Легион павших. I - III Акт - Эри Крэйн

— Не дергайся, — тихо произнесла она и коснулась его лба когтем, оставив длинную царапину.

Аелитт рисовала печать: вырезала ее прямо на коже, и вскоре из-за боли, охватившей весь лоб, Къярт перестал различать ее рисунок. И что фурия собиралась сделать? Полностью лишить его возможности двигаться? С перерезанными подколенными сухожилиями и бицепсами его подвижность была сравнима с подвижностью колоды, а скрутившая внутренности боль не позволяла даже перекатиться на другой бок. Похоже, тот удар в живот не прошел бесследно, и Къярт все отчетливее ощущал подступающую к горлу вместе с кровью тошноту.

Аелитт оставила его лоб в покое, вернула левой руке человеческий облик и принялась царапать свою ладонь когтем, излучающим слабое красное мерцание. Къярт забеспокоился всерьез. Что, если она попытается как-то подчинить его себе? Не угрозами, а чем-то схожим с печатами некромантов, только примененных к живому человеку. Он ведь по-прежнему ничего не знал о магии, которой владели фурии. Но что бы Аелитт ни намеревалась с ним сделать, он никак не мог ей помешать.

Завершив рисунок, фурия прижала ладонь к его лбу, соединив две печати. Тело захлестнули волны жара.

Этот жар был сродни тому, который Къярт чувствовал, когда поглощал чужую жизненную энергию — только намного живее, своевольнее, неконтролируемее. Он собирался в мягкие теплые комки над локтями и под коленями, растекался в животе, словно растопленный на солнце мед, согревал щеку, на которую пришелся первый удар Аелитт.

Боль угасала.

В непонимании, Къярт уставился на фурию. Ее глаза были закрыты, а веки подрагивали.

Чертово место и чертова Аелитт.

Она исцеляла его раны, и поняв, что один из бицепсов полностью восстановился, Къярт предпринял последнюю, отчаянную попытку прикоснуться к руке, что лежала у него на лбу.

Аелитт перехватила ее не глядя, и только после этого открыла глаза и с упреком посмотрела на него.

— Все никак не угомонишься, мышонок? — спросила она, устало улыбнувшись. — Лежи смирно, я еще не закончила.

И снова закрыла глаза.

Къярт не стал пытаться что-либо сделать, когда зажила вторая, пока еще свободная рука. Все было тщетно. Его скорости не сравниться с реакцией фурии. Пусть Фелис и потрудился над его телом, это было всего лишь тело человека.

Последней зажила выцарапанная на лбу печать. Боли не осталось. Способность двигаться вернулась, но это не слишком меняло его положение.

— Так намного лучше, — Аелитт убрала ладонь от его лба и отпустила предплечье. Поднялась на ноги. — Вставай.

Она приглашающе протянула ему руку.

Приподнявшись на локтях, Къярт пытался сообразить, в чем же подвох.

— Ты же столько раз хотел сделать это, мышонок, — Аелитт усмехнулась. — Так чего теперь медлишь? Или тебе интересно прикасаться ко мне, только если я против?

Чертова Аелитт.

Сжимая ее ладонь в своей, Къярт ждал, что больше не почувствует тока чужой жизненной силы в руке. Возможно, той печатью фурия не только залечила его раны, но и как-то подавила его силу. Или же с помощью крови обрела к ней иммунитет.

Эссенция жизни хлынула переворачивающим все вверх дном потоком. Ее объемы и рядом не стояли с теми, что хранили исполины, но сколько бы Къярт ни поглощал ее, она не убывала — словно бы скорость ее восполнения превышала скорость поглощения.

Къярт успел заметить, что часть чешуек вокруг глаз Аелитт пропала, когда ее рука тут же выскользнула из его, пальцы сжались на запястье, и она, оказавшись за его спиной, заломила ему руки.

— Довольно, мышонок, — проворковала она и ткнулась носом в его шею. — Тебе не сбежать от меня, как бы ты ни старался. Смирись с этим.

Она мягко толкнула его в сторону столбов, между которых он провел не одну неделю.

— На колени.

Аелитт права: ему не сбежать. Только если случится какое-то чудо, но Къярт не верил в чудеса. Но и подчиняться не собирался. Даже если ему сидеть здесь до скончания времен, он не станет облегчать Аелитт задачу.

— Я не хочу снова делать тебе больно, мышонок. Я не такая, как ты. На колени, — повторила она.

Проклиная все на свете, он выполнил приказ.

— Умница.

Кандалы снова защелкнулись на запястьях.

Закончив с ним, Аелитт осмотрела место драки с Оокой. От вида его ошметков, рваных, сочащихся кровью, к горлу подкатила тошнота, и Къярт отвернулся.

— Глупый крошка-мышонок, — Аелитт покачала головой и принялась убирать останки.

Она не спешила. Делала все медленно, будто бы нехотя, но и не звала никого на помощь. Время от времени бросая на нее короткие взгляды, Къярт замечал, что ее щеки блестят от слез.

Аелитт несколько раз уходила: унести собранные части тела, затем сменить воду в тазу, в которой полоскала разорванную рубашку Ооки, из которой сделала половую тряпку. В итоге она оставила Къярта больше, чем на час, после чего вернулась с влажными волосами и в чистом платье без единой капли крови на теле.

— Кто ты?

Она задала этот вопрос впервые. Ее губы больше не улыбались, брови хмурились, а взгляд пристально следил за мимикой пленника.

— Тебе не нужны заклинания, чтобы призвать душу. Ты можешь забирать контроль над чужими призванными и вытягивать жизнь простым прикосновением. Если первые две вещи доступны всего нескольким некромантам из самых верхушек ковенов, то на последнее не способен никто из них. Мне надоели эти игры, мышонок. Я хочу знать, кто ты такой.

Къярт посмотрел на нее с мрачным упрямством. Похоже, дальше последуют угрозы, и его ответ вряд ли удовлетворит фурию. Скорее всего она даже не поверит ему.

— А ты, как всегда, не хочешь говорить, — вздохнула Аелитт. — Я узнаю твою тайну, мышонок. Однажды я все узнаю.

До следующей смены свечей она пришла еще раз: с кувшином теплой воды и платком, смыть запекшуюся кровь Къярта — с лица, с рук и ног, с груди.

Исподлобья следя за фурией, он пытался понять, что творится в ее голове. Как ее гнев так быстро сменился на милость, и почему она вела себя так, будто бы всего несколько часов назад ей не пришлось убить своего собрата из-за его действий? Технически Оока уже был мертв, но вряд ли Аелитт относилась к нему, как к мертвецу.

Но ответов не было.

Къярт думал, что после его выходки Аелитт оставит его сидеть в темноте, но ошибся. Теперь она сама меняла свечи, но в отличие от Ооки не уходила сразу, а садилась рядом — даже принесла украшенную вышивкой подушку, чтобы не сидеть на голом полу — и болтала о всякой ерунде. Жаловалась на сестер, которые продолжали