Бенкендорф. Сиятельный жандарм - Юрий Щеглов

Читая манифест, Бенкендорф вспоминал слова деятеля кровавой французской смуты графа Оноре Габриеля де Рикетти-Мирабо, который выступал с крайних позиций, призывая к уничтожению абсолютизма, и в то же время тайно сотрудничал с королевским двором: «Чего мы хотим? Достигнуть равенства посредством свободы!» И что же?! Равенство было достигнуто. Летом 1790 года по предложению некоего Шапелье Национальное собрание отменило потомственное дворянство. Это мало кого удовлетворило. Тогда похерили титулы — князей, герцогов, графов, баронов, виконтов, маркизов, кавалеров, щитоносцев…

За употребление слова «господин» с легкостью отправляли на эшафот. Все превратились в «граждан».

Бенкендорф прочел в немецкой газете, что Наполеон на острове Святой Елены перед смертью заявил с присущей ему хвастливостью: «Мое правление было популярно во Франции, потому что ни одно правительство не согласовывалось с принципом равенства!» Однако он произвел такое количество новой знати, разукрасив наградами и гербами, как ни один монарх на свете. Действительно, лавочники и солдаты без особых затруднений становились князьями и графами, но, получив отличие, тут же выступали против равенства, создавая еще большее неравенство. Франция купалась в крови. Затем кровь залила и Европу. Толки о свободе и равенстве привели сотни тысяч разноязыких разбойников и насильников в Россию.

Мятежники воспользовались известными французскими схемами, надеясь в случае торжества через три месяца собрать на Верховный собор, сиречь Учредительное собрание, по два представителя от сословий. Верховный собор утвердит на будущее время порядок правления и государственное законоположение.

Чужие новации привели бы к худшим результатам. И ни к чему иному. Бенкендорф в том не сомневался. Когда вырыли Пестелеву «Русскую правду», которую братья Бобрищевы-Пушкины зарыли у села Кирнасовки вместе с одним из братьев Заикиных Федором — подпрапорщиком Пермского пехотного полка, Бенкендорф вообще пришел в изумление, поделившись мыслями с графом Толстым, которого государь привлек к обсуждению проекта высшей наблюдательной полиции.

Поехав в Зимний к Толстому и даже не дав бывшему начальнику опомниться, он прочел отрывки из отдела «Записка о государственном управлении», предварив коротким объяснением:

— Слов нет, Петр Александрович, поборники свободы и равенства круче нас с вами, и куда как круче! Его наметки полицейской системы без всяких экивоков требуют жесткой руки. Здесь приверженность к монархической форме правления есть отрыжка старого. Недаром бывший генерал-интендант второй армии Юшневский так хотел от нее избавиться. Много там наговорено поразительного. Князь Волконский, чье участие в заговоре к той поре не было открыто, виделся с Пестелем у дежурного генерала Байкова, взявшего его под арест и поместившего чуть ли не в своей спальне под крепким караулом. Пестель притворился больным, а Байков парижскому диалекту не обучен. Волконский подельника приободрил — мол, не падай духом. А тот в ответ: будь спокоен, я ни в чем не сознаюсь, хотя бы в кусочки меня изорвали, спасайте только «Русскую правду». Вырыли Пестелев закон по указанию Федора Заикина, которого притащил адъютант Чернышева Слепцов, а брат его Николай, хоть и бахвалился, что место знает и чертеж составил, в натуре указать точно, где прятали, не сумел. В сверток затолкали, а тот сверток с «Русской» будто бы «правдой» под берег придорожной канавы всунули и камнями привалили.

— Ну прямо роман! — мрачно заметил Толстой. — Вполне, впрочем, революционный. Это французские штучки. До добра они Россию не доведут. Что он там наворотил, сей муж многоумный?

— «Вышнее благочиние охраняет правительство, государя и государственные сословия от опасностей, могущих угрожать образу правления, настоящему порядку вещей и самому существованию гражданского общества или государства, и по важности сей цели именуется оно вышним…»

— Он выражается менее изящно, чем ты, Бенкендорф.

— Да вы послушайте дальше! Право, удивительно! Где его европейское образование? И куда подевалось вольнодумство? Следуя Пестелеву завету, куда мы придем? Благочиние это самое требует непроницаемой тьмы… Куда метнул! Во тьме такие дела должны твориться. Я не против секретности, но требовать непроницаемой тьмы не в моих правилах. Полагаю, что и император подобного не потерпит.

— Ну… ну… Дальше!

— Итак, он требует непроницаемой тьмы! И потому все это должно быть поручено единственно государственному главе сего приказа, который может оное устраивать посредством канцелярии, особенно для сего предмета при нем находящейся! Покойный император уничтожил тайную канцелярию, а Пестель ее решил вновь возродить. Каково?! Имена чиновников не должны быть никому известны, — продолжил чтение Бенкендорф, — исключая государя и главу благочиния. А функции благочиния у него включают и такой параграф: преследовать противоправительственные учения и общества! Вот он, русский Джордж Вашингтон! Когда б сего я не читал, то относился к нему лучше.

— Они эту «Русскую правду» в случае торжества таили бы от народа, как и ныне от правосудия. Тут ты, Бенкендорф, прав. Сдается, что идеал Пестеля — полицейское государство, почище, чем у Наполеона и Савари. Нет ли там еще чего удивительного?

— Есть, конечно, Петр Александрович. Вот, например, как он предполагает получать многоразличные сведения. И слог какой! Единственно посредством тайных розысков. Тайные розыски и шпионство суть посему не только позволительное и законное, но даже надежнейшее и почти, можно сказать, единственное средство, коим вышнее благочиние поставляется в возможность достигнуть предназначенной ему цели.

— Однако одним шпионством хорошего управления не добьешься. Тут сила понадобится. Есть ли что-либо на сей счет? — поинтересовался Толстой, немного опешивши от требований главного заговорщика и убежденного республиканца, каким представлялся Пестель на следствии и в показаниях товарищей и подельников.

— Безусловно! Для принуждений всех и каждого к исполнению повелений правительства нужна стража внутренняя. Сколько бы вы назначили на его месте душ?

— Не знаю! Ну два-три полка, быть может, дивизию. Но не более.

— Не более?! Пятьдесят тысяч жандармов! В каждой области по пять тысяч, в каждой губернии до тысячи, из коих пятьсот конных и пятьсот пеших…

Через сто лет рекомендации Пестеля буквально воплотили в жизнь наследники и поклонники. А «Русскую правду», как и пророчествовал граф Толстой, не очень-то популяризировали, издав в научном сборнике. В университетских библиотеках Пестелево сочинение выдавали с трудом.

— Этак недолго Россию и в тюрьму превратить. Сколько денег на подобную понадобится? — поинтересовался Толстой.

— Уйма! Жалованье жандармским офицерам должно быть втрое против полевых войск и содержание простых жандармов соответственно.

Через сто лет наследники воспользовались и этим советом полковника Вятского полка, увеличив по всей вертикали зарплату чекистам на двадцать пять процентов в сравнении с остальными военнослужащими.

— Но почему втрое?! Хотя бы вдвое! — воскликнул изумленный Толстой. — Это подкуп!

— Сия работа столь же опасна и гораздо труднее, чем у обыкновенных войск, а между тем вовсе не благодарна.

— Государь читал? — спросил Толстой.

— Нет. Я у Чернышева позаимствовал и перебелил для себя.

— Дай-ка сюда. — И Толстой, взяв листки, вышел из кабинета.

Ничком на гриве лошади

В конце апреля проект учреждения la haute police был вторично обсужден Бенкендорфом с графом Толстым и тут же подан императору. Субсидию предлагалось на первых порах выделить до пятидесяти тысяч рублей на жалованье чиновникам и агентам. В состав управляющего органа зачислялось шестнадцать человек. Военную силу — корпус жандармов — представляли три генерала, сорок штаб-офицеров, сто шестьдесят обер-офицеров и чуть больше четырех тысяч нижних чинов и нестроевых. Сразу, конечно, государь на столь внушительное количество не согласится. Однако против Пестелевых пятидесяти тысяч жандармов бенкендорфовская цифра вдесятеро меньше. В самом деле, Россия ведь не республиканская тюрьма, а государство просвещенного абсолютизма! И без всяких тайн. Все открыто и гласно, и наличие агентурной сети признается, хотя имена агентов будут держаться в секрете. Тут уж ничего не попишешь!

Еще в феврале Боровков подготовил краткий очерк итогов занятий Следственной комиссии. По приведении к окончанию допросов и пояснений об открывшемся комиссия должна была донести императору. Время это постепенно подоспело. В феврале к комиссии был прикомандирован Дмитрий Николаевич Блудов, между прочим, член общества «Арзамас», близкий приятель знаменитого поэта Жуковского, частый гость в доме Дениса Давыдова, а также собеседник и сотрапезник братьев Тургеневых, одного из которых сейчас взялся изобличать по долгу службы, на какую его определили по рекомендации Карамзина.