Белая лестница - Александр Яковлевич Аросев

долго задержал вас подробностями моего повествования. И теперь: ради бога, прошу вас узнать, где мой крест и деньги. У меня было денег свыше четырех тысяч…

Когда епископ Варнава кончил свой рассказ, я по телефону навел все нужные справки и установил, что ни один из начальников тюрем денег и креста не получал, потому что с епископом в камере сидел не страж, а арестованный генерал Гвоздев. Ни креста, ни денег у него уже не обнаружили.

Прошло два дня, и я случайно узнал, что, по целому ряду уголовных дел, пропитанный эфиром, кокаином и всякой житейской пылью генерал Гвоздев был расстрелян.

Кремль

Вероятно, еще до сих пор набожные люди собираются около Спасских ворот Кремля и молятся на чудотворную икону, задетую снарядом во время Октябрьских дней.

Сейчас вместо иконы едва заметно полустертое место, где когда-то были краски образа. Над образом башенка, на башенке часы, а около самой верхушки башенки в Октябрьские дни стоял пулемет юнкеров. Теперь железные ворота запирают вход в Кремль. Это те ворота, про которые в известном стихотворении говорится: «Шапки кто, гордец, не снимет у святых Кремля ворот».

Около этой Спасской башни происходило одно из наиболее кровопролитных и упорных сражений.

Но стены и башни Кремля на своем веку видели немало кровопролитий. Холодно-каменные, они равнодушно смотрели пустыми глазами своих бойниц на тот мир, который из-за обладания этими стенами ломал копья и жизни людей. Эти стены видели татар, видели французов, видели Ивана Грозного и Петра Первого и стрельцов, что клали свои головы на Лобном месте, бросая последний, тоскующий взор на янтарное небо, обрамленное зубцами кремлевских стен будто каменным кружевом. А внутри самих стен, под землею, тлеют обглоданные червями кости московских владык…

Рядом с могилами возвышаются дворцы этих владык, рядом с дворцами старинные палаты, колокольня Ивана Великого, собор и, наконец, всякого рода «государственные службы»: судебная палата, арсенал и т. п.

Кремль — это большой барский двор в громадном поместье, называемом Россией. В этом дворе есть все, что нужно хозяину-помещику, имеющему сотни тысяч десятин земли и 180 миллионов крепостных душ. Кремлевский двор владеет землей от моря Черного до моря Белого и от Балтики до Желтого; горы Уральские, горы Кавказские, горы Алтайские — все это будто холмы огромного поместья. Голубая лента — Волга серебристая; Северная Двина; темная дикая Печора; сибирские водные ленты: Лена, Обь — все это будто пруды великие для господских затей; леса заволжские, леса сибирские, тайга байкальская — это парки «в их картинном запустенье»; а степи вольные и бесконечные — простор широкий для разгуляний. И всем когда-то правил Кремль: он вырос, он стал короной на голове «всея Руси».

И прямо каким-то непрошеным гостем залетел сюда в своей длиннополой порфире Александр Второй. Сей петербургский владыка и после смерти своей был так прыток, что всегда, чуть только в каком-нибудь городе или городишке завидит свободную площадь, особенно на пригорке, так сейчас же возьмет и станет там рядом с городовым во весь свой рост. Вот и в Кремле он совсем чужой. И он это знает и потому укрылся в особо устроенной для него галерейке, в которой он стоит с таким видом, будто выжидает момента, когда б ему улизнуть из Кремля. Улизнуть куда угодно.

Помню весной 1918 года шли мы с Мураловым жиденькими аллейками у подножья кремлевских стен, близ Троицких ворот. Небо меркло в лучах угасающего солнца, которое клонилось на покой к горизонту. Горизонт румянился, как мальчик, наигравшийся вдоволь среди цветов. Воздух, затаив свои ветры, не дышал, боясь дотронуться до тонких деревьев. Деревья черные незаметно набухали от влаги и готовились пускать вешние побеги.

На фоне кремлевской стены и мокрых деревьев при румяном золоте Муралов — высокий и немного несуразный — походил на богатыря. Смуглое лицо, черные усы, борода, глаза, как чернослив, и чуть-чуть калмыцкие скулы. Рост высокий, плечи, как круглое бревнышко, и руки — только для богатырских рукавиц.

Он весь точно осколок того времени, когда происходил бой Руслана с Головою. Как жалко, как бесконечно жалко, что Муралов в руках держит портфель, а не палицу. Я всегда боялся видеть в его руках портфель, вот, думаю, рассердится сейчас на что-нибудь, сомнет в комок весь портфель с бумагами, да еще, пожалуй, сюда же втянет чью-нибудь голову.

— Это старинная стена, — говорил Муралов, показывая своим страшным пальцем на стену.

— А там какая-то постройка за стеной, — отвечал я.

— Ну, это уж новое.

Помолчали немного.

Потом Муралов кашлянул. От этого кашля вороны с деревьев разлетелись. Потом Муралов сказал:

— Теперь все это наше. Помните, как здесь наши осаждали Троицкие ворота?

— Помню. А помните, как я с Ярославским выезжал и нас чуть было на «мушку» не взяли в Троицких воротах?

— Ха-ха-ха, — Муралов засмеялся не очень громко, но как-то шумно, так, как шумят вешние потоки, — да это здорово тогда вышло? А все-таки мы взяли Кремль!

«Взяли Кремль», «взяли Кремль». Я вдруг почувствовал, что это в устах Муралова прозвучало как-то особенно.

Я еще раньше замечал, что, например, во время своих речей Муралов действовал на слушателей не словами своей речи, а всем физическим существом: размахиванием руками, раскачиванием головы и т. д.

И совсем не требовалось обычным образом доказывать, ибо руками, туловищем и головою Муралов уже заставил верить себе всех.

Вот и теперь сказал он — «взяли Кремль», а мне уж почудилось, что мы не только его взяли, но как-то преобразили по-своему, вывернули его наизнанку, как старый карман или мешок, вытряхнули оттуда весь старый мусор и стали наполнять его новым, нашим содержанием.

Кроме того, мне казалось, что однажды Муралов может с Красной площади подойти к кремлевской стене, схватить ее добродушно за какой-нибудь зубец, как иногда шутки ради берут за козлиную бороду старого, старого дедушку, и тряхнуть ее слегка так, чтобы со стены из всех щелей посыпалась бы гниль и пыль.

— Эх ты, старина-матушка, — сказал бы, наверное, Муралов.

— Дружно взяли Кремль, — продолжал между тем Муралов, — помните, какие атаки были вот здесь, около Троицких ворот?

— Да, но и у Спасских кипел сильный бой.

— Да! Там они наших прямо засыпали пулеметным огнем со Спасской башни. И наши долго не могли сбить этот пулемет над «чудотворной иконой». Тут было больше потерь с нашей стороны…

Муралов опустил голову, и как раз в это время догорела на небе последняя розовая полоска. Стало темнее и свежее.

— И юнкера положили здесь много, когда вначале отнимали у нас Кремль. Помните, сестра милосердия, приходила рассказывать.

— Баба? Баба? Да разве можно ей верить? Врет.

— Но