Голоса выжженных земель - Андрей Гребенщиков

Впрочем, подмена, несмотря на всю ее иррациональность и невероятность, нравилась юноше – лучше ощущать себя полным жизни неадекватом, чем мудрой, но еле дышащей (да и то – на ладан) сомнамбулой.

Переквалифицироваться, что ли, в «жаворонка»? Провокационная мысль, но не лишенная смысла. Никита уверенно шагал по темному туннелю, соединяющему квартиру и магазин, и на ходу прикидывал прелести и недостатки «утренних бодряков». Сказать по чести, будучи убежденной и даже прирожденной «совой», «жаворонков» он недолюбливал. Его не на шутку раздражали их сонные рожи по вечерам, когда жизнь только начиналась, а уж как бесили радостные физиономии в ранние часы, когда всему доброму и приличному полагается спать крепким и безмятежным сном, а не слушать «треклятые трели» будильника…

Дядя говорил, что вся довоенная цивилизация подстраивалась под распорядок дня именно «жаворонков», вероятно, потому и закончила столь плачевно. Но сейчас, ощущая нездоровую и совершенно несвоевременную бодрость во всем теле, Никита испытывал некоторое подобие зависти к врагам просвещенного человечества – под просвещенным человечеством, само собой, подразумевались добродетельные, исполненные вселенским знанием о смысле бытия, «совы».

Не закончив внутренний спор, Ник добрался до записей Эль и тут же начисто забыл о всем, что не касалось напрямую дневника. Вчерашний настрой на необременительность предстоящей работы, из которой самоудалился элемент глупой и ничем не объяснимой влюбленности, сегодня уже не казался легкой, ничего не значащей прогулкой по широким и безопасным проспектам прошлого. Указательный палец, нацеленный на «плей», дрожал и отказывался подчиняться! Может, влюбленность и ушла, но страх, будь он трижды неладен, остался на месте! Ему до жути страшно погружаться в воспоминания девушки… И непонятно, что хуже всего – страх за себя или за нее…

Записи, сменявшие друг друга на протяжении пары часов, содержали крайне скудную новую информацию, зато с невообразимой силой погружали подневольного слушателя в пучины того отчаяния и безнадеги, что завладели сознанием несчастной Эль.

Никогда еще с таким облегчением он не отставлял умолкший диктофон подальше от себя. План работ, понятно, не выполнен, но еще и весь день впереди, а пока хватит, нужен перерыв, иначе мозги окончательно съедут набекрень.

Ник выбрался по свободу, которая ограничивалась расстоянием в пару метров от входа в магазин, дальше бдительные охранники его не пускали. Да он и не рвался, кара за нарушение домашнего ареста значительно превосходила тяжесть самого домашнего ареста. Сегодняшний охранник, кажись, его звали Вадимом, помимо обязательной бдительности отличался еще и мрачностью, а также крайним недружелюбием, если не сказать открытой враждебностью. Ник долго пытался понять причину столь явной неприязни, однако ничего, кроме дежурного объяснения – «чересчур тесно познакомился с его подружкой», – придумать не смог. Как бы то ни было, перекинуться парой фраз со служивым не получится, зря только выходил «на улицу».

– Обед скоро? – есть пока Никите не хотелось, но других тем для бесед со злобным Вадимом попросту не существовало.

Вопрос почему-то вызвал у охранника замешательство, тот вздрогнул и заметно побледнел. Затем с заминкой, чуть заикаясь, произнес:

– Ч-через два ч-часа.

Подивившись внезапному не замеченному ранее заиканию, юноша, вздыхая и жалея себя, вернулся к прерванному занятию. «Милая Эль, быстрей бы кошмар для тебя закончился. Ну и заодно для меня».

– Четверка, здравствуй, родная! Отец насильно затащил меня к священнику, отцу Павлу. Я тебе о нем ничего не рассказывала, но что там было рассказывать, если и имени-то его до сегодняшнего дня не знала. Не складывается у меня с религией. Атеисткой проще живется – ни раев, ни адов, ни геенн огненных, греши, сколько влезет, в свое удовольствие. Однако с попом этим пообщались в охотку, нормальный парень, молодой, даже младше Дениски. За религию меня не агитировал, морали не читал, уму-разуму не учил, адекватный, короче, чувак. Знаешь, что мне в нем понравилось? Вокруг люди сходят с ума, – да что люди, весь мир в тартарары провалился! – а он спокойный, доброжелательный, улыбается, слушает тебя внимательно… А кто я ему – чужой человек, сбоку припека, что называется.

Мы разговорились, и я первым делом спросила: как же его Бог такое допустил, за что всю планету, ему подведомственную, жестоко покарал? Думаю, сейчас начнет нести околесицу невнятную, от прямых ответов уходить, непереводимыми цитатами и прочей заумью прикрываться, но нет, честно признался, что не знает. Слишком мало прошло времени с Катастрофы, слишком сильна боль, которая и разум, и веру застилает. Оказывается, отец Павел на Объекте случайно оказался: дом в нашем поселке освящал, когда Эвакуация началась… Его никто не спрашивал, под белые ручки – и в автобус. Вот и получается, спасли попа помимо воли, а он все к семье рвался, в Москву, к жене и троим детишкам… Меня аж в пот бросило, когда он это рассказывал. Я себя жалела, а тут человек, который все потерял, сочувствие ко мне проявляет, и вижу, что искреннее, не показное совсем. Заботится о других, о себе совсем не думает. А если думать начнет, вспоминать, то разума точно лишится, так и сказал. Уважаю честных мужиков, кто слабостей своих не боится.

Не поверишь, Четверка, стыдно мне стало, даже не перед ним, а перед силой его и мужеством. Куда ни плюнешь, один истерики да истерички, а этот стойкий, не только сам держится, но еще и другим помочь норовит… Поставила я за Катьку свечку, научил батюшка. Хотя какой там батюшка, в старшие братья мне годится…

Думаю над его словами: «Раз Господь жизнь тебе оставил, когда все вокруг умерло, значит, растратить этот дар попусту никак нельзя. Живи и о смерти не вспоминай». До сих пор была у меня просто жизнь, а тут вдруг стала волшебным даром… Странно как-то. Но вспоминать о смерти постоянно нельзя, прав он. Ничего в ней доброго нет, только беда и несчастье. Зачем их множить?

Никита посмотрел на часы. Стройная минутная стрелка передвигалась по циферблату с огромным трудом, а ее толстая подруга застряла на одном месте и покидать его, похоже, не собиралась. Дневник отнимал у юноши уйму сил, но время, казалось, издевается над ним – обед, ставший уже вожделенным, никак не желал приближаться.

– Служивый! – юноша окликнул охранника, не выходя из магазина. Наглость, конечно, но злыдень на посту иного отношения и не заслуживал.

– Чего тебе? – злыдень в долгу не остался, вложив в вопрос максимум презрения и ненависти.

– Может, сообразишь обед чуток пораньше? Желудок с голодухи сводит. А с меня магарыч за беспокойство, все как полагается.

Стандартное, совершенно предсказуемое «не положено» послышалось далеко не сразу, охранник, как и утром, замешкался с ответом. Да и сама заученная фраза прозвучала невнятно, без полагающейся резкости. Придурочный этот Вадим, то от злобы пухнет, то мямлит себе под нос.

– Ну, как знаешь, – Никита с нескрываемым разочарованием отмахнулся от неспособного к компромиссам дуболома. – Не хочешь помогать страждущим, черствая ты душонка, и не надо.

Вадим невнятно огрызнулся, но юноша уже утратил к нему всякий интерес. С идиотами каши не сваришь.

– Четверка, привет! Только что заходил отец, просит меня помочь. Мол, вменяемых людей катастрофически не хватает, а от тех, кто нюни до сих пор распускает, толку никакого, один вред и лишние заботы, которых и без того выше крыши.

Кстати, крыша нынче у нас невысокая, вровень с землей. Но это я так, к слову, – учусь себя кротыней ощущать. Или кротессой? Денис настаивает на «кротихе», но сам он кротиха, ничего в изящной словесности не рубит!

На чем я закончила? Так вот, отец уговаривает заняться детьми, у которых родители дурку гоняют. Я с детьми ладить умею, ордой спиногрызов меня не напугаешь, потому согласилась не раздумывая. Все лучше, чем без дела сидеть, депрессией упиваться, да и малышню жалко.

Никита перевел дух. Кажется, Эль потихоньку восстанавливала душевное равновесие. Шутить пытается, на месте не сидит. Хороший знак. Такая девушка не должна пропасть, гонору много, но и стержень в ней чувствуется. Молодец, девка, быстро оклемалась!

Следующие несколько записей только усилили его оптимизм: Эль окончательно победила апатию и с головой окунулась в работу. Ежедневные занятия с десятком малышей быстро сменились заботами по организации детского сада, добровольно взятыми на себя инициативной девушкой. В самые короткие сроки ей удалось сформировать три группы для детишек в возрасте от годика до шести лет и с помощью других активных женщин наладить полноценный «учебно-воспитательный процесс».