Осужден пожизненно - Маркус Кларк

Но избавиться от нее было не так-то просто. Дважды он пытался удрать из своего плена и дважды был водворен обратно.

– Я купила тебя, Джон, – смеясь, говорила его сообщница, – и ты от меня не уйдешь, Неужели тебе мало всех этих удобств? Когда-то ты довольствовался меньшим. И я не так уж безобразна и отвратительна.

– Я тоскую по родине, – отвечал Джон Карр, – давай уедем в Англию, Сара.

Она громко забарабанила своими крепкими белыми пальцами по столу.

– Уехать в Англию? О нет, нет. Я знаю, что ты этого хочешь. Там ты почувствуешь себя господином. Заберешь мои денежки, а меня пустишь по миру. Я знаю тебя, Джек. Мы останемся здесь, голубчик. Здесь, где я смогу отдать тебя в руки первому полицейскому, если ты будешь плохо со мной обращаться.

– Чертовка!

– О, ты можешь оскорблять меня. Оскорбляй, сколько душе твоей угодно, Джек. Побей меня, если хочешь, но только не оставляй меня, иначе тебе худо придется.

– Ты странная женщина! – воскликнул он, невольно восхищаясь ею.

– Потому что люблю такого подлеца? Не знаю, быть может, я и люблю тебя за то, что ты подлец. Добродетельный человек надоел бы такой женщине, как я.

– Жалею, что я не остался в Порт-Артуре, честное слово! Уж лучше бы мне остаться, чем тянуть эту лямку здесь.

– Тогда отправляйся обратно! Скажи только слово! Так препирались они без конца – она, наслаждаясь властью над человеком, который так долго ею помыкал, а он, теша себя надеждой, что недалек тот день, который принесет ему свободу и крупное состояние. И вот однажды представился такой счастливый случай. Жена его была больна, и неблагодарный мошенник, выкрав у нее пятьсот фунтов и захватив двух лошадей, добрался до Сиднея, а там купил билет на корабль, отправлявшийся в Рио.

Вырвавшись из неволи, Джон Рекс с большой осторожностью продолжал вести игру, в которой делал самую крупную ставку. Он отправился на континент, неделями жил в городах, где некогда мог обитать Ричард Дивайн, знакомясь с их улицами, а также с их старожилами, собирая по ниточкам сведения, чтобы потуже затянуть сплетенную им сеть. Но таких нитей оказалось немного: молодой повеса был слишком беден и непримечателен, так что в памяти людей он о себе следа не оставил. Но Рекс хорошо знал, какие необъяснимые совпадения могут вдруг изобличить самозванца. Случайно появится какой-нибудь старый товарищ или же компаньон исчезнувшего наследника и задаст всего лишь один пустяковый, но каверзный вопрос, который разорвет всю тонкую паутину его обмана с такой же легкостью, с какой меч Саладина рассек плывущий по воде шелк. Он не мог упустить ни единой мельчайшей подробности. Искусно и ловко он склеивал по кусочкам свою биографию, чтобы обмануть несчастную мать и стать обладателем одного из самых крупных состояний в Англии.

Вот история, которую он придумал. Он спасся с горящего «Гидаспа», и его подобрал в море корабль, направлявшийся в Рио. Не ведая о смерти сэра Ричарда и побуждаемый гордостью, которая, как известно, всегда была отличительной чертой его характера, он решил не возвращаться домой, пока судьба не одарит его богатством, равным, по крайней мере, тому, которого он лишился. В Испанской Америке он безуспешно пытался скопить такое богатство. Будучи иностранцем, путешественником, коммерсантом и моряком, он трудился четырнадцать лет, но потерпел неудачу. Растратив все свои силы, он наконец вернулся домой с покаянием, мечтая найти на английской земле уголок, где сложить свои бренные кости. Рассказ был вполне правдоподобен, и все его нюансы были тщательно продуманы. Можно было не опасаться, что штурман с захваченного «Морского ястреба», живший в Чили и разводивший скот в долинах Каррум-Плейс, вдруг оказался бы человеком, который не умеет ездить верхом или не знает морского дела и испанских обычаев. Хитроумный Рекс возводил свой план, основываясь на слабостях человеческой природы. Завещание, согласно которому молодой Ричард Дивайн являлся наследником, было подписано в 1807 году, когда его составитель испытывал первые радости отцовства. По условиям завещания, леди Дивайн назначались проценты – три тысячи фунтов в год – от имущества мужа, которое передавалось в руки двух опекунов до тех пор, пока ее старший сын не достигнет двадцатипятилетнего возраста, или до его кончины. В любом из этих случаев имущество подвергается реализации, и леди Дивайн получает сумму в сто тысяч фунтов, которая, будучи вложена на ее имя в консоли – так это было предусмотрено сэром Ричардом, – полностью возместит ей потерю процентных денег. Остальное имущество безраздельно наследуется его сыном, а в случае его смерти – его детьми или ближайшими родственниками. Опекунами были назначены отец леди Дивайн, полковник Уоттон Уэйд, и поверенный сэра Ричарда, мистер Сайлас Квейд, из фирмы «Перкинс и Квейд» в Тэвис-Ин. Перед смертью полковник Уэйд, получив согласие Квейда, передал права опекунства своему сыну – Френсису Уэйду. Но после кончины мистера Квейда фирма «Перкинс и Квейд» (представляемая со стороны Квейда его племянником, чьи деловые качества были воспитаны Лондоном), отказалась от дальнейшей ответственности, и Френсис Уэйд, с согласия леди Дивайн, продолжал оставаться единственным опекуном. Сестра сэра Ричарда и ее муж, Антони Фрер из Бристоля, давно уже умерли, и, как мы знаем, их сын Морис Фрер, удовлетворившись наконец участью, посланной ему судьбой, перестал интересоваться делами своего дяди. Поэтому Джон Рекс, вернувшийся под видом Ричарда, должен был убедить в своих правах только двоих – своего «дядюшку», Френсиса Уэйда, и свою «мать» – леди Дивайн.

Это оказалось проще простого. Френсис Уэйд, почтенный джентльмен, вечно пекся о своем здоровье и ненавидел всякого рода дела. У него было честолюбивое желание приобрести репутацию человека с изысканным вкусом. Владелец небольшого и независимого дохода, он после смерти отца безвыездно жил в Норт-Энде, превратив его в миниатюрный Строберри-Хилл.[17] Когда, по настойчивой просьбе сестры, он взял на себя ответственность за ведение ее дел, он вложил весь текущий капитал в трехпроцентные бумаги и с удовольствием наблюдал за тем, как росли его дивиденды. Леди Дивайн так и не оправилась от удара, нанесенного ей накануне внезапной кончины сэра Ричарда: твердо веря, что сын ее жив, она считала себя лишь его попечительницей и была готова тотчас же по его возвращении ввести его в права наследства. Брат и сестра жили уединено и четверть своего дохода тратили на благотворительность и всякого рода старинные безделицы. Оба с восторгом встретили возвращение скитальца. Для леди Дивайн это означало исполнение мечты всей ее жизни, ставшей частью ее самой. Для Фрэнсиса Уэйда это явилось освобождением от ответственности за чужой капитал, что всегда тяготило его простую натуру.