Избранные труды - Вадим Вацуро

НОВОЙ ЭЛОИЗЕ

Как платье черное к лицу вам!

Как пристало! Ах! если б к трауру из крепа покрывало

И на цепочке золотой

Крест с бриллиантами – подобны были б той

Игуменье и умной, и прекрасной,

Которую любил так Абелард несчастный.

В одной науке вы должны ей уступить:

Вы не умеете… любить.

(5 сентября 1823)

Через неделю он возвращается к той же теме в поздравительных стихах:

С. Д. П.

В ДЕНЬ ЕЕ ИМЕНИН

Премудрости вам имя дали,

И правду молвить, вы отменно мудрены!

Кого собой вы не пленяли?..

Он написал сначала «прельщали», но потом счел за благо поправить.

… А не были еще ни разу влюблены! 43

(13 сент. 1823)

До чего непроницательны мужчины! Панаев уезжал в эти дни, или уже уехал, – и едва ли не потому появилось и черное платье. Понятно, что Измайлов ничего не мог знать о тайных прощаниях в Летнем саду, – но он вообще ни о чем не догадывался и сыпал соль на свежую рану. Может быть, он, впрочем, связывал как-то поведение Софьи Дмитриевны с влиянием Дельвига; во всяком случае, между двумя посвящениями он написал резкую и раздраженную басню «Роза и репейник»:

Репейник возгордился!

Да чем же? – с Розою в одном саду он рос.

–

Иной молокосос,

Который целый курс проспал и проленился,

А после и в писцы на деле не годился,

Твердит, поднявши нос:

«С таким-то вместе я учился».

Хорош тот, слова нет – ему хвала и честь,

Да что, скажи, в тебе-то есть.

В рукописи вместо «такого-то» стояла фамилия Пушкина.

Измайлов отдал басню печатать в «Благонамеренный», конечно, без имени Пушкина, чтобы памфлет не был уже вовсе пасквилем. Искушенный читатель, однако, легко подставлял имена. Выпад против Дельвига не был новостью; новым был только явно враждебнй тон. Конечно, Измайлов был сердит и сводил счеты со всеми «баловнями-поэтами», но вместе с тем похоже, что Дельвиг чем-то особенно его раздражил в сентябре 1823 года. Менялись отношения в маленьком кружке; хозяйка отдалялась от прежних поклонников, и можно было уже печатно выругать одного из ее избранников, не слишком опасаясь ее гнева. Измайлов записал басню в ее альбом, – впрочем, в печатном варианте. Под этим автографом – пояснение Акима Ивановича Пономарева:

«Писано на счет А. С. Пушкина и барона Дельвига по случаю одного разговора». 44

Басня была написана 11 сентября, а номер «Благонамеренного» с ней вышел 24 числа 45 , как раз накануне дня рождения Софьи Дмитриевны. На следующий день Измайлов принес ей обязательные поздравительные стихи:

НА ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ С. Д. П.

Чего вам пожелать для вашего рожденья?

Вы не обижены Природой и Судьбой:

Умны, любезны вы и хороши собой,

Прелестны!.. Нужно ль что еще для наслажденья?

Хотел бы речи дать здесь оборот другой,

Но сердце не всегда находит выраженья.

(25 сент. 1823) 46

За «репейника» Софья Дмитриевна не вступилась, но, видимо, и мадригалы ее придворного поэта сделались ей пресны. Во всяком случае, это было последнее известное нам поэтическое обращение к ней Измайлова осенью 1823 года. Произошел ли какой-то разговор или просто она избегала общения, – мы не знаем. 11 октября Измайлов был на дне рождения у А. Княжевича, по соседству с Пономаревыми, на той же Фурштадтской улице, – и принес стихотворение, которое Остолопов снабдил тут же своим, также стихотворным, комментарием. В нем в шутливой, конечно, форме говорилось о разрыве:

А. М. КНЯЖЕВИЧУ

В день твоего рожденья,

О тезка милый мой! дай бог,

Чтобы вкусить ты мог

Все радости, все наслажденья

И чтоб по слуху знал слепой любви мученья.

Уж так и быть, И я за ум примуся

И с нынешнего дня, клянуся,

Не буду жен чужих любить;

А если не уймуся,

При всех себя позволю бить.

11 октября 1823. ПРИПИСКА Н. Ф. ОСТОЛОПОВА

Не будет более он в улице Фурштадтской. [11]

Ручаюсь в том. Советник статской

О… 47

Все эти экспромты стоило прочитать хотя бы потому, что за ними стояла психологическая ситуация, намеченная в общих чертах мемуарами Панаева. А она, в свою очередь, поясняет нам отчасти телеологию двух любовных «циклов», один из которых принадлежал Баратынскому, а другой Дельвигу.

–

В середине 1823 года в лирике Баратынского и Дельвига зарождается и крепнет устойчивая тема разлуки, измены, угасания любовного чувства.

Стихи Баратынского, обращенные к Пономаревой, полны теперь упреков и полувысказанных жалоб.

Неизвинительной ошибкой,

Скажите, долго ль будет вам

Внимать с холодною улыбкой

Любви укорам и мольбам?

Одни победы вам известны;

Любовь нечаянно узнав,

Каких лишитеся вы прав

И меньше ль будете прелестны? 48

(К жестокой)

Баратынский словно повторял – на ином уровне – то, что писал Пономаревой Измайлов в своих мадригалах. Он полушутя предлагал красавице попеременно быть то другом, то поклонником, уверяя, что любовь его ничуть ее не стеснит. Но в изящных шутках его ощущается какая-то отчужденность. По-видимому, в это время пишется его «Размолвка»: она печатается в «Новостях литературы» в октябре, когда уже Баратынский вернулся в полк, и, вероятно, пишется по следам летних впечатлений – и передается Воейкову тогда же, в этот приезд.

Прости сказать ты поспешаешь мне, —

И пылкое любви твоей начало

Предательски безумца обласкало.

Все видел я – и видел все во сне!

Ты, наконец, мне взоры прояснила;

В душе твоей читаю я теперь.

Проснулся я, – и мне легко, поверь,

Тебя забыть, как ты меня забыла.

Кого жалеть? Печальней доля чья?

Кто отягчен утратою прямою? —

Легко решить: любимым не был я;

Ты, может быть, была любима мною 49 .

Никто из комментаторов этого маленького стихотворения не называл Пономареву адресатом, – но и по времени, и по теме, и по тональности оно очень точно вписывается в «пономаревский цикл». В 1826 году или даже ранее, перерабатывая его для собрания стихотворений, Баратынский совершенно изменил начало, сделав его лаконичнее, строже и жестче:

Мне о любви твердила ты шутя

И холодно сознаться можешь в этом.

Баратынский писал не о размолвке, а о разрыве – и, конечно, поэтому заменил и первоначальное заглавие: теперь стихи назывались «Элегия». Их психологическая ситуация удивительно напоминает ту, которая постоянно возникала между Пономаревой и ее побежденными и сломленными поклонниками; ту, которую видел и описал сам Баратынский:

Достигнув их любви, моленьям жалким их

Внимаешь ты с улыбкой хладной…

Но для Баратынского эта ситуация все же складывалась иначе; он не был испепелен «страстью жадной» и потому мог анализировать происходящее и играть интеллектуальными парадоксами. Движение лирического сюжета в «Размолвке» изящно и слегка рационально, – и почти то же мы видим в другом стихотворении этого же времени с еще более утонченным анализом диалектики полулюбовного-полудружеского чувства:

Зачем живые выраженья

Моей приязни каждый раз

В Вас возбуждают опасенья

И возмущают даже Вас?

Страшитесь вы (страшитесь, право) —

Не взволновали ль Вы мне кровь,

И голос дружества любовь

Не принимает ли лукаво? 50

Мы цитируем первую редакцию послания «К…» («Мне с упоением заметным…»). Первые издатели озаглавили его «Г. З.», полагая, что оно относится к графине А. Ф. Закревской, – но это ошибка. Стихи были напечатаны в июльской книжке «Новостей литературы» за 1824 год, – за несколько месяцев до знакомства с Закревской. Новейшие исследователи предполагают, что стихи обращены к С. Д. Пономаревой. 51 Это очень вероятно. Именно так складывались теперь отношения с Софьей Дмитриевной: сначала легкое кокетство, дружеская короткость, amitiй amoureuse, – затем влюбленность и охлаждение, – без сомнения, взаимное.

Но в жар краса меня не вводит:

Тяжелый опыт взял свое.

Я захожу в приют ее,

Как вольнодумец в храм заходит.

В поздней редакции Баратынский поставил: «я захожу в ваш милый дом».

Душою праздный с давних пор,

Вам лепечу я нежный вздор:

Увы! беру прельщенья меры,

Как он порою в храме том

Благоуханья жжет без веры

Пред сердцу чуждым божеством.

–

А что же Дельвиг, по прихоти судьбы ставший счастливым соперником ближайшего своего друга?

Мы оставили его в середине 1823 года, когда во взаимоотношениях его с Софьей Дмитриевной обозначился перелом, отразившийся в его стихах:

Наяву и в сладком сне

Все мечтаетесь вы мне,

Кудри, кудри шелковые,

Юных персей красота,

Прелесть – очи и уста,

И лобзания живые.

Это – «Песня», написанная, вероятно, в начале 1824 года.

Ночью сплю ли я, не сплю —

Все устами вас ловлю,

Сердцу сладкие лобзанья!

Сердце бьется, сердце ждет —

Но уж милая нейдет

В час условленный свиданья.

И на соседних страницах – в той же тетради: