Красное колесо. Узел I Август Четырнадцатого - Александр Солженицын

Но и картина не могла не захватить: одинокий смельчак – и всеобщий заговор несправедливости.

В такие минуты, когда тётя Агнесса особенно горячилась, – тётя Адалия, в своём тёмно-сером или выгоревшем чёрном, как монашенка, старалась как можно больше выиграть хладнокровностью. На узкой груди она сжимала пальцы в неразорвимый замок, а тонкие губы ее выразительно изгибались в недоверии:

– Так-так. Но что-то уж слишком невероятное совпадение: решительно всем, кто никогда ни в чём не сходится, от крайне-левых до крайне-правых, вдруг сошлось выгодным одно и то же: считать Богрова охранником. Не похоже ли всё-таки на неопровержимую истину?

– Нет, не похоже! – отмахивалась Агнесса. – Вот бывают в истории такие роковые совпадения! Правительство дёрнулось, пообещало в Думе “пролить самый яркий свет” – и осеклось.

– И почему же? – уверенно и даже язвительно сдерживала Адалия худенькие пальцы немолодых рук. – А не странно разве, что сторонники Столыпина, собравшись порыдать над дорогим трупом, вот недавно шумно открывая памятник, вознося покойному похвалы, – никто не выступил и не сказал просто, ясно: кто убил и почему? Им бы – ну зачем скрывать? Вся правда о Богрове находится в департаменте полиции, в охранных архивах, – а наружу её не выпускают. Почему?

– Потому что правда о Богрове – страшна правительству и всем правящим! – отдавала розовым Агнесса, расхаживала по комнате с хвостом папиросного дыма.

– А потому что, – с дивана не вставая, тихо и колко подавала Адалия, – правительству невозможно признаться, что председателя совета министров убил правительственный агент. Это как раз и было бы то, что состроено из Азефа.

– Нет!! Потому что: правительству невозможно, стыдно признать, что всю их знаменитую мощную государственную охрану морочил одинокий умница-революционер. Чего тогда стоит весь их департамент полиции! Какое тогда уважение к государству? Вот правительство и поставило свою печать на кулябкинском отчаянном измышлении. И ревизия Трусевича и последующие, чуя носом верхний ветер, ещё и к делу не приступая, – заранее признавали, что Богров – секретный сотрудник. И вот клевета, пущенная Кулябкой, для сохранения своего жирного тела и ленивой шкуры, – единодушно и без проверки признана, подхвачена и жандармской корпорацией, и судейским сословием, и – увы – небескорыстным обществом.

Так ни на шаг не подвинулась Вероника понять о Богрове, теперь ещё – Кулябка кто такой?

– Начальник киевского охранного отделения! – швырнула ей тётя Агнесса. – От него и пошло, что Богров – агент. Да только Кулябке и охранке и спасительна эта версия, Кулябке иначе на каторгу идти! ему безопасней, чтоб его переплели с Богровым и чтоб тот был “долгий верный сотрудник”. И всем высшим чинам так безопасней, свести к тому, что нарушен какой-то пункт какого-то циркуляра, и только. И особенно выгодно представить Богрова заагентуренным как можно раньше и сотрудником как можно более успешным. Пускали даже сплетню, что Спиридович заагентурил его ещё гимназистом четвёртого класса! И какой только лжи не давали просочиться в печать: что у Богрова были сообщники, их перехватили. А он – одиноко шёл на смерть, он и не рассчитывал спастись!… И кто ж против Богрова единственный свидетель на суде? Опять Кулябко! И на ревизиях – чьи единственные материалы, что Богров – старый охранник? Кулябки же! И всё – голословно.

– Ну как же голословно? – ласково-вкрадчиво спрашивала Адалия. – На полтора года исчезал из поля охранки, внезапно, в критическую минуту появился – и сразу ему полная вера! Чтобы пользоваться таким слепым доверием Кулябок – должны же быть основания в прошлом?

– Ч-чистый случай превосходства блистательного ума! Богров обморочил, переиграл охранку – и открыл себе все недоступные двери!

– Но из чьих же рук и почему Богрову выдан билет на спектакль, куда и не всякий генерал мог попасть? Такие билеты даром не даются.

Тёти уже позабыли и племянницу. Когда между ними разгорался принципиальный спор, забывали они, что у них может кипеть, бежать, гореть на плите, не чуяли запахов, не видели дыма – и несколько уже кастрюль погибло в жаре их столкновений.

– Даля, это не вина Богрова, что мы с тобой не можем объяснить получение билета в театр. Мало ли чего мы не можем понять до времени! Богров унёс правду в могилу, так это не освобождает нас от поиска её.

– Ну и что ты уже нашла? Если Богрову выдали билет для помощи департаменту полиции убрать Столыпина, как пишут националисты…

– Пойми: все сведения – из показаний Кулябки. А может быть и не он дал билет Богрову. Бывают сложнейшие детективные истории. Промелькнуло в газетах: какая-то кафешантанная Регина, а у неё высокий покровитель, оттуда и билет.

– Ну, натяжка невероятная! Тоже в охранке придумали.

– Не больше натяжка, чем врёт Кулябко, что Богров с 907-го года – “ряд ценных услуг”, участвовал в целом ряде ликвидации анархических групп, – а затребовал Трусевич судебные дела анархистов – и почему-то в ревизии ни одно доказательство не привёл.

– Ну, Неса! Ну конечно им невозможно публиковать тайные архивы полиции!

– Вот на этом и выдувают ложь! Ревизия Трусевича видите ли “знает”, что Богров выдавал анархистов, а сама даже путает, в какой он был партии, записывает его в эсеры.

– Бюрократию ловить на глупости! Смешно, это и так все знают. А каких был взглядов Богров – никто не знает, он кочевал. А как ты объясняешь его рассеянную великосветскую жизнь? Эти карты, тотализаторы, буржуазные клубы? Разве это возможно у порядочного революционера?

– Даля, всё скрыто, а газеты были ложно информированы! Может быть, этих тотализаторов вообще не было, может быть это был утончённый способ маскировки. Вот его уже обвиняют и что он продавался за деньги – это при богаче-отце… Да он мог жить в благополучии и составить самую блестящую карьеру…

– А тогда значит служил им – чисто идейно? Тем хуже! В Киеве полоса арестов – а он уцелел. Он – единственный, не арестованный по делу Сандомирского…

– А потому что он на три месяца уехал в Баку, самое горячее время там и пересидел.

– И полгода его не трогают! За это время он возит оружие в Борисоглебск, там провалы…

– За это он не может отвечать!

– Но в сентябре его всё-таки берут! И целую группу одновременно с ним: провал побега из Лукьяновской тюрьмы, провал покушения на командующего киевским округом… Всех держат, всех судят – а его освобождают через две недели?!

– Так говорю тебе: исключительно связи отца.

– Какие б ни связи, но слишком странно: все товарищи по тюрьмам, по каторгам, он один на воле. Слухи ходили упорные.

– Так вот в этом и трагизм положения: что ходят слухи, а все старые товарищи по тюрьмам, через них не оправдаешься, а новички верят.

Вероника слушала-слушала, и вдруг почувствовала, что втравляется. В этом мелькании сшибающих аргументов действительно хотелось наконец понять: так кто же был этот Богров на самом деле. Но больше того: через этот спор выступала такая шаткая, быстрая, сжигающая острота: жизнь подпольщиков действительно шла в захватывающих переживаниях – и этому верен был дядя, и этому сегодня верен Саша, – и как же она потеряла к этому вкус, отстала, изменила? И они все рисковали и старались для общего дела, для народа!

– Его оклеветал Рафаил Чёрный после поездки к воронежским максималистам!

– Ты и максималистов ему прощаешь?

– Воронежские – недостойные максималисты, их процесс был самый грязный в истории русского революционного движения, они все друг друга оговаривали, обвиняли в провокации, действительно полубанда… Чёрный обвинил Богрова в растрате партийных денег, двух тысяч, смешно, он легко мог столько получить от отца. А потом Богрову стали приписывать и предательства Бегемота, а Бегемота убили в Женеве – и тоже не оправдаешься. Да даже если б он хотел предавать – начинающий рядовой анархист, как бы он мог так всеобъемлюще предать – и весь Юг? и Юго-Запад? провалить и Север? и Прибалтийский край? Но оправдал же его товарищеский суд анархистов! А после этого в Киеве и вообще анархической работы не было – и провалов не было.

Адалия не бывала каторжанкой, не была сама революционеркой, но кто же в России не интересуется конспирацией? Вся интеллигенция считает долгом чести знать правила конспирации:

– По правилам освобождённый из тюрьмы должен тотчас исчезнуть с места освобождения. А почему Богров остался?

– Да именно чтобы получить реабилитацию от товарищей из тюрьмы, это его мучало.

– А не потому, что был уверен в своей безопасности? А за ним, конечно, следят, и каждой встречей он кладёт на кого-то петлю? Нет, правила есть правила! Потом и Петербург. Ведь Богров поехал с рекомендательным письмом к фон-Коттену?

– Боже, это ещё кто такой? – отчаялась Вероника. Только-только она начала что-то понимать.