Поединок (сборник). Выпуск 14 - Леонид Млечин

— И подумать, перед какой сволочью я всю ночь исповедовался! Фу!

— Не двигаться! — крикнул Ласкин. — Не бойтесь, я не потребую от вас ничего рискованного. Никого не нужно убивать, ничего не придется взрывать. Мне даже не надо, чтобы вы кого-нибудь подкупали, выкрадывали тайны и занимались прочей пинкертоновщиной. На первое время вы окажете мне только одну услугу: возобновите дружбу со своей сестрой Вассой Романовной. Она ведь замужем за директором Морского завода? Не так ли? Не бойтесь, ей тоже не придется ничего взрывать. Вы только введете меня в ее дом. Это все, что вы должны сделать в обмен на мое обязательство молчать. Что вы на это скажете?

Назимов не шевелился. Ласкин подождал. Потом спросил:

— Ну-с? Я жду.

— Не подходит, — с презрением сказал Назимов.

— В таком случае мне придется угостить вас пулею вашего же «Росса». Вы же взрослый человек и понимаете, что выпустить вас живьем я теперь уже не могу.

Назимов был неподвижен. А Ласкин, помолчав, продолжал:

— От вас потребуется одно: с первым пароходом мы отправляемся в город, и вы отведете меня к сестре... Простите, забыл: если вас интересует материальное улучшение вашего положения, то я могу предложить вознаграждение.

Назимов поднял голову и огляделся. Он был беззащитен. Очко ствола следило за малейшим его движением. Действие «Росса» он знал достаточно хорошо. Он крикнул Ласкину:

— Можете стрелять!

Ласкин прицелился. Назимов стоял прямо. Подержав его на мушке, Ласкин опустил винтовку:

— Вы глупее, чем я думал. Или, может быть, вы прогнили больше, чем казалось? Прежде чем я всажу в вас пулю, мне хочется сказать еще два слова...

Назимов неожиданно взмахнул рукой, в которой машинально продолжал держать панты с осколком оленьего черепа. Разбрызгивая остатки мозга и крови, панты полетели в Ласкина. Тот едва успел увернуться от удара. Острая кость задела его по голове. В следующий миг Назимов бросился в траву и пополз. Ласкин вскочил и разрядил вслед беглецу магазин. Движение травы утихло. Решив, что егерь убит, Ласкин осторожно пошел туда, где он лежал. Но, приблизившись, увидел, что Назимов только ранен. Вокруг его ноги растеклась лужа крови. Он ожидал Ласкина с большим охотничьим ножом в руке.

Винтовка Ласкина была теперь разряжена, а патронташ оставался на егере. Расходовать обойму своего браунинга Ласкин не хотел. Она могла ему понадобиться. Он взял ружье за ствол и стал наступать. Егерь сделал попытку отползти, но раздробленная пулей нога держала его на месте. Отводя удары тяжелого приклада, Назимов старался приблизиться к врагу, чтобы пустить в ход нож. Но силы были неравны. Прежде чем он успел что-нибудь сделать, левая рука, которой он защищался, беспомощно повисла, переломленная ударом винтовки. Следующим ударом Ласкин выбил из руки егеря нож. Если бы Назимову не удалось, собрав все силы, нанести противнику удар ногою в живот, следующий взмах тяжелого приклада пришелся бы ему по голове. Но тут Ласкин выпустил винтовку, со стоном ухватился за живот и, осев в траву, покатился по склону. Назимов хотел было спуститься за ним, но перед глазами пошли круги, и он тоже упал. Обморок его был короток, но, и придя в себя, он не нашел сил подняться. С трудом волоча в траве избитое тело и раненую ногу, опираясь на уцелевшую руку, он полз, спеша удалиться от того места, где его мог настичь враг.

Когда Ласкин вернулся туда, где шла борьба, трава, примятая отползшим Назимовым, уже поднялась. Рядом с брошенным мешком лежали свежие панты. Подумав, он положил их в свой мешок и стал торопливо пробираться сквозь заросли. Он должен был опередить Назимова или вовсе не возвращаться в дом у пролива.

Было уже далеко за полдень, когда запыхавшийся Ласкин подходил к домику егерей. Как и впервые, когда он его увидел, домик блистал белизной среди яркой зелени прибрежья и, как тогда, был тих.

Обойдя дом, Ласкин увидел, что за огородом, в тени деревьев, качается гамак. В гамаке, проминая его почти до земли длинным неуклюжим телом, лежал человек с продолговатой, как дыня, головой. Босые ноги были задраны выше головы. Одна ступня забинтована. Человек с кем-то разговаривал. Его голос был скрипуч и как бы шершав. По перевязанной ноге Ласкин понял, что это пострадавший на сенокосе егерь Чувель.

Чувель благодушно беседовал с маленьким Борисом, присутствие которого можно было определить только по голоску, идущему откуда-то из зелени дерева.

— Ты гляди-кась, птичка. А раз ты птичка, значит, спой мне что-нибудь сладенькое, — говорил Чувель.

— А если упаду? — серьезно спросил мальчик.

— Какие же птицы, гляди-кась, падают? Птицы летают, а не падают. Ты летать можешь?

Среди зелени ветвей Ласкин увидел мальчика. Он сидел верхом на суку, крепко держась ручонками. На лице его радость сменилась выражением страха. Он, видимо, задумался над вопросом Чувеля и взглядом мерил расстояние до земли.

— Страшно, — прохныкал он. — А ну, как упаду?

— Ежели птичка, то не должен бы упасть. А ежели упадешь, так, значит, не птичка. Тогда, гляди-кась, тебе уже никогда не летать.

— Нет, летать.

— Нет, не летать.

— Папа сказал, что я буду летчиком, а летчики летают.

— Эва! — засмеялся Чувель. — Гляди-кась, летчиком? Это еще когда будет-то!

— Скоро будет. Я уже большой.

— А ежели большой, так слезь с дерева сам.

Мальчик замолчал и стал примеряться: слезть ему или не слезть?

— Дядя Ваня.

— Ась?

— Знаешь... что?

— Что?

— Сними меня отсель.

— Гляди-кась, вот так летчик. Сними его с дерева! Сам слезай.

В этот момент на пороге дома появилась Авдотья Ивановна. Увидев сына на дереве, она крикнула Чувелю:

— Ты что ж это, старый дурень, с ума спятил? Ребенка на дерево закинул, прости господи!

Широко, по-солдатски ступая и на ходу обтирая о фартук мокрые руки, Авдотья Ивановна пошла к дереву. Но, прежде чем она успела пройти половину расстояния, Чувель с неожиданной легкостью выскочил из гамака и на одной ноге запрыгал к дереву. Взмахнув длинными руками, он сгреб Бориса и бросил в гамак. Мальчик с заливистым смехом подпрыгнул в упругой сетке.

— Роман когда вернется? — спросил Чувель Авдотью.

Ласкин хотел выйти из своей засады и вступить в разговор, но то, что он услышал, заставило его еще глубже отступить в тень.

— Знаешь, Ваня, неспокойно у меня на душе. Как бы промеж них там чего не вышло.

— Гляди-кась, чего они не поделили?

— Мне Роман перед уходом сказал, что отошьет этого гостя. Не понравился он ему.

— Они что, поссорились?

— Не то чтобы... но что-то Роман его невзлюбил. Сразу эдак... Даже удивительно... — в раздумье проговорила она и повторила: — Неспокойно на душе.