Адольф Гитлер (Том 2) - Иоахим Фест
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Массе нужен идол», — заявил он, в нём все яснее стали проступать гибридные черты «вождя-папы римского», которые в начале захвата власти отошли на задний план. Уже 25 февраля 1934 года Рудольф Гесс с королевской площади в Мюнхене под грохот орудийной канонады привёл к присяге примерно миллион политических руководителей, вожатых «Гитлерюгенда» и руководителей службы трудовой повинности, по радио звучала клятва: «Адольф Гитлер — это Германия, а Германия — это Адольф Гитлер. Кто присягает Гитлеру, присягает и Германии»[515].
Получая соответствующий настрой от своего фанатичного окружения, он все больше вживался в эту формулу, которая была к тому времени теоретически обоснована обширной литературой по государству и праву: «Новый и решительный момент в фюрерском государстве состоит в том, что оно преодолевает присущее демократии деление на правителей и управляемых в единстве, в котором сливаются фюрер и его приверженцы». Все интересы и общественные антагонизмы в его особе устранялись, фюрер обладал властью обязывать и освобождать от обязательств, он знал путь, миссию, закон истории[516]. Полностью в духе этого представления Гитлер в своих речах демонстративно вёл счёт на столетия и порой намекал на своё особое отношение к провидению: он дезавуировал ожидание реализации программы со стороны многочисленных «старых борцов», таким же образом он, например, заставил своих данцигских сторонников, как слепое дисциплинированное орудие, резко развернувшись, выполнить столь же резкий поворот в политике по отношению к Польше, не считаясь с местными интересами. «Все с Германии начинается с этого человека и замыкается на нём!», — писал его адъютант Вильгельм Брюкнер[517].
Чем увереннее и неуязвимей чувствовал себя Гитлер в обладании властью, тем явственнее проступали старые черты человека богемы, состояния апатии и перепады настроения.
Пока он ещё придерживался распорядка работы, ровно в десять часов утра входил в свой рабочий кабинет и не без удовлетворения показывал вечерним посетителям на горы отработанных дел. Но всё же он всегда ненавидел дисциплинирующий груз регулярной работы, «одна-единственная гениальная идея, — имел он обыкновение уверять, — ценнее целой жизни добросовестного бюрократического труда»[518].
Поэтому как только прошло первое увлечение работой канцлера, то окрыляющее вдохновение, которое исходило от исторической обстановки, письменного стола и рабочих принадлежностей Бисмарка, он стал забрасывать и эти дела — как в годы юношества игру на пианино, школу, рисование и, собственно говоря, рано или поздно все, в конце и саму политическую игру — но только не основные установки, определявшиеся в равной степени страхом и честолюбием.
Примечательно, что его образ жизни вскоре снова приобрёл нечто от швабингского кондотьерского стиля 20-х годов. Всегда в пёстрой компании сомнительных деятелей искусства, драчунов и адъютантов, тянувшихся за ним наподобие караван-сарая, Гитлер начал череду непрестанных поездок по стране, он как будто метался между рейхсканцелярией, Коричневым домом, Оберзальцбергом, Байрейтом, площадями манифестаций и залами собраний, может быть, тут был ещё и замысел распространять чувство своей вездесущности. Например, 26 июля 1933 года он выступил с речью перед делегацией 470 молодых итальянских фашистов, в 14 часов принимал участие в похоронах адмирала фон Шрёдера, а в 17 часов был уже в вагнеровском театре в Байрейте, 29 июля, все ещё в Байрейте, он был почётным гостем на приёме у Винифред Вагнер, а на следующий день возложил венок на могилу композитора. Во второй половине дня он выступил на Германском спортивном празднике в Штутгарте, затем направился в Берлин, потом на встречу с рейхс— и гауляйтерами в Оберзальцберг, а 12 августа участвовал в торжестве памяти Рихарда Вагнера, в Нойшванштайне, где он назвал себя в речи человеком, завершившим планы Людвига II.
Отсюда он на одну неделю вернулся Оберзальцберг, 18 августа выехал на подготовку предстоящего партийного съезда в Нюрнберг, а днём позже на совещание с командованием СА и СС в Бад-Годесберг. По единодушным свидетельствам очевидцев, уже теперь, когда появилась уверенность в прочности успеха, стали проявляться наблюдавшиеся в ранние годы резкие изменения в желаниях и интересах в течение дня, часто он как бы долго плыл по течению, не принимая решений, чтобы внезапно развить взрывную энергию, прежде всего в вопросах, касающихся власти. Он скоро стал, не скрывая этого, уклоняться от выполнения многочисленных обременительных, рутинных, связанных с его постом обязанностей и ходить вместо этого в оперу и кино, в те месяцы он перечитал все тома Карла Мая (примерно 70 книг), о которых он позже, в кульминационный момент войны, сказал, что они открыли ему глаза на мир, именно этот стиль открытой праздности вызвал саркастическое замечание Освальда Шпенглера, что «третий рейх» представлял собой «организацию безработных посредством уклонения от работы»[519]. Розенберг, например, тоже расстроился, когда Гитлер предпочёл устроенному им митингу балет на льду. Уже в прежние годы Готфрид Федер хотел приставить к Гитлеру офицера, который следил бы за порядком и выполнением программы дня, теперь же Геббельс заверял с характерной для него любовью к выспренним формулировкам: «То, что мы постоянно стремимся… осуществить, стало у него в мировых масштабах системой. Его способ творчества — способ подлинного деятеля искусства, независимо от того, в какой бы области он ни действовал»[520].
В исторической ретроспективе можно сказать, что за первый год канцлерства Гитлер добился удивительно многого: устранил Веймарскую республику, осуществил важнейшие шаги по созданию замкнутого на него лично фюрерского государства, централизовал, политически унифицировал нацию и довёл её до первых стадий превращения в послушное орудие, в качестве которого он её рассматривал, как и все другое; он положил начало перелому в экономике, освободился от пут Лиги наций и завоевал уважение заграницы. За короткое время многообразное свободное общество с его множеством центров власти и влияния превратилось в «чистую, ровную, послушную золу»: как формулировал он сам, «был устранён целый мир воззрений и институтов и на его место поставлен другой»[521]. Все сопротивление было распылено по лишённым руководства, дезорганизованным группам и не имело политического веса.
Правда, то, что Геббельс называл «процессом переплавки народа», происходило не без применения насилия, тем не менее роль грубых средств в захвате власти была невелика, гитлеровская формула о «самой бескровной революции мировой истории», которая скоро вошла в основной риторический лексикон режима, имела вполне реальную основу, хотя сооружение концентрационных лагерей, число политических заключённых (по официальным данным на 31 июля 1933 года их было 27 тысяч) или даже вышедший 22 июня 1933 года указ о «борьбе с очернительством», который объявлял наказуемым простое выражение недовольства как «продолжение марксистского подстрекательства», наглядно демонстрировали, какими средствами поддерживали температуру в ковше переплавки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});