Прорыв под Сталинградом - Герлах Генрих

Однако в октябре 2011 года совершенно неожиданно такая возможность представилась: тогда я довольно регулярно встречался с Манфредом Гёртемакером, ведущим специалистом по новейшей истории, в то время преподавателем Потсдамского университета и автором книг “История Федеративной Республики Германии” (1999) и “Томас Манн и политика” (2005). Однажды мы обсуждали будущие совместные проекты, и Манфред Гёртемакер поведал мне о последних своих изысканиях, приведших его в Москву. На мой вопрос, доступны ли сейчас российские архивы, он откровенно сказал: попасть туда непросто, но шанс есть. Я никак не мог успокоиться после нашего разговора и в конце концов послал Гёртемакеру письмо, в котором изложил предмет своего интереса. Речь шла не только о Генрихе Герлахе, но и о культурной работе, которая велась среди немецких военнопленных, и попытках придать ей материальное воплощение в литературных мастерских, устроенных в духе советской идеологии перевоспитания. Я также упомянул о немецких писателях-эмигрантах, живших в СССР, таких как Эрих Вайнерт и Иоганнес Р. Бехер. Манфред Гёртемакер откликнулся незамедлительно и связал меня с Москвой. Полученные из России документы вселяли надежду, и 14 февраля 2012 года вместе с Норманом Эхтлером я стоял перед Российским государственным военным архивом (РГВА) – ничем не примечательным двухэтажным зданием на улице Адмирала Макарова в Москве. На его территории чуть в глубине, невидимая с главного входа, высилась башня, похожая на элеватор, где хранились документы сразу нескольких русских архивов. РГВА, как известно, за свою историю несколько раз сменял названия: основанный в 1918 году как Архив Красной армии, после развала Советского Союза он в 1992 году получил свою сегодняшнюю аббревиатуру (РГВА)[164]. Это гигантское хранилище документов советских вооруженных сил и спецвойск, начиная со времен Гражданской войны до Второй мировой, включавшее также собрание личных дел. Как выяснилось, с 1999 года к военному архиву принадлежал и Центральный государственный Особый архив СССР (ЦГОА), обладавший самым большим немецким фондом. Доступом в Особый архив, учрежденный советскими секретными службами в 1945 году для трофейных документов, заведовал исключительно Народный комиссариат внутренних дел (НКВД), а с 1954 года – Комитет государственной безопасности. Хранившиеся там документы после 1945 года использовались в качестве доказательной базы во время процессов над военными преступниками и для работы КГБ внутри страны и за ее пределами. До 1970-х годов новые поступления заносились в карточный каталог, но систематизация была скорее спорадическая[165]. Даже сегодня не все документы архива обработаны и рассортированы. Не было никакой гарантии, что нам удастся напасть на нужный след, с другой стороны, всегда был шанс обнаружить что-нибудь сенсационное. Мы не только не знали, что искать, но даже не представляли, в какой части архива лучше приняться за дело. Исследователи-иностранцы хоть и имели доступ к невероятному количеству военных документов, но из-за отсутствия копировальной техники обработать их в большом объеме казалось почти невозможным. Кроме того существовал еще другой сектор, состоявший из архивов, которые долгое время считались секретными, – хранившиеся в них документы сперва подвергались сложной процедуре – новой классификации и только потом становились достоянием общественности. На их выдачу давала разрешение специальная комиссия, и если они были только на немецком языке, сначала требовался перевод – только потом принималось решение об их публичном использовании. Ко всем этим сложностям добавлялось еще одно: не зная русского языка, пользоваться архивными фондами почти невозможно, нельзя даже приблизиться к предмету поиска. Когда-то я изучал славистику, и это стало залогом нашего успеха в последовавших изысканиях. Итак, перед нами открылась тяжелая деревянная дверь Российского государственного военного архива, и мы вступили в схватку с турникетом, за которым стояли на страже вахтеры в бронежилетах, обеспечивавшие сохранность документов. Регистрация заняла много времени, но наконец мы получили пропуска и прошли в архив, который располагался на втором этаже. С порога стало понятно, что здешние условия несравнимы с теми, к каким привыкли посетители архивов в Берлине или Марбахе. Наслышанные о недостаточном финансировании российских госхранилищ, мы не ожидали ничего другого. По инструкции, ежедневно разрешалось брать на руки не больше пяти дел. Чтобы не потратить впустую целые дни, требовалась основательная сортировка материала. В читальном зале архива тянулись – как в школе – три длинных ряда столов. На столах громоздились внушительные аппараты для просмотра микрофишей. После долгого ожидания мы наконец получили какое-то подобие описи на русском языке и принялись за дело. Через некоторое время в бесконечно длинном инвентарном списке мы увидели кое-что интересное: доклады пленных немецких офицеров, письма курсантов антифашистских школ, материалы из небезызвестного лагеря № 27, где был основан Союз немецких офицеров и о котором рассказывал граф фон Эйнзидель, приветственные обращения Сталина к слушателям антифашистских курсов, личные благодарности от военнопленных, адресованные Сталину. В конце концов мы добрались до той части фонда, где были собраны материалы о проводимой в лагерях для военнопленных культурной работе. И там действительно обнаружили то, что искали. В каталоге – мы даже не сразу сообразили – русскими буквами было написано: Герман Герлах “Прорыв под Сталинградом”! Мы подняли глаза и посмотрели друг на друга, внешне стараясь сохранять спокойствие. Время ползло невыносимо медленно, и в ожидании заказа мы в буквальном смысле извелись, но в конце концов получили все пять запрошенных актов. Страх, что по какой-то причине среди них не окажется романа Герлаха, был велик. Но на этот раз опасения не оправдались. Перед нами лежал “Прорыв под Сталинградом”. На сдержанный вопрос, как часто просматривали рукопись, нам дали справку: мы первые пользователи.

При виде рукописи нас обоих посетила одна и та же мысль: каково это было – возить с собой по лагерям такой толстенный кирпич, оберегая от чужих глаз как сокровище. Ни много ни мало – шестьсот страниц. Состояние их было великолепным. Судя по всему, Герлах сам сшивал страницы дратвой. Честно признаться, мы представляли себе рукопись совсем по-другому. В воспоминаниях Герлаха сделанный в лагере переплет описывался так: “На обложке нарисовано поле, усеянное мертвыми телами, на заднем плане вырезанный из газеты крест, а над ним – красными буквами «Прорыв под Сталинградом””[166]. Перед нами лежала рукопись без рисунка, никакого намека на красный цвет. На пожелтевшей обложке синей фрактурой, по образцу готического шрифта “танненберг”, разработанного в 1930-х годах, напечатано: “Прорыв под Сталинградом”. Тут же клеймо МВД: печать с реестровым номером. К рукописи прилагался другой листок с пометкой, сделанной от руки на русском языке и кратко излагавшей решение, принятое после основательного процесса, в который оказались вовлечены самые важные шишки ЦК КПСС – но в то время я, разумеется, обо всем этом ничего не знал. Текст записки гласил:

Книга под входящим номером 8/09/3196 (N/27) отправлена обратно 18.05.1951 из Оперативного управления (ОУ) ГУПВИ МВД с пометкой “возврату Герлаху не подлежит”.

На титульном листе под именем автора красными буквами было выведено название и год 1944. Мы оказались несколько обескуражены, поскольку считали, что Герлах, по его собственному признанию, завершил роман только в мае 1945 года. В правом нижнем углу два красных штемпеля подтверждали дату поступления конфискованной рукописи в архив. При ближайшем рассмотрении на верхнем штемпеле еще читалось: “Секретариат Оргбюро ЦК ВКП(б) КПСС, Приложение к 1065”.