Дворец ветров - Мэри Маргарет Кей

Аш приподнялся на локте и сердито повторил, что сегодня ночью не нуждается в ней и не будет ли она любезна удалиться и оставить его в покое, а женщина тихо промолвила:

– Но ты сам просил меня прийти.

Сердце у Аша подпрыгнуло к самому горлу – несколько секунд он не мог ни дышать, ни говорить, – а потом скачком вернулось на место и заколотилось так бешено, что она наверняка услышала.

– Джули!

Раздался еле слышный смех, – знакомый смех, но с новыми странными нотками, и Аш стремительно выбросил вперед здоровую руку и крепко вцепился в складку грубого одеяния, словно испугавшись, что девушка исчезнет так же бесшумно, как появилась.

– Разве ты не хотел, чтобы я пришла? – спросила Анджули. – Ты упомянул о Ханумане, а этим словом мы всегда обозначали твой двор.

– Двор моей матери, – машинально поправил Аш.

– И твой тоже. А поскольку она умерла, теперь слово «Хануман» может обозначать только одно место. Твою палатку. Я права?

– Да. Но ведь ты тогда была ребенком, совсем еще крохой. Как ты запомнила?

– Это было совсем не трудно. Когда ты и твоя мать покинули Гулкот, мне оставалось жить лишь воспоминаниями.

Девушка говорила самым обыденным тоном, но эта короткая фраза заставила Аша как никогда ясно понять, сколь бесконечно одинока была она все эти годы, и он снова почувствовал ком в горле и на несколько мгновений утратил способность говорить.

Анджули не могла видеть его лицо в темноте, но, похоже, догадалась, о чем он думает, и мягко промолвила:

– Пусть тебя это не беспокоит. Я давно смирилась с этим.

Может, она и впрямь смирилась. Но Аш обнаружил, что он вовсе не смирился. Было невыносимо больно думать о маленькой девочке Джули, безжалостно брошенной и забытой, которой оставалось жить лишь воспоминаниями и надеждой, что любимый друг сдержит свое обещание и вернется однажды. Аш спросил себя, сколько же времени прошло, прежде чем она перестала надеяться.

– Ты ведь тоже не забыл, – сказала Анджули.

Но это не вполне соответствовало истине. На самом деле, если бы не Биджу Рам, он, наверное, так до сих пор и не узнал бы, кто она такая, не говоря уже о том, чтобы вспомнить старую игру в разговоры с двойным смыслом и кодовые слова, которую сам же и придумал. Аш прочистил горло и с трудом выдавил:

– Да. Но я сомневался, помнишь ли ты… поймешь ли. – А в следующий миг он похолодел от ужаса, внезапно осознав всю глупость и эгоистичность своего поступка. – Тебе не следовало приходить сюда. Это слишком опасно.

– Тогда почему ты позвал меня?

– Да мне и в голову не приходило, что ты придешь. Что ты сможешь прийти.

– Но это было совсем нетрудно, – сказала Анджули. – Мне нужно было только позаимствовать чадру у старой Гиты и выпросить у нее позволения прийти сюда вместо нее. Она меня любит, потому что однажды я оказала ей услугу. И я уже приходила раньше, между прочим.

– Так значит, это была ты… в первую ночь после несчастного случая. Я так и понял, но Мулрадж сказал, что это была всего лишь дай, и я…

– Он не знал, – сказала Анджули. – Я приходила с Гитой, поскольку сердилась на тебя за то, что ты… ну, держишься как сахиб. И за то, что ты не вспоминал обо мне много лет, тогда как я… я…

– Я знаю. Прости меня, Джули. Я боялся, ты никогда больше не захочешь разговаривать со мной.

– Возможно, я и не пришла бы, если бы ты не разбился так сильно. Но я подумала, вдруг ты умираешь, и заставила Гиту взять меня с собой. Я приходила с ней не один раз и сидела снаружи в темноте, пока она занималась тобой.

– Но почему, Джули? Почему?

Аш вцепился в чадру еще крепче и настойчиво подергал за нее.

– Наверное… чтобы услышать твой голос, – медленно проговорила Анджули. – Чтобы убедиться, что ты действительно тот, кем себя называешь.

– Ашок.

– Да, мой брат Ашок. Мой единственный брат.

– Твой…

– Мой «браслетный брат». Или ты забыл? Я не забыла. Я всегда считала Ашока своим настоящим братом, каким для меня никогда не был Лалджи… или Нанду, или Джхоти. Мне всегда казалось, что он мой единственный брат.

– Вот как? – В голосе Аша послышались странные нотки. – А ты уверена, что я остался все тем же Ашоком?

– Ну конечно. Иначе разве я пришла бы сюда?

Аш потянул за чадру, подтаскивая девушку ближе, и нетерпеливо сказал:

– Сними эту штуковину и зажги лампу. Я хочу тебя видеть.

Но Анджули лишь рассмеялась и помотала головой.

– Нет. Вот это действительно было бы опасно и неразумно. Если кто-нибудь случайно заглянет сюда, он примет меня за старую Гиту, а поскольку она крайне редко подает голос, мне не грозит разоблачение. Отпусти меня, и я посижу здесь немного и поговорю с тобой. В темноте разговаривать легче: пока я не вижу твоего лица, а ты не видишь моего, мы можем притвориться, будто мы прежние Ашок и Джули, а не ангрези Пелам-сахиб и раджкумари Анджули-Баи, которая вскоре станет…

Она резко осеклась, не закончив фразы, и села, поджав ноги, на ковер рядом с походной кроватью – смутно белеющая в темноте бесформенная фигура, похожая на призрак или на груду грязного белья.

Когда впоследствии Аш пытался вспомнить, о чем они говорили, ему казалось, будто они говорили обо всем на свете. Однако, едва только Джули ушла, на ум ему сразу пришли сотни разных вещей, о которых он собирался спросить или забыл сказать, и он отдал бы все, лишь бы вернуть ее обратно. Но он знал, что скоро снова увидится с ней так или иначе, и находил великое утешение в этой мысли. Аш понятия не имел, как долго она оставалась у него в палатке, – увлеченные разговором, они потеряли счет времени. Но широкий луч лунного света, проникавший в проем между палаточными пологами, медленно полз вверх и наконец озарил прямоугольную волосяную сетку, прикрывавшую глаза Джули, и Аш видел их блеск, когда она улыбалась или поворачивала голову. Немного позже лунный луч лег бледным ромбом на потолке у нее над головой, а еще позже, когда луна достигла зенита, вообще исчез, и они остались в темноте, едва рассеиваемой тусклым светом звезд, видневшихся в проеме палатки.

Они говорили шепотом, чтобы не разбудить слуг Аша, и, если бы не вмешательство дай Гиты (которая, собрав в кулак все свое мужество, пробежала через лагерь, чтобы выяснить, почему госпожа не возвращается), вполне возможно, они разговаривали бы до самого рассвета и не заметили бы его наступления. Но встревоженный голос Гиты заставил их разом очнуться от воспоминаний и осознать, сколь поздний уже час и как сильно они рискуют, ибо ни один из них не услышал ее шагов и вместо старой дай к палатке запросто мог подкрасться на цыпочках любой другой человек.