Восточный конвой - Владимир Михайлов

Орланз чуть заметно улыбнулся:

— Я для них — фигура неприкасаемая. Пока, во всяком случае.

— Тогда поверьте мне на слово. Однако, как мне представляется, ваше предложение не исчерпывает всех возможностей?

— Ну, оно было сделано не всерьез, вы же понимаете. Разумеется, я сделаю всё мыслимое, чтобы максимально приблизить вас к нужной позиции.

— Уж раз вы ставите передо мной такую задачу, вы просто обязаны это сделать. Я все-таки не заурядный наемник. Я вообще не наемник, если уж на то пошло.

— Да, это мне известно…

— Тогда давайте, наконец, поговорим всерьез.

— Пойдемте, пообедаем, — предложил старик. — У нас кормят не по технетскому меню, так что вы останетесь довольны. Там и побеседуем.

— Самое время, — согласился Милов. Замечание это, весьма возможно, одновременно относилось и к разговору, и к обеду, время которого, как казалось, наступило уже сто лет тому назад.

5

(85 часов до)

— Скажите, Орланз: а чем вызвано такое, я бы сказал, трогательное отношение к моей особе? И даже — если шире — вообще к России, которую здесь, как все мы знаем, не очень-то обожают?

— Полагаю, вы задали вопрос всего лишь для препровождения времени. — Орланз несколько секунд смотрел на своего гостя — или теперь уже не гостя? — в упор. — Насколько я осведомлен, все нужные для ответа знания у вас имеются в избытке. Я настолько уверен в этом, что даже не стану устраивать вам экзамен. Вместо этого расскажу о месте, куда вы попали и где останетесь очень недолго. Подразумевается, что вы, направляясь сюда, постарались узнать об этой стране, не меньше хотя бы, чем знаем мы, живущие здесь люди. Человеки. Вы осведомлены, я полагаю, о наших проблемах — пусть и в общем виде. Так вот, для начала я познакомлю вас с нашим статусом — тех, кто продолжает оставаться здесь людьми. Технеты весьма практичны, пусть это и примитивный практицизм, но нередко именно такой бывает полезным. Каждый из нас пользуется благами жизни — а начинаются эти блага, как вы понимаете, не с кофе и сигар, но со степени свободы и независимости, какую вам предоставляют, — каждый из нас обладает этим в линейной зависимости от той пользы, которую он приносит технецийской системе. Что касается меня, могу сказать без ложной скромности: я приношу стране куда больше пользы, чем дюжина ее средних полноправных граждан — хотя полноправным я формально все же не являюсь, но мне на это наплевать — да и им, думаю, тоже.

— Что же, прекрасная позиция, — похвалил Милов.

— Вероятно, — продолжал со смешком старик, — собираясь сюда, вы постарались обновить свои знания по истории страны. Мы, люди, порой еще позволяем себе это, хотя технеты прекрасно обходятся без истории: так спокойнее. Так вот, если вы обращались к нашей истории…

— Не раз, — сказал Милов.

— То должны помнить, поскольку вы не так уж молоды, хотя далеко не так стары, как я — должны помнить, что до того, как технеты пришли к власти, мы были активным народом и, я бы сказал, неглупым; наши ученые (когда я говорю «наши», то имею в виду проживавших здесь независимо от их этнической принадлежности) были ничуть не хуже прочих, а в одной-двух областях мы даже лидировали. Не случайно ведь до самой идеи технецизма додумались именно здесь: для того, чтобы совершить эпохальную ошибку, нужен порой не меньший талант, чем для достижения эпохального блага.

— Однако технеты провозгласили, что они делают всё лучше, чем люди, — осторожно вставил Милов.

— Ну, сказать всё можно… Вначале они, откровенно говоря, прекрасно копировали. Имитаторы они и на самом деле недурные. Были. Но почему-то чем дальше, тем они копировали хуже. Не могли расширить рынок. Наоборот, стали терять клиентуру. Ведь в остальном мире люди не спят. Они конкурируют. Между собой, между странами, между компаниями… Но технетов настолько оглушила идея собственной независимости, что они буквально захлебнулись в ней. Независимость — весьма сильно действующее средство, к нему надо привыкать постепенно, а тут его сразу стали хлестать не стаканами — ведрами. Собственное достоинство должно основываться на фактах, а не на идеях; здесь же идея собственной исключительности возобладала над фактами — и получилась ерунда: если что и росло, то разве что самомнение, а реальная жизнь между тем затормаживалась…

— Но ведь технетам немногое нужно, — сказал Милов, как бы размышляя вслух.

— А вы знаете, чем технет отличается от человека? Нет, я говорю не о способе производства; я имею в виду его внутренний мир.

— Полагаю, что ощутил это на собственной шкуре.

— Естественно, друг мой: с вами, насколько мне известно, работали — и весьма серьезно, даже перестарались немного. Но вы, я полагаю, сумели восстановиться? Во всяком случае, так можно заключить, наблюдая за вашим поведением. Да, так что там о внутреннем мире технетов?

— Им, похоже, не хватает кое-чего, присущего людям…

— Ну, и что же? Допустим, у человека выпали зубы, и он не может заказать протезы; он остается без зубов — и вы думаете, что ему от этого легче, чем зубастому? Нет, ему значительно хуже. Хотя он может, конечно, похваляться тем, что совершенно не подвержен зубной боли и гарантирован от расходов на дантиста, зубную пасту и прочее. Нет, внутренний мир технета, по моим предположениям, от этих редукций страдает. Если вам внушили, что уже одна ваша принадлежность к технетам ставит вас выше всех остальных разумных существ на планете, так ли уж важно, признают ли это все остальные? Все равно, вы самый великий. А что величие это ограничивается территорией площадью в пятак, их не волнует: они над этим просто не задумываются. Короче говоря, технеты, формируя свое общество, сделали ошибку, вряд ли меньшую, чем мы — позволив им это. Они всерьез поверили в то, что люди не могут и не должны быть ничем иным, как только сырьем для производства новых технетов, всего лишь. И в этом заблуждении зашли достаточно далеко. А главное — не скрывали этого от остального мира; впрочем, скрыть это было бы весьма затруднительно даже при всем желании. Безусловно, в этом мировоззрении — если можно так назвать сумму предрассудков и предубеждений — немалая вина и людей: они вели себя тут крайне легкомысленно даже при наличии явной опасности. Но люди могли себе это позволить, хотя, конечно, этого делать не следовало; могли, потому что в их распоряжении были — и есть — колоссальные ресурсы всего великого людского сообщества. И технетам по инерции казалось, что всё это так и останется у них, даже если люди тут перестанут существовать. А у технетов нет ничего, их территория бесплодна, Вот в каком положении оказалась страна. Но мы — здешние люди — не перестали любить ее: мы все-таки родились здесь и прожили жизнь, значительную часть ее.