Противостояние - Стивен Кинг

– Зовите меня Стью.

– Хорошо, так и буду.

Они перешли дорогу и умылись чистой, холодной водой. Стью почувствовал себя счастливым. Встреча с этим необычным человеком в это необычное время пришлась очень даже кстати. Ниже по течению Коджак полакал воды, а потом скрылся в лесу, радостно гавкая. Вспугнул фазана, и Стью увидел, как птица взлетает из кустов. Подумал с некоторым удивлением, что, возможно, все наладится. Каким-то образом все наладится.

Икра его не впечатлила – по вкусу она напоминала холодное рыбное желе, – но Бейтман также мог предложить пеперони, салями, две банки сардин, мягковатые яблоки и большую коробку батончиков «Клибер» с инжиром. Художник отметил, что инжир очень полезен для кишечника. После ухода из Стовингтона кишечник не доставлял Стью никаких хлопот, но батончики ему понравились, и он съел не меньше пяти. Да и вообще ел с аппетитом.

Хлеб заменяли соленые крекеры, и по ходу трапезы Бейтман рассказал Стью, что работал доцентом кафедры социологии в муниципальном колледже Вудсвилла, маленького городка («известного своим муниципальным колледжем и четырьмя автозаправочными станциями», – сообщил он Стью), расположенного в шести милях дальше по шоссе. Его жена умерла десять лет назад. Детей у них не было. Большинство коллег его в упор не замечали, признал Бейтман, и это чувство было взаимным.

– Они думали, что я псих, – уточнил он. – И скорее всего были правы, не пытаясь наладить отношения.

Эпидемию «супергриппа», по его словам, он воспринял хладнокровно, потому что наконец-то смог отойти от дел и все время посвятить живописи, как ему всегда и хотелось.

На десерт был фунтовый кекс «Сара Ли». Бейтман разрезал его пополам и, протягивая Стью бумажную тарелку, сообщил:

– Художник я отвратительный. Но я просто сказал себе, что в этом июле никто на всей Земле не нарисует пейзаж лучше Глендона Пикуода Бейтмана, бакалавра гуманитарных наук, магистра гуманитарных наук, магистра изящных искусств. Жалкое эгоистическое объяснение – зато мое, родное.

– Коджак и раньше принадлежал вам?

– Нет… это довольно-таки удивительное совпадение, верно? Насколько я понимаю, Коджак принадлежал кому-то из жителей нашего городка. Иногда я его видел раньше, но клички не знал, поэтому позволил себе переименовать пса. Он, похоже, не возражает. Прошу меня извинить, Стью.

Он торопливо пересек дорогу, и Стью услышал плеск воды. Вскоре Бейтман вернулся с закатанными до колен брюками. В каждой руке он нес по шестибаночной упаковке пива «Наррагансетт», с которых капала вода.

– Следовало выпить за едой. Сглупил.

– И сейчас хорошо пойдет, – успокоил его Стью, доставая банку из упаковки. – Спасибо.

Они вскрыли банки, и Бейтман поднял свою.

– За нас, Стью. Счастливых нам дней, утоления желаний разума и никаких или минимальных болей в спине.

– Аминь, – кивнул Стью.

Они чокнулись и выпили. Стью подумал, что никогда прежде пиво не казалось ему таким вкусным… и, вероятно, не покажется и в будущем.

– Вы человек немногословный, – заметил Бейтман. – Надеюсь, у вас не сложилось впечатление, словно я, образно выражаясь, пляшу на могиле мира?

– Нет.

– К миру я относился с предубеждением, – продолжил Бейтман. – Открыто это признаю. Для меня мир в последней четверти двадцатого века по привлекательности сравним с восьмидесятилетним стариком, умирающим от рака прямой кишки. Говорят, эта болезнь поражает западную цивилизацию в конце любого столетия. Мы заворачиваемся в погребальные саваны и начинаем ходить по кругу, стеная: «Горе тебе, Иерусалим»… или, в нашем случае, Кливленд. В конце пятнадцатого столетия была танцевальная болезнь[85]. Бубонная чума – черная смерть – выкосила Европу в конце четырнадцатого, коклюш – в конце семнадцатого, а первые документально зафиксированные вспышки гриппа произошли в конце девятнадцатого века. Мы так привыкли к гриппу – ведь нам он всегда казался обыкновенной простудой, – что никто, кроме историков, и знать не знает, что какую-то сотню лет тому назад его не существовало.

В последние десятилетия любого века появляются религиозные фанатики, которые при помощи фактов и цифр жаждут доказать, что Армагеддон наконец-то близок. Такие люди, разумеется, есть всегда, но к концу столетия их ряды заметно пополняются… и очень многие воспринимают их на полном серьезе. Рождаются монстры. Аттила. Чингисхан. Джек-Потрошитель. Лиззи Борден[86]. Из нашего времени – Чарльз Мэнсон[87], и Ричард Спек[88], и Тед Банди[89], если хотите. Коллеги с более богатым, чем у меня, воображением предполагали, что Западному Человеку время от времени требуется кардинальная очистка кишечника, сильнодействующее слабительное, и это происходит в конце столетий, чтобы он мог войти в новое столетие освобожденным от понятно чего и полным оптимизма. На этот раз нам сделали суперклизму, и, если подумать, все очень даже логично. Мы не просто приближаемся к новому столетию. Мы перешагиваем в новое тысячелетие.

Бейтман помолчал, задумавшись.

– Теперь, когда я об этом поразмыслил, получается, что я пляшу на могиле мира. Еще пива?

Стью взял банку, по-прежнему обдумывая слова Бейтмана.

– В действительности это не конец, – через некоторое время высказал он свое мнение. – Я, во всяком случае, так не думаю. Всего лишь… пауза.

– Логично. Точно подмечено. Если не возражаете, я вернусь к картине.

– Само собой.

– Вы видели других собак? – спросил Бейтман, когда Коджак появился из леса и радостно перебежал дорогу.

– Нет.

– Я тоже. Вы – первый человек, которого я встретил, но Коджак, похоже, единственный в своем роде.

– Если он выжил, то будут и другие.

– Это ненаучный подход, – добродушно упрекнул его Бейтман. – Что вы за американец? Покажите мне вторую собаку – предпочтительнее суку, – и я приму ваш тезис, что где-то еще бегает и третья. Но не убеждайте меня, что есть вторая, исходя из наличия первой. Так не пойдет.

– Я видел коров, – задумчиво отметил Стью.

– Коровы – да, и олени. Но все лошади мертвы.

– Знаете, это правда, – согласился Стью. По пути он видел дохлых лошадей. В нескольких случаях коровы выщипывали траву из-под их раздувшихся тел. – Почему так?

– Ни малейшего представления. Мы все дышим одинаково, а это, похоже, болезнь, передающаяся респираторным путем. Но я задаюсь вопросом: нет ли еще какого-то фактора? Люди, собаки и лошади заболевают. Коровы и олени – нет. Крысы на какое-то время ушли под землю, но теперь вроде бы возвращаются. – Бейтман нервно смешивал краску на палитре. – Кошки – повсюду, просто прорва кошек, и, судя по тому, что я видел, для насекомых тоже ничего не изменилось. Разумеется, маленькие faux pas[90] человечества редко на них отражаются… и мысль о гриппующем комаре слишком нелепа, чтобы ее рассматривать. Явной закономерности вроде бы нет. Какое-то безумие…