Тайный воин - Мария Семенова

Когда впереди качнулась тень человека, беспамятно опиравшегося о забор, Брекала вспугнутым зайцем бросился куда глаза глядят. Влетел в кривой переулок, долго шарахался вдоль глухих заборов, всхлипывая и трясясь, пока сточная канава не вывела на улицу, вновь показавшуюся знакомой. Лапотная? Ржавая?.. Он толком не помнил.

– …Скоморох… – приподнял волосы на затылке шёпот из ниоткуда. – Не будет тебе пути, скоморох…

Брекала вскрикнул, зажал уши ладонями, опять побежал.

Позже он толком вспомнить не мог, как метался по городу, ища спасения за Полуденными воротами. Жуткий шёпот был всюду, он наполнял перекрёстки, плыл в клочьях пара над воргами, сочился с мелким дождём. Брекала затыкал уши, но мостовую дыбило и кренило, руки поневоле хватались то за мокрый каменный угол, то просто за воздух… и пошатнувшийся разум вновь окутывала липкая пелена:

– …Скоморох… слово твоё что свинец, скоморох…

Туманная граница шегардайского зеленца уже мнилась Брекале спасительным рубежом. Он так вомчался в знакомую мглу паоблака, словно вместе со слякотью городских улиц должны были остаться позади и все его страхи. Вот сейчас в лицо повеет чистый мороз, он единым духом одолеет последнюю оставшуюся версту… а утром откроет глаза в тепле заезжей избы – и, глядишь, посмеётся, вспомнив нынешний трус.

Деревья по вену Привоз-острова стояли в густом серебряном пуху. Из временного селенья торжан вкусно пахло жареной рыбой. Брекала вздохнул с облегчением, захотел есть, пригладил ладонями волосы.

Тонкая высокая берёза впереди содрогнулась сама собой, как от удара. В безветренном воздухе повисла и медленно поплыла в сторону полоса прозрачной куржи. Над землёй шествовала тень женщины с седыми распущенными волосами, в кручинной понёве.

– …Скоморох… ты недобрый сын, скоморох…

Брекала подвернул ногу, упал, забился в снегу, кое-как вскочил, снова чуть не упал… Начал кричать и не умолкал, пока не хлопнул дверью заезжей избы. Дворник и общники еле узнали его: без шапки, волосы дыбом, с головы до пяток в снегу.

В избе пятерушечник сразу бросился к печи. Приник к тёплому боку, заплакал и долго не смел покинуть припечка, чая обороны от ужаса, таившегося снаружи.

– Что стряслось? – испуганно дивились пособники. – Обобрали? Откулачили? Кто?..

Брекала задыхался, сглатывал, не отвечал. Другие пожильцы на них шикали. Большой торговый день переполнил привоз, сведя в Шегардай невозможную уйму народа. Люди спали на полатях, под лавками, среди пола. Многие собирались в обратный путь уже на рассвете; что за шум в самый глухой спень?

Мало-помалу всё улеглось, разбуженные поворчали, повернулись на другой бок и снова починули.

Дровяное грево втекало в спину, подпитывало оскудевшее жизненное тепло. Брекала начал возвращаться из царства призрачных голосов к обычной вещественности знакомых стен, скрипучих половиц, закопчённых стропил, уютно озарённых лучиной. Он всё смотрел на крохотный язычок пламени, ожидая, чтобы тот метнулся и погас, задутый незримым дыханием. Этого не произошло, угольки всё так же шипели, падая в корытце с водой… зато внизу живота начало распирать, да всё ощутимее. Так, что Брекала стал оглядываться на дверь.

Понукалка с рожечником безмятежно посапывали, приткнувшись в тесноте под тулупами. Брекала сидел, обхватив руками колени. Голова то валилась на грудь, то запрокидывалась. Он всхрапывал, открывал глаза, вновь смотрел на лучину. Телесная нужда гнала за порог, страх приклеивал к полу. Живя на морозе, дворник соорудил для пожильцов удобный задок, даже подогревавшийся от избяных стен… одна беда: через сени туда ходу не было, бегай кругом…

Брекала крепился долго, но всякому терпению положен предел. Когда не стало уже никакой моченьки, он всё-таки встал, торопясь, всхлипывая сквозь зубы, стал перешагивать спящих, выбрался в сени. Согрел в руке поясной оберег, открыл дверь на крылечко… Ни в какой задок он не побежит, подумаешь, талое пятно под стеной, завтра же снегом запорошит!

Могильный шёпот немедленно пробрал до костей:

– …Злой ты, скоморох…

Брекала спятил так, что не удержал равновесия, опрокинулся через порог. Дверь громко бухнула, изнутри снова послышались возмущённые голоса.

Заботливый дворник не очень понял безумные жалобы скомороха, но взял свет и вышел с ним вместе. Чего не сделаешь для гостя, даже и похмелье за чужое пиво потерпишь! Слóва не произнесёшь, когда этот гость, до задка не дойдя, со стоном и рычанием принимается поливать прямо с крыльца…

– …Человеки бессердечные… – раздалось словно бы из стеновых брёвен.

Хозяин подпрыгнул и заподозрил, что бредни пьяного пожильца были не совсем бреднями.

– Ты, что ли, шутишь, батюшка Домовой?

Голос противно дрогнул, потому что это наверняка был не Домовой.

…Снова скорбный вздох прямо над ухом, такой близкий, что явственно ощутилось, кольнуло иголочками ледяной пыли даже дыхание:

– …Горьким плачем плакать вам, скоморохи…

Брекала с дворником схватили один другого, вместе закатились обратно в сени.

Стало ясно: Брекала в городе разворошил какое-то лихо. Пятерушечника озевали, сглазили, изурочили. А самое скверное – вместо того, чтобы отходить свою порчу задом наперёд, как делают люди, он доставил её прямиком в заезжую избу.

Кто-то высмотрел у него на кафтане, между лопаток, чёрное прилипшее пёрышко.

– Вот оно!

– Сожги быстрее, разиня!

– Да вместе с кафтаном! Кафтан живее сымай!

– Огня давайте!

– Ну тебя, пятерушечник!

– Куда к печке лезешь?! В сени ступай! Ещё относа нам твоего не хватало!

– Хозяин! Можжевела найдёшь? Окурить бы, да хоть посыпать…

Скоро в избе поплыл благой дух от сухих веточек, брошенных на угли. Однако лучше не стало. Разбуженные люди, зевая и ругаясь, друг за другом потянулись наружу… лишь для того, чтобы убедиться: речь шла не о простом знахарском наговоре.

– …Мать гóните… плюёте в глаза… укора не слышите…

Вот тут уже в доме кончился весь покой, ночной угомон сменился криком и страхом.

– Прав был Люторад! Истинно прав!

– Гневается Владычица…

– А всё они! Скоморохи!

– Ещё и нас под Её гнев подведут!

– Пускай вон убираются!

– Люди, вы что? Куда им среди ночи?

– А куда хотят! Одной Беды мало, вторую в гости зовут?

– Как смотреть-веселиться, всем хороши были…

– С их потешек весь город горькими слезами умоется!

– На них Правосудная перстом указала, и нам то же будет!

– Запереть в срубе да запалить, как маловерных в Беду…

– Остынь! О делах Божьих взялся решать?

– Надо, чтобы старец слово сказал!

– А пятерушек – в огонь!

– За Люторадом пошлём!

– Да кто пойдёт? Сам иди, смелый если!

Расправы всё-таки не случилось. Темнота в небе ещё не начала толком редеть, когда скоморохов с руганью и дракой выкинули наружу. Следом полетело имущество.

Рожечник вытряхнул из-за ворота набившийся снег, подобрал занавесь. Тонкие распоры были изломаны, пёстрая полстина жалко обвисла. Невелик труд новые жёрдочки вдеть, а всё обида.

Брекала выглядел полоумным. Волосы щетиной, глаза по ложке. Он схватил старый лубяной короб, где лежали куклы, снасти, балахоны. Сбил расписную крышку, вывалил всё наземь, принялся топтать.

Понукалка ахнул, бросился спасать гудок, не успел. Только хрустнули полички да жалобно вскрикнули струны.

– Брекала! Опамятуйся!..

Но скомороший вожак словно оглох. Тряпичных кукол с их деревянными головами растоптать оказалось труднее. Нагнувшись, он подхватил злодея Тарашечку, треснул им о приворотную надолбу. Болванчик продолжал улыбаться, глумливо и зло. Брекала зашвырнул его прочь… побежал в сторону города, бессвязно крича.

Он боялся – стоит умолкнуть, и тут же вновь подкрадётся шёпот из темноты. «Скоморох… – укорят невидимые уста. – Зачем гонишь Мать, скоморох?»

Там, где люди тесно живут, слухи разлетаются мигом. Любую весть выметут за порог языки болтливых служанок, из уст в уста передадут нищие, вместе с горячими бубликами разнесут улицами горлопаны-торговцы. А уж когда новость доберётся к водоносам, что с утра до ночи таскают по домам кипяток для грева палат, – праздных ушей в городе не останется.

– Слыхали, бабоньки? Богобой-то чем свет благочестному старцу в ноги ударился. Лютораду руки целовать лез…

– Да брось!

– Истинно говорю, желанные, от гончаровой дочки слышала у колодца, а та – от Некши слепого. Поводырь евойный сам видел, как скоморох в святые двери стучался!

«Баран и бочка» только открывал двери первым гостям, а все уже всё знали.