Вторая мировая война (Том 1-2) - Уинстон Черчилль

Битва, которую генерал Вейган называл битвой за Францию, закончена. Я полагаю, что сейчас начнется битва за Англию. От исхода этой битвы зависит существование христианской цивилизации. От ее исхода зависит жизнь самих англичан, так же как и сохранение наших институтов и нашей империи. Очень скоро вся ярость и могущество врага обрушатся на нас, но Гитлер знает, что он должен будет либо сокрушить нас на этом острове, либо проиграть войну. Если мы сумеем противостоять ему, вся Европа может стать свободной и перед всем миром откроется широкий путь к залитым солнцем вершинам. Но если мы падем, тогда весь мир, включая Соединенные Штаты, включая все то, что мы знали и любили, обрушится в бездну нового средневековья, которое светила извращенной науки сделают еще более мрачным и, пожалуй, более затяжным. Обратимся поэтому к выполнению своего долга и будем держаться так, чтобы, если Британской империи и ее содружеству наций суждено будет про существовать еще тысячу лет, люди сказали: "Это был их самый славный час".

Все эти часто цитировавшиеся слова сбылись в час победы. Но тогда это были только слова. Иностранцы, которые не понимают, на что способны англичане на всем земном шаре, когда их выведут из равновесия, могли предположить, что эти слова были лишь хвастливой болтовней, ставящей целью создать благоприятные условия для мирных переговоров. Гитлеру, совершенно очевидно, нужно было закончить войну на Западе. Он мог предложить самые соблазнительные условия. Те, кто так же, как и я, изучал его действия, не считали невозможным, что он согласится не трогать Англию, ее империю и флот и заключить мир, который обеспечил бы ему ту свободу действий на Востоке, о которой Риббентроп говорил мне в 1937 году и которая была его сокровеннейшим желанием. Пока мы не причинили ему большого вреда. По существу, мы лишь добавили свое поражение к его победе над Францией. Можно ли удивляться тому, что хитрые, расчетливые наблюдатели во многих странах, в большинстве своем не понимавшие проблем заморского вторжения и не знавшие боевых качеств нашей авиации, находившиеся под ошеломляющим влиянием германской мощи и террора, не были в нас уверены. Не всякое правительство, вызванное к жизни демократией или деспотизмом, и не всякая страна, находясь в полном одиночестве и, казалось, всеми покинутая, пошли бы на ужасы вторжения и отвергли бы благоприятную возможность заключить мир, для оправдания которого можно было привести много благовидных предлогов. Риторика не служила гарантией. Могло бы быть создано другое правительство. Поджигатели войны имели шанс и потерпели неудачу. Америка стояла в стороне. Никто не имел никаких обязательств по отношению к Советской России. Почему бы Англии не присоединиться к числу зрителей в Японии и в Соединенных Штатах, в Швеции и в Испании, которые могли бы наблюдать с абстрактным интересом или даже с удовольствием за борьбой на взаимное уничтожение между нацистской и коммунистической империями? Будущим поколениям будет трудно поверить, что вопросы, которые я только что изложил здесь, никогда не считались достойными включения в повестку дня кабинета и что о них даже вскользь не упоминалось на наших самых секретных совещаниях. Сомнения можно было бы рассеять лишь делами. Дела были впереди.

Я телеграфировал Смэтсу 1:

1 Премьер-министр Южно-Африканского Союза.

27 июня 1940 года

"Очевидно, нам придется прежде всего отразить вторжение в Великобританию и доказать свою способность продолжать усиление нашей военно-воздушной мощи. Доказать это можно лишь на практике. Если Гитлеру не удастся разбить нас здесь, он, вероятно, ринется на Восток. По существу, он, возможно, сделает это, даже не пытаясь осуществить вторжение, чтобы включить в дело свою армию и несколько облегчить напряжение, которое ему сулит зима.

Я не думаю, чтобы зимнее напряжение сыграло решающую роль. Однако попытка удержать под своей властью всю голодающую Европу силами одного лишь гестапо и военной оккупации, без какого-либо заманчивого лозунга, который мог бы привлечь массы, не может быть долговечной.

Усиление нашей воздушной мощи, особенно в районах, не пострадавших от бомбардировок, должно создавать для него все возрастающие трудности -трудности, которые, возможно, сыграют решающую роль в Германии, вне зависимости от того, каких успехов он добьется в Европе или в Азии.

Наша большая армия, которая создается сейчас для обороны метрополии, формируется на основе наступательной доктрины, и в 1940 и 1941 годах может представиться возможность для проведения широких наступательных десантных операций. Пока мы работаем над созданием 55 дивизий, но по мере того, как будут увеличиваться поставки нам оружия и будут мобилизоваться ресурсы империи, возможно, удастся создать и большее количество. Ведь мы сейчас, наконец, защищаем свои рубежи. Гитлеру нужно оборонять огромные районы с голодающим населением, а мы господствуем на морях. Поэтому выбор целей в Западной Европе широк".

В последние дни пребывания в Бордо адмирал Дарлан приобрел очень большой вес. Мои встречи с ним были редкими и носили официальный характер. Я уважал его за проделанную им работу по воссозданию французского флота, который после десяти лет его искусного руководства был более боеспособным, чем в любой Другой период со времен Французской революции. Теперь, в Бордо, наступил роковой момент в карьере этого честолюбивого, своекорыстного и способного адмирала. Его власть на флоте практически была абсолютной. Ему стоило лишь приказать кораблям направиться в английские, американские или французские колониальные порты -- некоторые из них даже тронулись в путь, -и его приказ был бы выполнен. Утром 17 июня, после падения кабинета Рейно, он заявил генералу Жоржу, что решил отдать такой приказ. На следующий день Жорж встретился с ним во второй половине дня и спросил его, что случилось. Дарлан ответил, что он передумал. На вопрос о причине этого он ответил просто: "Я теперь военно-морской министр". Это не означало, что он передумал для того, чтобы стать военно-морским министром, это означало лишь, что, сделавшись таковым, он стал придерживаться иной точки зрения.

Сколь тщетны эгоистические расчеты человека! Трудно привести более убедительный пример для подтверждения этого. Адмиралу Дарлану стоило отплыть на любом из своих кораблей в любой порт за пределами Франции, чтобы стать хозяином всех французских владений, находившихся вне германского контроля. Он не оказался бы подобно генералу де Голлю обладателем лишь непобедимого сердца, окруженным всего небольшим числом близких ему по духу людей. Он увел бы с собой за пределы досягаемости немцев четвертый в мире по значению военно-морской флот, офицеры и матросы которого были лично преданы ему. Поступив так, Дарлан стал бы во главе французского движения Сопротивления, имея мощное оружие в своих руках. Английские и американские доки и арсеналы находились бы в его распоряжении для поддержания его флота. Французские золотые запасы в Соединенных Штатах обеспечили бы ему после признания обширные ресурсы. Вся французская империя сплотилась бы вокруг него. Ничто не могло помешать ему стать освободителем Франции. Слава и власть, которых он жаждал так страстно, были доступны ему. Вместо этого он пошел по пути, который привел его после двух лет беспокойной и постыдной службы к насильственной смерти, к обесчещенной могиле; имя его стало надолго ненавистным французскому флоту и стране, которой он до этого служил так хорошо.

Те из нас в высших сферах Лондона, на ком лежала ответственность, учитывали силу географических особенностей нашего острова и были спокойны насчет духа нации. Уверенность, с которой мы смотрели в лицо ближайшему будущему, была основана, как это повсеместно полагали за границей, не на смелом обмане или риторическом призыве, а на трезвом расчете и понимании реальных фактов. Когда я выступал в палате общин, я исходил из реального положения вещей, которое я и другие люди внимательно изучали -- некоторые из нас на протяжении многих лет. Сейчас я детально проанализирую проблему вторжения так, как я и мои советники-специалисты ее себе представляли в те памятные дни. Но прежде всего надо было сделать один шаг. Этот шаг был ужасен, но он был необходим.

Присоединение французского флота к германскому и итальянскому флотам, учитывая страшнейшую угрозу со стороны Японии, вырисовывавшуюся на горизонте, грозило Англии смертельной опасностью и серьезно затрагивало безопасность Соединенных Штатов.

В статье 8 соглашения о перемирии оговаривалось, что французский флот, за исключением той его части, которая была оставлена на свободе для охраны французских колониальных интересов, "будет сосредоточен в определенных портах и там демобилизован и разоружен под германским или итальянским контролем". Таким образом, было ясно, что французские военные корабли должны были перейти под этот контроль полностью вооруженными. Правда, в этой же статье германское правительство торжественно заявляло, что оно не имеет намерения использовать французский флот в своих целях во время войны. Но кто, находясь в здравом уме и твердой памяти, поверил бы слову Гитлера после его позорного прошлого и последних фактов? Кроме того, заверение, содержавшееся в этой статье, не распространялось на "корабли, необходимые для надзора за побережьем и траления мин". Толкование этого пункта предоставлялось немцам. И наконец, соглашение о перемирии могло быть в любой момент объявлено недействительным под предлогом его несоблюдения. Фактически у нас не было никаких гарантий безопасности. Любой ценой, идя на любой риск, мы так или иначе должны были обеспечить, чтобы флот Франции не попал в ненадлежащие руки и не стал бы затем орудием нашей гибели и гибели других.