Доктора флота - Евсей Баренбойм

— Ну, здравствуй, — сказала она, протягивая руку. — Я была уверена, что тебя нет во Владивостоке.

Наташа работала в краевой больнице, была довольна, получила комнату на двоих с подругой. Алексей проводил ее до самого дома, но заходить не стал.

— Поздно уже, — объяснил он. — Юли-юли перестанут ходить. А вокруг бухты шлепать десять километров.

— Важность великая, — сказала Наташа и покраснела. — У нас переночуешь. Я с подругой лягу, а тебе отдельно постелим.

Он бы с удовольствием остался, лишь бы не тащиться в эту надоевшую каюту. Давно хотелось встретить женщину, которая помогла бы ему забыть Лину. Между ними десять тысяч километров, все давно кончено и смешно еще на что-то надеяться. Но только не Наташа могла быть такой женщиной.

— Нет, — твердо сказал Алексей. — У меня чуть свет амбулаторный прием.

Трамваи уже не ходили. Он пробежал по Ленинской, спустился мимо рынка и стадиона «Авангард» вниз к Мальцевской переправе, увидел метрах в тридцати только что отошедшую юли-юли. Какая досада! Теперь почти час придется ждать лодку. Ночь была беззвездная, черная, ветреная. Над головой слышался шорох листвы, начал накрапывать дождь. Его холодные капли, падавшие на разгоряченное от бега лицо, напоминали о скором осеннем ненастье, штормах, близком походе на Север…

Нескольким тральщикам предстояло через Татарский пролив пройти в Охотское море, зайти в Магадан, а потом, обогнув Камчатку, подняться почти до бухты Провидения. Алексей давно ждал этого похода. Где, как не в океане, можно проверить, чего ты стоишь? Когда сквозь иллюминаторы доносился глухой гул ревущего ветра и за бортом творилось нечто невообразимое, он великолепно себя чувствовал. Качка не действовала на него. Он любил стоять на мостике корабля, обдаваемый тысячами брызг, подставляя лицо могучему океанскому ветру. В такие моменты радость переполняла его. Это была радость общения с океаном. Именно здесь рождалось ощущение своей молодости, здоровья, силы. Ощущение, что все еще впереди…

Внезапно из темноты выросла фигура шофера. Только теперь Алексей заметил и стоявший неподалеку «ханомаг».

— Я вас давно жду, товарищ лейтенант, — недовольно сказал шофер, избалованный, как все шоферы начальства, и позволявший себе вольное обращение со старшими по званию. — Меня начальник штаба сюда прислал. Надо срочно ехать к нему на квартиру.

— А что случилось?

— Пацан ихний засунул в нос вишневую косточку и никак вытащить не могут. Супруга сильно убивается.

— Сколько мальчишке лет?

— Года полтора. А может и два, точно не знаю.

Всю дорогу шофер что-то с воодушевлением рассказывал, явно соскучившись по собеседнику. Он говорил о каком-то мичмане, выпивающем на спор двадцать литров пива, о его жене — буфетчице. Но Алексей не слушал. Он думал, как ему вытащить эту злополучную косточку. Он представлял, как извивается на коленях у матери и орет благим матом полуторагодовалый карапуз, какой крохотный у него носик, как молча, не вытирая слез, плачет его мать, и ему становилось не по себе. «Странные родители, — с раздражением думал он. — Считают, что корабельный врач это маг и волшебник. Для лечения детей есть педиатры. Отвезли бы лучше мальчика в детскую больницу, чем ждать его целый вечер и расставлять посты по городу. Косточку он все равно вытащить не сумеет. Только будет чертовски стыдно за свое бессилие».

Начальник штаба был дома. Он медленно ходил по комнате в полосатой пижаме, держа на руках сына. Мальчик периодически жалобно всхлипывал. За столом в коротком, надетом поверх сорочки халате сидела молодая женщина с обернутой венчиком вокруг головы толстой косой. Как и предполагал Алексей, она молча плакала, прикладывая к глазам носовой платок.

Увидев постороннего человека, мальчик испуганно заголосил. С большим трудом родителям удалось его успокоить. Но едва Алексей попытался вновь приблизиться к нему, как мальчик опять начал кричать. Что было делать? Оставалось единственное — предложить родителям отвезти сына в детскую больницу. И вдруг взгляд Алексея упал на брошенную на кушетку подушку. Из наволочки торчало тоненькое, как штрих карандаша, перышко. Алексей выдернул его, осторожно подкрался к задремавшему на руках отца ребенку и легонько пощекотал в ноздре мальчика. Тот чихнул раз, другой. На третий чих злополучная косточка вылетела из носа и упала на пол. Долго в полумраке тускло освещенной комнаты родители на коленях ползали по полу в поисках косточки, чтобы удостовериться, что это именно она. Жена Щекотова поцеловала Алексея. Бумажная душа — начальник штаба крепко пожал руку. Пальцы его были измазаны чернилами. Усталые глаза, воспаленные от постоянного чтения при искусственном свете, улыбались.

— Я обещал тебе, Ветка, что он вытащит! — говорил жене Щекотов, и в голосе его явственно звучали торжествующие нотки. — Что ни говори, а человек Академию кончил.

Алексей хотел признаться, что не вылети косточка после чихания, он и понятия не имел, как ее вытащить, что благодарить нужно больше случай, а не его, но жена Щекотова продолжала так благодарно смотреть, что Алексей ничего не сказал, быстро попрощался и выбежал на улицу.

Машина стояла у подъезда, шофер спал.

Из-за туч выглянула луна. При ее свете Алексей увидел рядом брезентовый купол цирка «Шапито». Кто-то, вероятно слон, тяжело ходил по клетке, и земля легонько подрагивала от его шагов. Похожим на кошачий голосом выла рысь. Шибало в нос запахами животных, опилок. Он вспомнил, что когда-то, бесконечно давно, мечтал стать натуралистом. Наверное, хорошо, что он не стал им. Еще неясно, каким он будет врачом. Но очевидно одно — ему нравится море, нравится плавать, нравится корабельная служба.

— Вытащили, товарищ лейтенант? — спросил шофер, проснувшись.

На душе Алексея было удивительно хорошо. Неужели всему причиной маленькая вишневая косточка?

— Вытащил, — сказал он, садясь рядом с шофером. — Поехали.

Пароход качало. Пологая океанская волна осторожно клала его с борта на борт, как качает в зыбке ребенка мать. От многочасовой унылой качки выворачивало внутренности. Трое суток Васятка не ел. Только пил тепловатую противную воду из бачка, закрытого на замок.

Пароход «Крильон» — старое итальянской постройки судно, спущенное на воду не то в 1905, не то в 1908 году, — старательно пыхтя одной трубой, развивал парадный ход восемь узлов. Маршрут его лежал от Владивостока через пролив Лаперуза на Сахалин — в Корсаков, а оттуда на Курильские острова. На одном из них, а именно на расположенном на самом юге вслед за Кунаширом Рюкатане[5] Васятке отныне предстояло служить.

Согласно расписанию, весь путь «Крильона» до Сахалина занимал трое суток и еще сутки следовало идти до Рюкатана. Но из-за волны и встречного ветра пароход запаздывал. Это был один из последних рейсов «Крильона» перед закрытием навигации. С ноября по март, когда в Охотском море дули частые штормовые ветры, нагонявшие льды, и море местами замерзало, навигация прекращалась. Поэтому сейчас пароход был переполнен.

Военнослужащие многочисленных частей, еще нерасформированных после недавно закончившейся войны с Японией, завербованные работники вновь организованных, разбросанных вдоль всего побережья Сахалина и Курильских островов рыбокомбинатов, экипажи рыболовецких сейнеров и множество всякого иного люда, едущего кто по долгу службы, кто за «длинным рублем», кто в поисках счастья. В кормовом и носовом твиндеках, условно разделенных пилерсами на отдельные помещения, тянулись двухэтажные нары. Большинство пассажиров, истомленных многочасовой качкой, лежали, закрыв глаза. Кое-кто стонал. Несколько счастливцев, на кого качка не действовала, с аппетитом ели за широким столом жареные кетовые брюшки. Было жарко, душно, накурено. Сосед Васятки по нарам, пожилой старожил-дальневосточник, неутомимо что-то рассказывал и рассказывал. И о том, какой благословенный край Дальний Восток, и про «корень жизни» жень-шень, и что пролив Лаперуза назван именем французского мореплавателя, погибшего при кораблекрушении у Соломоновых островов, и что наименьшая ширина пролива сорок три километра.

— Кроме «Крильона» ходит еще «Азия», — монотонно продолжал он, и Васятке подумалось, что голос соседа журчит, как вода из трубы в неисправном гальюне. — Трофейная коробка. Капитаны называют ее «большой дурак». Она совсем не держится на волне. Я однажды в проливе Измены чуть концы не отдал на ней…

Сосед уговорил Васятку подняться на палубу, уверяя, что там, на ветру, ему станет легче.

Почти вся палуба была забита жующими животными. Чтобы сделать два десятка шагов, пришлось лавировать между брыкающимися лошадьми и протискиваться мимо рогов и хвостов коров. Васятку поразило, что коровы и лошади совершенно равнодушны к качке.