Чёрные ангелы в белых одеждах - Вильям Козлов

Лина с увлечением возилась с живностью, поговаривала, мол, не завести ли им пару поросят, как у всех в деревне? Но Вадим Андреевич предупредил, что с поросятами будет посложнее, чем с птицами, поросята — капризная животина, могут внезапно заболеть и в одночасье подохнуть, да и еды им не напасешься. Кур с утками не так-то просто прокормить! Местные умудрились с лодок собирать в озере зеленые водоросли, наматывая их на длинный шест. Поросята и коровы якобы охотно ели эту пищу. В магазинах ничего нег, хлеба только местным без ограничения дают, а дачникам по буханке на человека и то не всегда. Вся Россия кормит домашнюю живность главным образом хлебом, вон из магазина тащат домой мешками, хотя хлеб стал дороже. Перестанут на селе кормить скотину хлебом, тогда настоящий голод накатится на всю страну, даже дорогое мясо на рынке исчезнет. Свой хлеб в уборочную гноят, а за валюту покупают зерно за границей! Вот до чего советская власть допела сельское хозяйство в стране, при царе кормившей всю Европу.

День был солнечный, кругом все зелено, трава уже поднялась выше колен, на огороде торчали светло-зеленые пики лука, кудрявился укроп, меж яблонь цвела клубника, сохранившаяся от прежних хозяев избы. Вадим Андреевич даже не знал, выродившаяся она или еще будет плодоносить? Дети в начале лета иногда пололи грядки, но долго не выдерживали: комары раздражали, особенно к вечеру, днем больше мошка донимала. Рыжие пушистые шмели летали на участке, порхали капустницы и крапивницы, меж грядок расхаживали скворцы. Они теперь редко пели — наверное, уже вылупились птенцы и им не до песен. Утром Вадим Андреевич иногда просыпался от скрипа, шуршания на крыше, по это были не мыши, а вороны и сороки, садившиеся на телевизионную антенну. Мышей летом стало не видно, полевкам теперь и на воле раздолье. Радовало его, что жена не скучает здесь, наоборот — деятельна, частенько за работой напевает, уже успела загореть. Еще несколько теплых дней — и можно будет купаться. Редкий вечер Вадим Андреевич с Липой не выезжают на рыбалку. Лодка, правда, старенькая, но он ее подлатал, просмолил, не так уж сильно и протекает. Воду вычерпывает потемневшей алюминиевой тарелкой. Ловили окуней и плотву недалеко от берега, на середине большая глубина, вряд ли на удочку поймаешь. Не брала почему-то щука и на спиннинг. На чердаке висела драная сеть, но Вадим Андреевич не умел с ней обращаться. Местные ловят рыбу только сетями, впрочем, не так уж и часто. Для стола. Городские на машинах сюда заглядывают редко; не доезжая до Богородицкой, разлилось в низине огромное озеро Лунное, вот там приезжие рыбачки и оседают. Некоторые живут в палатках неделями.

Загремело ведро с цепью. Лина доставала воду из колодца. Нужно будет навес над ним подновить, вон как дырки светят, да и опорные столбы шатаются. Здесь, в деревне, все время работа находится. Великое счастье, что он со своими шабашниками еще год назад успел обложить дом белым кирпичом, накрыть крышу шифером и поставить на берегу небольшую бревенчатую баню. Сейчас все строительные материалы подорожали, да их просто-напросто и не достать. Магазины по всей стране пустые. Вроде бы и заводы-фабрики действуют, люди ходят на работу, а где же продукция, которую они выпускают? Куда она исчезает? Неужели кооператоры буквально все на корню скупают? Но ведь тоже открыто не продают, нужно еще поискать их потайные склады, а они себя не афишируют. Снова показывали по телевидению, как в контейнерах дельцы отправляют за рубеж бытовую технику и стройматериалы.

— Вадим, надо бы детей наших проведать, — подошла к нему жена. Она в сарафане, который сама сшила, и босиком. На полных белых икрах — царапины. Лина где-то вычитала, что для здоровья лучше, если ходить по земле босиком. Золотистые волосы ее, в которых совсем незаметна седина, собраны на затылке в большой пук и завязаны черной лентой; огромные синие глаза ничуть не отличаются цветом от яркого неба над головой.

Он не разделяет беспокойства жены, в городе остались взрослая дочь с Димой, сын тоже уже не маленький. Маша умеет готовить, стирать и понемногу шьет. Но до матери ей далеко. Благодаря жене соседка каждый день приносит им парное молоко. Лина сшила ее дочери два платья. Местные ничего не продают на сторону, в деревнях теперь тоже натуральный обмен: молоко за платья или сахарный песок, мясо за дрожжи или водку. Но спиртное в Ленинграде продают по талонам: бутылку на месяц. Дерьмовый портвейн в три раза подорожал. До смешного доходит! Пишут в газетах, что водки полно, а вот бутылок не хватает, даже цену на них повысили. Сухие вина гонят невыдержанными, постоит дома бутылка — и у горлышка собирается белая плесень: закисает вино, хотя на этикетке указано, что оно марочное и с медалями.

— В Питер потянуло? — прикрепляя к раме гвоздями мелкоячеистую сетку, спросил Вадим Андреевич. Ленинград хотят переименовать в Санкт-Петербург, но Белосельский называет его Петроград, Питер… Проще и по-русски.

— От Маши давно письма не было, да еще сон нехороший приснился…

— Вроде бы ты раньше не была суеверной. А письмо она, по-видимому, послала с пятикопеечной маркой, а теперь нужно семь копеек.

— Рвут где только можно! Цены на почте повысили на конверты, а копеечных марок нет. Просто какое-то издевательство над людьми!

— То ли еще будет!

— Я была бы рада, если бы Маша вышла замуж за Юрия, — присев на опрокинутый ящик, сказала Лима. К круглому колену ее прилипла зеленая травинка. Хотя она и ходила босиком, ступни ее были розовыми, не растрескавшимися. Лина каждый вечер мыла их в теплой воде и смазывала какой-то мазью. На ночь делала маску из сметаны. В эти моменты Вадиму Андреевичу не хотелось смотреть на нее, зато кожа на лице жены была гладкой, лишь на шее и у уголков глаз виднелись тоненькие морщинки.

— Ты не возражала, если бы Маша и за торгаша Костю вышла замуж, — поддел ее Вадим Андреевич — А мне он никогда не нравился. Папа — профессор, а сынок — деляга, спекулянт!

— Милый, герои нашего времени как раз кооператоры и дельцы, — улыбнулась Лина, — И девушки льнут к ним. Они теперь самые обеспеченные люди. Костя хвастал, что больше своего папаши зарабатывает. И потом, он ведь не ворует.

— А Юрий как?

— Что — как? — не поняла жена.

— Нравится ли ему Маша?

— Ты с ним работаешь, а меня спрашиваешь.

— На работе мы на посторонние темы не говорим, — улыбнулся Вадим Андреевич. — И потом, Юра интеллигент, он обо всех женщинах отзывается положительно.

— Даже о проститутках?

— Надо бы подсказать ему, чтобы написал статью про них, — сказал Вадим Андреевич — Их теперь в Питере полно.

— Юра любит нашу дочь, — думая о другом, убежденно сказала Лина.

— А Маша?

— Вот этого я не знаю… Но раз порвала с Костей, наверное, и она к Юре неравнодушна.

— Вроде бы я еще не старик, а нашу молодежь разучился понимать… Я не говорю о юных грязных подонках, способных на любую пакость… Я собственную дочь не понимаю!

— Ты все про тот случай с Костей?

— Я не заметил, чтобы случившееся как-то отразилось на нашей дочери, — продолжал он, — Никакого раскаяния, переживаний, как будто ее комар укусил, она его смахнула и все дела.

— Ты хотел, чтобы она убивалась, страдала?

Вадим Андреевич забил до половины гвоздь в каркас, загнул его, прижимая сетку, и отложил молоток в сторону. Уселся прямо на траву у ног жены и посмотрел снизу вверх на нее.

— У нас с тобой все было по-другому, — сказал он.

— У нас тоже не все было гладко, — мягко заметила она.

— Даже когда ты… ушла, я знал, что мы все равно будем вместе, — сказал он, глядя мимо ее ног на ветхий забор — тоже нужно будет новый ставить! — на котором крутила хвостом сорока, поглядывая на них круглым блестящим глазом. Над соседской крышей медленно плыло небольшое округлое облако с розовой окаемкой снизу.

— И я знала это, — откликнулась она.

— Пусть я ее не понимаю, но Маша уже взрослый человек и, наверное, знает, что делает, — задумчиво проговорил он, — Она умна…

— В папу… — с улыбкой ввернула Лина.

— И у нее есть воля, вспомни, как она готовилась к вступительным экзаменам в университет? И сдала без всякой протекции. И учится хорошо. Все ее знакомые девочки оросились в Торговый институт, стали изучать иностранные языки, чтобы поскорее выскочить замуж за чужака, а наша дочь выбрала самую сейчас непрестижную профессию — преподавателя русского языка и литературы! Кто сейчас меньше учителей и врачей в стране получает? Даже после прибавки им жалованья?

— Маша любит литературу, писала стихи, теперь сочиняет рассказы…

— А вот Юра Хитров, зная иностранные языки, не кинулся к кооператорам или в совместное советско-иностранное предприятие, где можно быстро стать богачом, а пошел работать в нашу нищую газету с зарплатой в триста рублей!