Волчий паспорт - Евгений Евтушенко

Открытое письмо поэта Евгения Евтушенко

президенту РФ Б. Ельцину, премьер-министру РФ В. Черномырдину, мэру Москвы Ю. Лужкову, первому вице-премьеру РФ А. Чубайсу, первому вице-премьеру РФ Б. Немцову, вице-премьеру РФ 0. Сысуеву

Многие российские писатели, в том числе и я, несмотря на различия наших политических и художественных взглядов, по достоинству оценили те посмертные почести, которыми руководство страны незамедлительно почтило память Б. Окуджавы. Я выражаю надежду на то, что решение было продиктовано не столь вкусовыми или конъюнктурными соображениями, сколь запоздавшим, но все-таки назревшим чувством ответственности за судьбу российской словесности, которая исконно была нашей национальной гордостью. Я поддерживаю это решение, и хотелось бы, чтобы оно стало не частным случаем, а поворотным пунктом в отношениях государства и писателей.

Большинство наших писателей — это честные, бескорыстные люди и отнюдь не ностальгируют по отвратительному для нас статусу «придворности» и не принадлежат к тем, кто за личные поблажки готов закрывать глаза на безответственность, ошибки или прямую коррупцию власти. Власть нуждается в тех писателях, которые говорят правду, ибо иначе любая система превращается или в диктатуру как таковую, или в диктатуру хаоса.

Такие писатели против политической цензуры, которая искорежила, а подчас и сломала столько талантливых людей.

Но они, и вместе с ними я, против той коммерческой цензуры — цензуры равнодушием, которой подвергается сейчас современная российская литература, почти изгнанная с экранов телевидения разнузданной «попсой», отравляющей вкус нашей молодежи позорными для страны Пушкина неандертальскими текстами песен. Нельзя, чтобы зарубежная и не уступающая ей в бездарности отечественная сексуально-полицейская пошлость, как вулканическая лава, погребала под собой на книжных прилавках серьезную литературу, без коей страна духовно обречена.

Нормальное, здравомыслящее общество, понимающее необходимость духовности даже для прагматической экономики, должно поддерживать свою литературу, в то же время не требуя взамен лакейской преданности, не вмешиваясь в святая святых — творчество.

В США, да и во многих других странах, писатели получают поддержку университетов, приглашаемые или на постоянную работу, или для высокооплачиваемых лекций, литературных чтений. Во всех крупнейших учебных заведениях есть такая должность — «писатель при университете». Широко развиты писательские «гранты» — как частные, так и правительственные.

Если бы шведское правительство не помогало финансировать проекты Бергмана, вряд ли бы такой великий режиссер выжил.

Мы надеемся на то, что правительство не ограничится разовым траурным поклоном в сторону гроба Окуджавы. В этом году мы потеряли другого большого русского поэта, Владимира Соколова, и он тоже заслуживает увековечения за его вклад в сокровищницу русской лирики. Как председатель комиссии по его наследию я вижу, как трудно издать его книгу к его семидесятилетию. Вижу, что его вдова Марианна Роговская-Соколова находится под угрозой выселения с литфондовской дачи, хотя Марианна, заслуженный работник культуры РФ, и сама имеет на дачу полное право как член Союза писателей.

Неужели наше государство не может раз и навсегда защитить права писательских вдов — верных соратниц, редакторов, а зачастую и духовных соавторов их ушедших мужей? Разве вдовы наших выдающихся мастеров не заслуживают унаследования их персональных пенсий? Это же национальный позор — видеть в нищете вдов тех писателей, чьими именами гордится наша литература.

Почему в культурном департаменте Москвы появилась странная тенденция не разрешать установление мемориальных досок писателям в связи с тем, что Москва якобы станет похожей на крематорий? Во всем мире самыми прославленными являются именно те города, где больше всего мемориальных досок. А у нас дело дошло до того, что жильцы дома, где жил Юрий Трифонов, не получив разрешения властей, установили мемориальную доску внутри подъезда. Вдова Юрия Казакова, чьи рассказы включены в школьную хрестоматию рядом с прозой Гоголя, Тургенева, Чехова, тоже получила каменно-равнодушный отказ, подписанный первым заместителем председателя Комитета по культуре правительства Москвы А. И. Лазарева: «Сообщаем Вам, что в связи с перегрузкой фасадов многих зданий в Москве мемориальными досками компетентные организации Правительства Москвы подготовили рекомендации о нецелесообразности дальнейшего использования этой формы увековечения памяти, которые получили поддержку у руководства города». Какие культурные люди! Их не волнует перегрузка фасадов Москвы и ее улиц рекламами казино, иностранного нижнего женского белья, табака, спиртных напитков, сомнительными скульптурами, но вот имена, представляющие гордость нашей отечественной литературы, — это для них лишняя забота.

Своего достойного увековечения ожидают и такие недавно ушедшие от нас крупные писатели, как Борис Можаев, Владимир Солоухин, и менее известный, но прекрасный вологодский поэт Виктор Каратаев и ряд других литераторов, хранивших в чистоте наше русское слово.

Но внимания заслуживают не только мертвые, но и живые писатели. Знают ли наш президент и правительство, что писатели принадлежат к тем париям, которым в случае болезни не выписывается бюллетень?

Необходима всесторонне разработанная широкая федеральная программа поддержки изданий и распространения отечественной литературы. Надо восстановить структуру, занимающуюся организацией встреч писателей с читателями.

Думается, что следует рекомендовать Министерству образования разработать программу «Писатели в университетах» Надо всячески способствовать скорейшему утверждению закона о том. что финансовые суммы, идущие на поддержку национального искусства или литературы, налогом не облагаются.

Данное обращение не есть новая попытка иждивенчества писателей за счет государства.

Это отстаивание права на уважение к литературе как к профессии.

Если эта профессия станет в России вымирающей, то и наши надежды постепенно вымрут, как наши поэты.

Елг Евтушенко Июль 19971.

P.S. Ответа на это письмо автор так и не получил. Ни от одног го из адресатов.

Воспоминание о первом съезде

Когда мы в Боровицкие ворота входили депутатами надежа, я помню —

мрачно каркнула ворона, зубец кремлевский выбрав,

как насест, но СССР стал вроде стадиона, где все,

как матч, смотрели Первый Съезд.

Смерд в депутатах нам казался князем, и женщины,

роняя клипсы наземь, совали нам цветы и леденцы, шепча, как в трансе:

«Травкин! Афанасьев!», крича, как на хоккее: «Молодцы!», но, прошлого с грядущим не прикрасив, кровь юнкеров сочилась сквозь торцы, и чудились казненные стрельцы… Небрежные родители свободы, мы, как могли, так принимали роды, преступно неумелые отцы.

Надеялся наивный Первый Съезд, что Бог не выдаст, а свинья не съест.

Нас выдал тот, кто не дорос до Бога, да мы и сами выдали его, ну а свиней так оказалось много, что хрюкать стали все на одного.

Спасеньем стало или наказаньем, когда, неукротимо бородат, провинциал-идеалист Казанник так пламенно пожертвовал мандат?

Как хорошо, что Сахаров не видел то, что не мог представить тот наш съезд, — молниеносно-медленную гибель СССР -

«Титаника» надежа.

История, что нам за место дашь ты?

Могли ли догадаться мы о том, что мы прикроем Белый дом однажды, позволив расстрелять его потом?

Дурманил депугатов-демократов аплодисментов судорожный плеск, но наших доморощенных сократов из власти постепенно выжал плебс.

Зачем вообще нужны им либералы?

Для выборов.

Как слуги-подбиралы валяющихся праздно голосов.

А сразу после выборов дорогу пусть позабудут к главному порогу — не допускать, как шелудивых псов!

Капитализма с ангельским лицом не вышло.

Из троянмстого брюха посыпались вор, киллер, стсбарь, шлюха,

катала, рэкетир.

Не жизнь — мокруха!

И с красным флагом нищая старуха

грозит России нищетою дум

и апокалиптическим концом.

Мы сами не добрее, чем ЧК. Нас мучают ли тени ночью поздней

Коротича, отшвырнутого в Бостон, и преданного нами Собчака?

Нам заменила дружбу, как бесовка, вихляющая бедрами тусовка.

В гражданской импотенции страна.

Но если нет в нас больше прежней страсти, в грядущем, на обломках деньговластья напишут разве наши имена?

И в Оклахоме,

или в Барнауле,

меня терзают,

как под кожей пули, вопросы, от которых Бог не спас: так это мы надежды обманули или надежды обманули нас?

А все-таки я верую в Россию, в надежды наши —