Обреченные погибнуть. Судьба советских военнопленных-евреев во Второй мировой войне: Воспоминания и документы - П. Полян

Через пару дней всю группу привели на станцию и в почтовом вагоне пассажирского поезда отправили в большой лагерь. Как потом оказалось, это был офицерский лагерь № 1, недалеко от г. Пори. Пленные офицеры не работали. Днем бараки открывались, и заключенные могли свободно ходить по территории лагеря. Только два расположенных рядом небольших деревянных сарая были на особом положении, барак политруков и еврейский барак. Мы попали в первый. Двери обоих держались постоянно закрытыми. Днем заключенных под охраной выгоняли на улицу и заставляли выполнять откровенно издевательскую работу. Каждое утро к воротам лагеря на лошади подвозили огромную бочку с питьевой водой. За воротами лошадь выпрягали и впрягали пару десятков пленных, которых гоняли развозить бочку по баракам. В морозные зимние дни полураздетые политруки и евреи рыли два колодца, каждые у своей двери. Через пару недель, когда, наконец, докопались до воды, ямы приказали засыпать и начать копать снова в паре метров рядом.

Меня через месяц с небольшим «распознали» и перевели из барака политруков в еврейский: как говорится, «хрен редьки не слаще».

В лагере, в среднем, находилось более двух тысяч пленных. Питание состояло из 240 грамм хлеба (четыре круга хлеба с дыркой, reikäleipä, на пять человек) и полкружки теплого отвара капусты с картошкой. Счастливцам иногда попадал лепесток капусты или кусочек картошки. От пеллагры [76] ежедневно умирало 40–50 человек. Нас заставляли за оградой лагеря копать ров и сваливать в него трупы.

Однажды в барак политруков пришел православный священник. Он сказал, что не имеет права помочь нам питанием, но может оставить духовную пищу, которой мы также лишены, и передал несколько экземпляров Библии. Так я сумел прочитать трижды от корки до корки Новый и Ветхий Заветы. В дальнейшей жизни это мне очень пригодилось – для грамотного и обоснованного неприятия религиозной веры.

В конце марта меня неожиданно перевели в рабочий лагерь, где-то недалеко от г. Вааза. Питание здесь было почти таким же, разве что в так называемом супе чуть чаще попадались обрывки капустных листков и картофельные крошки. Работать выводили с утра на строительство дороги. Обессиленных, едва державшихся на ногах, нас заставляли дробить камни. Едва подняв кувалду, мы не ударяли, а просто отпускали ее, чтобы потом с трудом приподнять снова. Проку от нашей работы не было никакого, да это совершенно никому и не требовалось.

Лагерь вблизи Ваазы остался в памяти худшим из семи, в которых мне пришлось побывать. Не только непрерывное смертельное чувство голода, но, главное, изуверское отношение охранников к заключенным. Они явно получали удовольствие от издевательств над нами любым способом. Например, известно, что русские готовят грибы в пищу, а финны грибы не едят. Охранники подбирали у дороги сырые грибы, в том числе поганки, и силой запихивали их в рот пленным, гогоча при этом от удовольствия. Не говорю уже, при этом, о постоянных побоях.

До какой степени в такой обстановке личность морально нетвердая может потерять все человеческие признаки, показал один эпизод, запомнившийся мне на всю жизнь. Двое пленных, стоя по колено в экскрементах, лопатами выгребали яму в уборной. Один из них увидел в жиже кусок какой-то кишки. Отряхнув двумя пальцами налипшие сверху испражнения, он заглотил этот сырой кусок. Дальше смотреть я не мог, да и не на что было. В этом лагере от голода и невыносимых условий умирало относительно большее число пленных, чем в предыдущем.

В начале зимы 1942/43 г. меня, вместе с группой других заключенных, перевели в пересыльный лагерь около города Кеми. Отсюда небольшими партиями нас отправляли на работы. Здесь я впервые увидел, что отношение к пленным зависело не от политической установки правительства, а от двух простых и понятных причин. Во-первых, от необходимости использования нашего труда и, во-вторых, от сугубо личных характеров охранников.

В офицерском лагере наш труд никому не был нужен, а с охраной, располагавшейся за ограждением, мы почти не соприкасались. В лагере г. Вааза работа была ненужной формальной обязанностью, а конвоиры выражали своими действиями полное презрение к пленным.

Из пересыльного лагеря Кеми заключенных раздавали различным фирмам, очевидно не безвозмездно. Работодатели, заинтересованные в получении прибыли, вынуждены были создавать пленным соответствующие условия. Группу из 16 человек, в которой я оказался первый раз, фирма «Kemi yhtio» отправила в Рованиеми. Там готовили стадион к лыжным соревнованиям союзных Германии армий. От нас требовалось засыпать снегом и утрамбовать лыжный трамплин, построить ледяной барьер между трибунами и полем стадиона, сделать из снега столы и скамьи ледяного кафе. Во время соревнований готовить лыжную трассу, производить уборку на трибунах и поле стадиона.

Фирма поселила пленных на территории мясокомбината и дала возможность брать столько мяса, сколько сумеем съесть. Спасибо одному из наших товарищей, опытному охотнику сибиряку, остававшемуся, когда мы уходили на работу, за повара. Он сказал, если не хотите умереть сразу, увеличивайте порцию постепенно. Но уже через три-четыре дня мы начали съедать больше килограмма мяса зараз. Работа шла весьма успешно, а мы прибавляли в собственном весе дикими темпами. От предсмертного веса доходяги, около 40 кг, я за пару недель пребывания в Рованиеми достиг своих нормальных 60 кг. Конвоиры относились к нам весьма либерально, подчас, даже дружественно.

После возвращения в Кеми со следующей партией меня отправили на лесозаготовки, севернее километров за 150–200. Кто были новые хозяева, не знаю, но и они, безусловно, оказались заинтересованы в результатах нашей работы. Труд был нелегкий. Зимой, по колено в снегу, валили с корня огромные ели, очищали стволы и распиливали на двухметровые балансы для изготовления фанеры. Три конвоира, на партию 25 человек пленных, жили с нами в одном бараке, но в комнате с отдельным входом. Здесь особенно проявились их личные характеры. Двое относились к нам спокойно, порой даже доброжелательно. Иногда давали сигареты, в обмен на изготовленные для них безделушки, деревянные шкатулки и игрушки. Третий охранник, постоянно проявлял подозрительность и неодобрение любых наших действий, хотя и без рукоприкладства.

Кормежка была не обильная, но сносная.

В конце весны 1943 г. нас отправили еще дальше на север, ку-да-то в район Петсамо. Далеко за полярным кругом летнее солнце светило непрерывно, и спрятаться от него ночью можно было только за закрытыми ставнями. Заготавливали дрова. Валили клейменные лесником деревья, очищали стволы от веток, распиливали на метровые чурбаки, кололи и складывали в поленицы. Дневная норма выработки – 2 кубометра. Существовала «Прогрессивная система оплаты труда», за каждые полкубометра сверх нормы полагалось дополнительно 100 грамм хлеба.

Я по-прежнему придерживался позиции не стараться работать на врагов и никогда не делал больше двух кубометров. Товарищи обзывали меня лентяем и слабаком и всячески выказывали неодобрение моим поведением. Однажды решил доказать им свою позицию и сделал за день 6 кубометров дров, чего никому из них ни разу не удавалось. После этого ко мне приставать перестали. Кормили нас, в общем, прилично. Хозяева прислали, вместо мяса, пару мешков сухих конских костей, из которых получался наваристый суп. С конвоирами отношения сложились нормальные. Мы были «взаимно вежливы».

В марте 1944 г. нас вновь собрали в Кеми, погрузили в теплушки и отправили в южном направлении. Поезд останавливался почти на каждой станции. Пленных одной из теплушек выгружали, и тут же на них накидывалась толпа финских хозяев, каждый из которых старался найти себе работника, выглядевшего покрепче. Через пару станций начальство эшелона завело другой порядок. Выгруженных из теплушки пленных строили, а затем по списку вызывали хозяина и передавали ему очередного, стоявшего в ряду пленного. Когда на станции Теува дошла очередь до меня, хозяин, которому я предназначался, оказался высоким, около двух метров, солидным 60-летним мужчиной, весом под 120 кг. Я, ростом 156 см и едва более 50 кг веса, выглядел рядом с ним столь забавно, что все вокруг, и пленные и хозяева, расхохотались. Огорченным был только мой будущий хозяин, Хуго Адольф Кентта. Все еще хмурый, он посадил меня в стоящую около станции пролетку. Рядом с ним я занимал лишь 1/5 ширины сиденья.

Молодой ухоженный конь быстро довез нас до последнего строения на окраине села. Увидев огромный двухэтажный дом с множеством окон, я подумал, что в нем обитают десятка два человек. В действительности оказалось, что там жили только хозяин с хозяйкой, две их дочери и племянник. Мне, шестому жильцу, предоставили отдельную комнату.

Когда мы садились в пролетку на станции, хозяин угостил меня папиросой, и первое, что он сделал по приезде домой, отвел меня на чердак, показал на сохнувшие листья табака и жестами объяснил, что папирос больше не будет, табак для курева я должен брать здесь и сам резать.