки.

— Он знал. Он знал, — восторженно пропел Симмон. — Он знал, что ты их получишь, и не мог вынести такого зрелища.

— Выглядел неважно, когда уходил, — с тихим злорадством отметил Вилем. — Бледный весь был и дрожал. Как будто выяснил, что кто-то всю ночь мочился в его вино.

— Может быть, кто-то и мочился, — сказал Симмон с необычной для себя злобой. — Я бы с удовольствием.

— Дрожал? — переспросил я.

Вилем кивнул.

— Трясся. Словно кто-то ему в живот с размаху дал. Линтен ему даже плечо подставил для поддержки.

Симптомы звучали слишком знакомо, как заклинательский озноб, и во мне зародилось подозрение. Я представил себе Амброза, глядящего, как я гладко исполняю самую прекрасную песню, которую он когда-либо слышал, и понимающего, что я вот-вот получу талантовые дудочки.

Конечно, он не стал бы делать ничего очевидного, но, возможно, он нашел нитку или оторвал длинную щепку от стола. Любое из этого могло обеспечить только очень слабую симпатическую связь со струной моей лютни: один процент в лучшем случае, возможно даже одна десятая.

Я представил, как Амброз вытягивает тепло из своего тела, сосредоточивается, пока холод медленно вползает в его ноги и руки. Я представил, как он дрожит, как затрудняется его дыхание, — и вот наконец струна рвется…

…А я заканчиваю песню, несмотря на его усилия. Я ухмыльнулся этой картине. Разумеется, чистая игра воображения, но струна-то лопнула, а я ни на секунду не сомневался, что Амброз попробовал бы что-нибудь в этом роде. Я снова переключился на Симмона.

— …к нему и сказать: «Никаких мрачных воспоминаний о том случае в тигельной, когда ты смешал мне соли и я почти на целый день ослеп. Нет, правда, выпьем!» Ха! — Симмон расхохотался, погрузившись в мстительные фантазии.

Поток поклонников немного замедлился: собрат-лютнист, одаренный дудочник, которого я видел на сцене, местный торговец. Сильно надушенный дворянин с длинными, умащенными маслом волосами и винтийским акцентом похлопал меня по спине и вручил кошелек «на новые струны». Он мне не понравился. Кошелек я взял.

— А почему все только об этом и говорят? — спросил меня Вилем.

— О чем?

— Половина тех, кто подходит пожать тебе руку, бормочут о том, как хороша была песня. А вторая половина говорит про то, как ты играл с порванной струной. Как будто песню они вообще не слушали.

— Они ничего не понимают в музыке, — объяснил Симмон. — Только те люди, которые принимают музыку всерьез, могут реально оценить, что наш маленький э'лир сделал сегодня вечером.

Вилем задумчиво хмыкнул:

— А что, это так трудно — то, что ты сделал?

— Я никогда не слышал, чтобы кто-то сыграл даже «Белку в тростниках» с неполным набором струн, — сказал ему Симмон.

— А, — сказал он. — Но ты сделал так, что это выглядело легко. Раз уж ты пришел в чувство и перестал хлебать этот винтийский сиропчик, может, позволишь мне купить нам всем прекрасного темного скаттена, напитка королей сильдим?

Я понимаю комплимент, когда слышу его. Но принимать его щедрость я не хотел — я только-только начал немного трезветь.

К счастью, меня спасла от извинений Мареа, подошедшая высказать свое почтение. Это была та самая прелестная златовласая арфистка, которая пыталась выиграть дудочки и потерпела неудачу. На мгновение я подумал, что голосом моей Алойны может быть она, но тут же понял, что нет, не может.

Но Мареа была красива. Даже красивее, чем казалась на сцене, а так бывает далеко не всегда. Из беседы с ней я узнал, что она — дочь одного из советников Имре. На фоне ее густых темно-золотых волос мягкая синева платья казалась отражением глубокой голубизны глаз.

Хотя она была прелестна, я не мог сосредоточить на ней все внимание. Я дергался, распираемый желанием отойти от стойки и найти голос, который пел со мной. Мы немного поговорили, поулыбались и расстались с добрыми словами и обещаниями еще встретиться и поболтать. Мареа — чудесное сплетение плавных изгибов — снова исчезла в толпе.

— Что это был за постыдный выпендреж? — вопросил Вилем, как только она ушла.

— Что? — переспросил я.

— Что? — передразнил он меня. — Как ты можешь притворяться таким тупым? Если бы столь красивая девушка смотрела на меня хотя бы одним глазом так, как она смотрела на тебя двумя… Мы бы уже сняли комнату на двоих, так скажу.

— Да мы с ней просто поболтали, — запротестовал я. — Она спрашивала, не покажу ли я ей несколько аккордов для арфы, но я так давно не играл на арфе.

— И еще долго не будешь, если станешь упускать таких красоток, — прямолинейно заявил Вилем. — Она делала все, чтобы как-нибудь за тебя зацепиться.