Испытание адом - Дэвид Вебер

«И эти действия, черт возьми, обязаны увенчаться хоть каким-то успехом! Если после того, как Пьер разрешил ей пойти на страшный риск и оголить тылы, все закончится чем-нибудь вроде четвертого разгрома при Ельцине – Эстер не сносить головы. А вместе с ней и всем нам... хотя с нами все проще. В отличие от нее, мы будем на передовой, и в случае неудачи манти разнесут нас в клочья, не оставив никого на потеху Сен-Жюстовым костоломам»

Эта мысль, несмотря на внутреннее напряжение, вызвала у него усмешку. Пожалуй, слухи о его пресловутой воинственности и бесшабашности куда более правдивы, чем ему бы хотелось, ибо... «Черт меня побери, если я не откажусь от такой неимоверной военной мощи – и плевать на последствия!»

Когда гражданин вице-адмирал Турвиль, его комиссар, начальник штаба и операционист эскадры вошли в кабинет, Хавьер Жискар поднял голову. Он успел заметить, как сузились темные глаза Турвиля при виде графинов с ледяной водой, кофейных чашек и прочих атрибутов официального штабного совещания.

– Присаживайтесь, – скрыв улыбку, предложил Жискар гостям.

Дождавшись, когда они рассядутся, он переглянулся с сидевшей рядом Причарт и обратился к Турвилю:

– Как вы, наверное, уже поняли, гражданин адмирал, скоро к нам присоединятся другие командиры эскадр и дивизионов нашего флота: граждане капитан Жубер и коммандер Макинтош ознакомят флагманов с деталями генерального оперативно-тактического плана. Однако мне и гражданке комиссару Причарт хотелось до начала совещания поговорить с вами и офицерами вашего штаба: дело в том, что в предстоящей кампании вашей эскадре предстоит сыграть особо важную роль.

Жискар сделал паузу, и Турвиль поймал себя на том, что едва не заерзал на стуле. А взглянув на Причарт, чье лицо было так же непроницаемо, как лицо Форейкер, с трудом подавил дрожь. Толковали, будто в жилах этой фанатично преданной Комитету особы течет не кровь, а ледяной хладагент, и вице-адмирал мог только порадоваться, что ему не досталась в народные комиссары такая бесчувственная мымра. Нелегкие месяцы, проведенные фактически под арестом, добавили Хонекеру человечности, однако Эверарда и в худшие моменты не окружала леденящая аура, подобная той, что, словно зимний туман, окутывала ничего не выражающую физиономию Причарт.

– Понятно, – сказал гражданин вице-адмирал, когда молчание слишком затянулось, и Жискар слегка улыбнулся.

– He сомневаюсь, гражданин вице-адмирал, – сказал он с едва уловимым намеком на насмешку и активировал голографическую звездную карту.

– Оперативная зона Двенадцатого флота, – без обиняков пояснил он.

Турвиль почувствовал, как мгновенно напрягся сидевший рядом с ним Богданович. Хонекер, не будучи военным специалистом, не сразу понял, что он видит, а вот Шэннон Форейкер выпрямилась, и в ее прищурившихся голубых глазах впервые за долгое время появилось выражение заинтересованности.

Турвиль прекрасно понимал ее; его пальцы непроизвольно потянулись за сигарой. Даже не прочитав названия рядом со светящимися точками звезд, он уже узнал их все: и Сифорд-9, и Ханкок, и Занзибар, и Ализон, и Ялту, и Нуаду. Узнал сразу, как только заметил самую главную пометку на карте: выделенную ярко-алым систему Василиска.

Глава 30

Двери лифта открылись, и гражданка капитан Джоанна Холл, в кругу близких друзей и членов семьи – по причинам, остававшимся для офицеров и старшин корабля НФ «Шомберг» тайной за семью печатями, – звавшаяся Лягушечкой, деловито шагнула вперед.

– Гражданка капитан прибыла на мостик! – объявил дежурный старшина.

Несший вахту гражданин коммандер Оливер Диамато встрепенулся, мысленно выругался и вскочил на ноги. Угораздило же его проворонить прибытие капитана. Мог хотя бы услышать, как приближается лифт. Теперь она в ближайшее время непременно ткнет его носом в эту оплошность. Она всегда так делает.

– Доброе утро, гражданин коммандер.

Темные волосы и смуглое лицо гражданки капитана являли собой разительный контраст со светлой кожей и золотистой шевелюрой Диамато, а его голубые глаза встретились со взглядом карих. Темный колорит как нельзя лучше соответствовал имиджу этой суровой особы, в устах которой обращение «гражданин» казалось нелепым довеском к воинскому званию.

– Доброе утро, гражданка капитан, – ответил Оливер и тут же взял быка за рога, – Прошу прощения, что не заметил вашего прихода, но я просматривал чипы со вчерашними записями и слишком увлекся.

Лягушечка хмыкнула. Несколько секунд она молча в упор рассматривала коммандера, потом пожала плечами.

– Что поделать, Господь пока не удосужился снабдить нас второй парой глаз на затылке. Памятуя об этом, я признаю ваше упущение простительным... на этот раз.

– Спасибо, гражданка капитан. Постараюсь больше такого не допускать, – отчеканил Диамато, гадая, одному ли ему на мостике такой обмен репликами кажется странным и неуместным? Наверняка нет, но он понимал, что его единомышленники едва ли посмеют высказываться вслух.

Гражданка капитан Холл, похоже, как-то пропустила мимо ушей тот факт, что нынешняя власть не поощряет пережитков старорежимного чинопочитания. Она неуклонно требовала от приближенных так называемого «соблюдения субординации и воинской дисциплины» – что отнюдь не обрадовало гражданина лейтенант-коммандера Диамато, когда одиннадцать месяцев назад он прибыл на борт «Шомберга», чтобы занять должность заместителя старшего тактика. Оливер проделал путь от младшего лейтенанта до нынешнего чина всего за восемь стандартных лет. Отчасти причиной стремительного продвижения были его выдающиеся способности – он являлся одним из самых одаренных тактиков, проявивших себя в Народном флоте за нынешнюю кампанию, – но не последнюю роль в его карьере сыграла абсолютная преданность новой власти. Начав службу еще при прежнем режиме, он прекрасно знал, что под внешним лоском офицерского корпуса Законодателей, отгородившегося от народа своими незыблемыми привилегиями, крылось внутреннее разложение флота, и его презрению к старым порядкам мог позавидовать и добросовестный народный комиссар. Вполне естественно, что такие консерваторы (а скорее всего, и реакционеры), как гражданка капитан Холл, казались ему весьма подозрительными.

Диамато ожидал, что гражданин комиссар Аддисон, чья безраздельная преданность Комитету не вызывала ни малейших сомнений, разделяет его предубеждение к офицерам старой школы. Первая же политинформация убедила лейтенант-коммандера в том, что пламенный эгалитаризм стройного русоволосого Аддисона сделает его и Холл естественными непримиримыми врагами. Но он ошибся. Комиссар последовательно поддерживал капитана. И когда Диамато увидел ее в бою, он понял, что столь компетентному командиру можно простить и устаревшие манеры, и даже недостаток правильных политических убеждений.