Ставка - жизнь. Владимир Маяковский и его круг - Бенгт Янгфельдт

Атака на Осипа и Лили была следствием внутренней ревизии в Наркомпросе, но ее также следует рассматривать в свете события, произошедшего в конце сентября — начале октября

года, когда Григорий Беседовский, первый советник полпредства СССР, попросил политическое убежище во Франции. Вызвав большой резонанс на Западе, это бегство в одночасье ухудшило положение советских граждан в плане возможностей ездить за границу и послужило основанием для принятия 21 ноября

года так называемого (на Западе) Lex Беседовского, объявлявшего вне закона “должностных лиц — граждан Союза ССР за границей, перебежавших в лагерь врагов рабочего класса и крестьянства и отказавшихся вернуться в Союз ССР”*.

12 января “Комсомольская правда” была вынуждена признать, что Осип и Лили оплачивали поездки сами, а не из казенных средств, а через два дня, 14 января, в газете напечатали “Письмо в редакцию”, автором которого был спешно вернувшийся из Ленинграда в Москву Маяковский. Он подчеркивал, что “никаких “государственных счетов” и никаких “валют” на поездку тт. Брик не спрашивали и не спрашивают”, поскольку “литературные связи с коммунистическими и левыми издательствами позволят тт. Брик прожить два месяца за границей и выполнить предполагаемую работу без всякой траты валюты государством”. Далее он перечислял вклады Осипа в “левое революционное искусство”, так же как и заслуги Лили: “сорежиссер картины “Стеклянный глаз”, плакатчица “Окон Сатиры РОСТА”, первая переводчица теоретических работ Гросса, Витфогеля, постоянный участник всех выступлений революционного искусства, связанного с Реф”. Только “в порядке полной неосведомленности” можно, заканчивает Маяковский, называть этих товарищей “чуждыми”. К письму прилагалось несколько строк, написанных секретарем Федерации советских писателей Владимиром Сутыриным и секретарем РАППа Михаилом Лузгиным, которые полностью поддерживали “тт. из Рефа”.

Любопытно, что эта тема затрагивается Маяковским в наброске к киносценарию о любви в чужой стране, написанном приблизительно в это время:

“Требуют назад — иначе дезертир”.

Статья Маяковского результата не принесла, и он записался на прием к Лазарю Кагановичу, чтобы изложить ему дело. Будучи секретарем ЦК и кандидатом в члены политбюро, Каганович принадлежал к высшей партийной элите. Маяковский и раньше обращался к высокопоставленным партийцам, например к Луначарскому и Троцкому. Но тогда речь шла о литературе, теперь же — о деле иного рода, с иным политическим подтекстом. Перед встречей он составил шпаргалку, которая позволяет нам проследить за ходом его мыслей:

Решение “реф”а о поездке Л.Ю. и О.М. Брик заграницу в связи с предполагаемой антологией классиков мировой революц. литерат. (договор с Гизом). Переводы — Фре[й] леграт, Гервег, Пруц, Потье, Эллиот, Христо Ботев и др.

Поддерживали именно Бриков как знающих немецкий, французск., английск., и итальянск. языки могущие прожить 2 мес. без валюты на заработок сотрудничая в нашей прессе.

Кроме того у т. Л.Ю. Брик мать работает в Аркосе (могла бы оказать некоторую помощь дорога квартира И т. д.)

<… >

Повидимому со ст. Г.П.У. принцип, возраж. не

встреч.

Результат. Статьи Коме. Правде

Никто не возражает и никто не разрешает

Помимо устных аргументов в распоряжении Маяковского было не менее семи писем в поддержку поездки Осипа и Лили, в частности от РАППа, Федерации советских писателей, Главискусства, Наркомпроса и Отдела агитации и пропаганды ЦК. В тот же день, 27 января, Лили записала в дневнике: "Володя был сегодня у Кагановича по поводу нашей поездки. Завтра вероятно решится”.

Согласно записям в дневнике Лили, вопрос с паспортами несколько раз был близок к решению (3 февраля: “Володя сказал, что паспорта наши — дело даже не дней, а часов”, и 6 февраля: “Мы получили паспорта”), но здесь желаемое выдавалосьза действительное. Хотя поездку Осипа и Лили поддерживали несколько подчинявшихся Наркомпросу инстанций — Главискусство и собственная комиссия Наркомпроса по заграничным командировкам, — путь через Наркомпрос был заказан, и они были вынуждены подать заявление еще раз, теперь через ВОКС (Всесоюзное общество культурных связей с заграницей): 8 февраля ВОКС обратилось в Комиссариат по иностранным делам, а тот уже на следующий день обратился в германское посольство с просьбой выдать визу Осипу, который отправлялся в Германию "с научной целью”, и его жене. 15 февраля Осип и Лили получили паспорта и в тот же день заказали билеты на поезд до Берлина.

История с визами свидетельствует о том, что общественный климат сильно изменился по сравнению с предыдущим годом. Кампания против Замятина и Пильняка (и признание своих грехов последним), чистки кадров в академиях и начинающийся культ личности Сталина (процесс набрал обороты в связи с его пятидесятилетием 21 декабря 1929 года) были явными свидетельствами усиления политического нажима — теперь чистке подверглись и последние осколки авангарда: в тот же день, когда Маяковский был на приеме у Кагановича, Виктор Шкловский, размышлявший в 1928–1929 годах о возрождении ОПОЯЗа, опубликовал статью “Памятник научной ошибке”, в которой отказывался от формализма и подчеркивал значение “марксистского метода” в литературоведении.

Таким образом, проблемы Лили и Осипа можно рассматривать как следствие общего ожесточения политического климата, в частности чистки кадров в Наркомпросе. Однако тот факт, что их опозорили публично, порождает целый ряд вопросов, и найти ответы на них нелегко: почему Лили и Осип с их связями в органах безопасности получили визы только после того, как их обругали в “Комсомольской правде”? И неужели Маяковский, которому всего лишь несколько месяцев назад самому отказали в визе, вдруг стал таким влиятельным, что смог помочь Брикам?

Однозначно ответить на первый вопрос невозможно, хотя конспирологически настроенный человек мог бы утверждать, что столь запутанные ходы в связи с заграничной поездкой Бриков были придуманы именно для того, чтобы развеятьподозрения об их связях с ОГПУ. Однако на второй вопрос есть, возможно, менее умозрительный ответ. 21 января в Большом театре отмечалась шестая годовщина смерти Ленина, с концертом и чтением стихов. Это было торжественное мероприятие: в ложе для почетных гостей сидели Сталин с женой и другие члены политбюро. Среди приглашенных фигурировали весьма посредственный пролетарский поэт Александр Безыменский — и Маяковский, который, несмотря на свою “советскость”, никогда ранее на подобные действа не приглашался. Маяковский читал третью часть поэмы “Владимир Ильич Ленин”. Выступление передавалось по радио, и все его друзья слушали трансляцию дома. “Выступал он, как всегда, хорошо, — вспоминала Галина Катанян, — аплодисменты были долгие, но сдержанные, как и полагается на траурном вечере, на официальном выступлении”. Лили, которая не присутствовала на концерте, услышала от знакомых, что Маяковский “читал сногсшибательно” и что “в правительственной ложе потрясающее впечатление”. “Регина [Глаз — двоюродная сестра Л.Ю. Брик] говорит, что Надежде Сергеевне [Аллилуевой, жене Сталина] и Сталину страшно понравился Володя, — записала она в дневнике. — Что он замечательно держался и совершенно не смотрел и не раскланивался в их ложу (со слов Н. Серг.)”.