Анна Каренина. Черновые редакции и варианты - Лев Толстой

* № 162 (рук. № 97).

Прощаніе съ княжной Варварой, съ мущинами и Анной было особенно непріятно Дарьѣ Александровнѣ. Пробывъ день, и она и хозяева ясно чувствовали, что онѣ не подходятъ другъ къ другу и что лучше имъ не сходиться. И потому обычныя при прощаньи выраженія дружбы, просьбы о перепискѣ и желаніи свидѣться были, очевидно, неискренни. Когда она уѣхала, хозяева и домочадцы въ Воздвиженскомъ почувствовали облегченіе въ родѣ того, которое испытали Левины, когда уѣхалъ Весловскій. Дарья Александровна и кучеръ Левиныхъ испытывали еще болѣе радостное чувство облегченія, когда они выѣхали въ поле. Чувство это было такъ сильно, что они даже сообщили его другъ другу. Дарьѣ Александровнѣ только хотѣлось спросить Григорья кучера о томъ, какъ ему понравилось, какъ онъ самъ началъ говорить.

— Богачи то богачи, а овса по 3[1674] гарнца дали. До пѣтуховъ поѣли. Больше не дали. Чтожъ 3[1675] гарнца: только закусить. Нынѣ овесъ у дворниковъ 35 коп. Авось не разорили бы. Пріѣзжай къ намъ. Сколько съѣдятъ, и даютъ. Скупъ баринъ.

— Да вѣдь это не баринъ, — сказала Дарья Александровна, — а въ конторѣ.

— Нѣтъ, я до камердинера доходилъ. Говорю: «доложите барину». Такъ — «самъ не велѣлъ, — говоритъ, — положены одно — три гарца».

* № 163 (рук. № 97).

Анна безъ гостей все также занималась собою и вмѣсто гостей занималась чтеніемъ не романовъ, какъ она прежде это дѣлала, а такъ называемыхъ серьезныхъ книгъ, тѣхъ модныхъ серьезныхъ книгъ какими были Toqueville, Carlyle, Lewes,[1676]Taіne. Она прочитывала, эти книги, понимая ихъ вполнѣ, но испытывая то обычно оставленное такими книгами чувство возбужденія и неудовлетворенія жажды.

* № 164 (рук. № 97).

Постройка и потомъ устройство больницы сильно занимали ее, и она нетолько помогала, но почти все устроивала сама. Также занимала ее школа для дѣвочекъ. Она сама давала тамъ уроки. Также увлекалась она одно время садомъ, превращеніемъ парка въ садъ. Все, за что она бралась, кипѣло подъ ее руками. Но все это продолжалось недолго.

* № 165 (рук. № 97).

Онъ не могъ нахвалиться своимъ нѣмцемъ управляющимъ. Какое бы онъ ни начиналъ дѣло — постройку больницы, конюшенъ, завода — все шло превосходно, такъ какъ ни у кого, и совершенно такъ, какъ оно должно было идти по послѣднимъ даннымъ Европейской науки. Главное же, всякое дѣло удовлетворяло вполнѣ все больше и больше развивавшемуся въ Вронскомъ чувству расчетливости.

— Das laesst sich ausrechnen, Erlaucht,[1677] — говорилъ нѣмецъ, доставая значительнымъ и привычнымъ жестомъ записную книжку изъ боковаго кармана и быстро дѣлая умноженіе красивымъ почеркомъ. — Sexs Mahl acht ist acht und vierzig,[1678] — и т. д.

Управляющiй приходитъ къ тому, что по теоріи 726 Cubikfut Luft unumgaenlich nothwendig, aber wir schaften uns das Ding von Bergmann an, und mit der Luftpumpe gewinnen wir 200 Cubikfuss. Das giebt uns reinen barich 2000 Rubel.[1679]

Всѣ расчеты нѣмца дѣлались такъ. Смѣта первая по наукѣ требовала 500, но, сообразивъ и придумавъ (именно за 2000 у Графа Вронскаго можно было это сдѣлать) легкое примѣненіе, тоже самое производилось за 3000, такъ что всегда былъ барышъ. И вмѣстѣ съ тѣмъ все было не кое какъ, а по самому усовершенствованному способу. Барыши еще не получались, потому что не пришло время, но они были несомнѣнны. Теперь были барыши въ расходованіи того капитала, который былъ полученъ за выкупъ и залогъ. И барыши эти были огромные. Больница стоила 80 тысячъ, но ее нельзя бы было построить меньше, чѣмъ за 130 по расчетамъ. Тоже было и въ покупкѣ коровъ, въ постройкѣ завода. На эти вещи, очевидно нужныя, Вронскій не скупился. «Если это дѣлать, то дѣлать самое лучшее, чтобы можно было гордиться, но въ мелочахъ надо быть расчетливымъ». Такъ думалъ Вронскій, и онъ все болѣе и болѣе становится расчетливъ. Кучеръ Левина правду сказалъ Дарьѣ Александровнѣ, что онъ отказалъ въ мѣрѣ овса. Онъ это дѣлалъ по принципу, и керасинъ въ рабочую, и поденные гривенники бабамъ, и дрова на топливо — все было подъ строгимъ его личнымъ контролемъ, и нигдѣ нельзя было взять лишняго.

* № 166 (рук. № 97).

За губернскимъ столомъ шла повѣрка губернскихъ суммъ. Губернской Предводитель, тучный старикъ съ бѣлыми усами и бакенбардами и румянымъ глянцовитымъ барскимъ внушительнымъ и добродушнымъ лицомъ, съ шитымъ блестящимъ воротникомъ, высоко поднимавшимся около его короткой шеи, сидѣлъ на предсѣдательскомъ креслѣ, придерживая бѣлой пухлой рукой черный ящикъ, и тщетно пытался быть спокойнымъ. Онъ краснѣлъ, тяжело дышалъ и безпокойно оглядывался на шумѣвшихъ вокругъ него дворянъ.[1680] Сначала говорилъ Свіяжскій, очень громко и точно, требуя повѣрки суммъ. Потомъ противъ повѣрки суммъ нескладно говорилъ старичекъ. Потомъ опять за повѣрку говорилъ юноша очень ядовитый, потомъ заговорилъ Сергѣй Ивановичъ. Сергѣй Ивановичъ былъ однимъ изъ членовъ комиссіи, разсматривавшей употребленіе губернскихъ суммъ и потому засѣдавшей за столомъ вмѣстѣ съ Предводителемъ и другими членами. Всѣмъ было извѣстно ораторское искусство Сергѣя Ивановича, и большинство слушало его, какъ Пати, озабоченное только тѣмъ, какъ бы не пропустить то мѣсто, которое будетъ замѣчательно и которое будутъ повторять.

Замѣчательное было только въ концѣ отчета о дѣйствіяхъ комиссіи. Комиссія выработала слѣдующія данныя. Точно, ясно и особенно учтиво Сергѣй Ивановичъ изложилъ ихъ и отвѣтилъ на предложеніе Предводителей партіи стараго губернскаго о томъ, чтобы по примѣру прежнихъ годовъ не тратить времени на повѣрку суммъ, а благодарить всѣмъ составомъ нашего глубокоуважаемаго Михаила Ивановича за понесенные имъ труды и перейти къ слѣдующимъ занятіямъ. На это предложеніе Сергѣй Ивановичъ замѣтилъ, не глядя на еще болѣе взволновавшагося Предводителя, что комиссія пришла къ убѣжденію, что ни господа Дворянскіе Предводители, ни мы не имѣемъ права лишать Его Превосходительство того внутренняго удовлетворенія, которое онъ въ виду всей массы дворянъ испытываетъ, отдавъ отчетъ въ столь преуспѣвавшихъ подъ его мудрымъ распоряженіемъ дворянскихъ суммахъ.[1681]

Слова эти, къ удивленію Левина, не видѣвшаго въ нихъ ничего особеннаго, возбудили въ новой партіи тихое и достойное одобреніе, въ старой же партіи — страшное возбужденіе и озлобленіе. Нѣсколько Предводителей и нѣсколько лицъ, окружавшихъ столъ, заговорило вдругъ.

— Не надо. Не хотимъ отчета. Благодаримъ. Вѣримъ.

Поощренный этими криками, Губернскій Предводитель всталъ и заговорилъ искренно взволнованнымъ голосомъ. Слова его были не значительны, онъ говорилъ о довѣріи дворянства, о любви къ нему, которой онъ не стоитъ, ибо вся заслуга его — въ преданности дворянству, которому онъ посвятилъ 12 лѣтъ службы. Но чѣмъ дальше онъ говорилъ, тѣмъ чувствительнѣе становилась его рѣчь. Онъ самъ останавливался отъ слезъ. Происходили ли эти слезы отъ сознанія несправедливости къ нему, отъ любви къ дворянству или отъ натянутости положенія, въ которомъ онъ находился, чувствуя себя окруженнымъ врагами, но волненіе сообщалось многимъ и даже Левину, несмотря на то, что онъ слышалъ отъ своей партіи, что каждое трехлѣтіе Михаилъ Ивановичъ, ударяя себя въ грудь, прослезивается надъ ящикомъ и что поэтому никто не открываетъ его, хотя весьма сомнительно, чтобы деньги были цѣлы.

Несмотря на то что Левинъ зналъ все это, волненіе Губернскаго Предводителя сообщилось ему, и онъ видѣлъ, что Сергѣй Ивановичъ съ саркастической и недовольной улыбкой смотрѣлъ на него, когда Левинъ невольно вмѣстѣ съ другими прокричалъ: «не надо».

Вопросъ о повѣркѣ суммъ былъ рѣшенъ, какъ и въ прежніе выборы. Губернскій Предводитель прослезился, ударялъ себя въ грудь, большинство старыхъ дворянъ также прослезилось, и новаторы остались ни съ чѣмъ.

Двери залы отворились, и толпа мундирныхъ, странныхъ на видъ дворянъ шумно высыпала въ сосѣднюю продолговатую залу, гдѣ можно было закусить, выпить и покурить. Левинъ задержался въ толпѣ сзади другихъ, и Губернскій предводитель, спѣшившій тоже, натолкнулся на него.

* № 167 (рук. № 97).

Доброхотная, гостепріимная и достойная ласка хозяина, его внушительные рѣчи и жесты — все это возбудило вчера невольное уваженіе и сочувствіе. Это не было расположеніе клумбъ и цвѣтовъ и кустиковъ, которые можно было не одобрять и желать передѣлать иначе, а это было большое старое раскидистое дерево, обросшее мохомъ и глубоко пустившее корни, которымъ надо было пользоваться, къ которому надо было пригонять цвѣтники и клумбы, которое нельзя было не признать за фактъ. И вдругъ теперь это то старое, обросшее мохомъ, почтенное дерево робѣло, суетилось, очевидно хитрило и было травимо кѣмъ-же? — юношами — Свіяжскимъ и другимъ безбородымъ мальчикомъ въ элегантномъ мундирѣ съ холоднымъ румянымъ лицомъ, который такъ хорошо говорилъ. Левину трогателенъ и жалокъ былъ этотъ старикъ, и ему хотѣлось сказать ему что нибудь пріятное.