Анатомия любви - Спенсер Скотт

И все-таки я был одержим ею. В ту ночь я лежал в постели, и член у меня затвердел при мысли о ней, я внял его зову и спустя миг был в ее комнате. Сестра Серропиан спала на своем посту, ее фиолетовые веки подрагивали – все знали, что она не в силах противиться дремоте. Я провел ночь в постели Рошель и один раз даже вошел в нее, когда она уже спала. Она на миг проснулась, вроде не собираясь возражать, и тут же снова провалилась в сон. Все продолжалось несколько недель, мы занимались любовью так, как некоторые бьются головой о стену. Меня иногда поражало, что ей всего шестнадцать, а она настолько лишена романтизма, но в основном мне было плевать. С доктором Кларком я эту связь не обсуждал – я знал, что он забеспокоится, – однако я постепенно тайно прославился как любовник, за неимением иных достоинств, выносливый и попросту доступный.

Уже скоро я завел вторую любовницу, девушку из Чикаго по имени Пэт Элиот, у которой были вьющиеся соломенные волосы, пухлые губки и поразительная грудь, и она умудрялась произносить свое имя в два слога. Пэт было чуть больше двадцати, актриса. Она даже имела успех: играла во многих постановках театра «Гудман», получила неплохую роль в одном голливудском фильме, который, правда, так и не вышел. Она была изумительной любовницей, нежной и сильной, и не превращала любовь в спорт. Ее грудь зачаровывала меня, но была такой огромной, что одновременно приводила в смущение, и это ей нравилось, поскольку, как я догадался, другие только на грудь и пялились. В общем, у меня было две любовницы, а потом в Роквилле появилась женщина по имени Стефани.

Стефани только исполнилось двадцать, но она уже была на последнем курсе Чикагского университета. Ее терзали ужасные кошмары, и она ходила во сне. Фамилии ее я не знал. Но зациклился на идее заняться с ней любовью, и как только подвернулся удобный случай, я подошел к ней. Она не горела желанием заниматься со мной любовью и не горела желанием знакомиться со мной ближе. Однако меня неотступно преследовала эта мысль. Как любой игрок-неудачник, я не мог думать ни о чем другом. Я пялился на нее, ходил за ней, мечтал о ней, представлял ее, когда был с Рошель или Пэт, писал ей записки и в конце концов заманил к себе в комнату, где и набросился, позабыв обо всем. Она убежала, не то чтобы крича, но приговаривая «Господи спаси» громким, испуганным голосом, и уже через час мне велели спуститься в солнечный маленький кабинет доктора Кларка, где он дожидался меня, барабаня по полированной поверхности письменного стола, пустой, если не считать папки, в которой оказалась моя история болезни.

Мы говорили довольно долго, я рассказал ему, что «сексуально активен», и он сказал, что знает об этом. Он сказал, что мои отношения с Пэт ни для кого не опасны, но вот в случае с Рошель я связался с «девушкой, страдающей загадочными патологиями», а со Стефани и вовсе вел себя как полный урод и придурок. Поразительно то, что свой выговор он не завершил предостережением, не запретил мне прямо.

Я продолжал преследовать Стефани, несмотря на все неудачные попытки заинтересовать ее и несмотря на слова доктора Кларка. Я не помню даже, что в ней так привлекало меня, чего я добивался: я сделал вывод, что это животный магнетизм в чистом виде, и с радостью отказался от всяких размышлений и воспоминаний, отдавшись на волю желания, которое не было настолько слепым, насколько мне бы хотелось. Я чувствовал, что способен на любую низость. Я представлял себе, как беру Стефани силой, хватаю сзади или забираюсь ночью в ее постель. И эти пустые, отчаянные мысли я принимал за проявление жизненной силы и радовался им, хотя они разрушали меня изнутри. Разумеется, на самом деле я просто старался не думать о Джейд, и мне пришлась бы кстати любая болезнь: если бы не эротомания, со мной приключился бы истерический паралич. В конце концов я снова заманил Стефани к себе в комнату, кажется, моя настойчивость подействовала на нее: более того, ее пребывание в Роквилле затягивалось, превращаясь в обыденность, и она чувствовала все большую опустошенность и потерянность. Я вовлек ее в разговор о лауреатах Нобелевской премии, и мы решили посмотреть в моем справочнике, сколько американцев получили премию по литературе. Рошель увидела, как мы уходим, и спустя несколько минут отправилась к себе в комнату и проглотила весь скопленный за пару месяцев запас либриума в попытке совершить самоубийство, которое сама классифицировала бы как «самоубийство из мести».

Рошель откачали без особенного труда, но на следующий день, когда вся больница гудела как улей, доктор Кларк сказал, что рекомендовал «перевести» меня из Роквилла. Я понимал, что это не может предвещать ничего хорошего, но все равно спросил, значит ли это, что он переводит меня на амбулаторное лечение и я смогу вернуться в Чикаго.

– Ты сам прекрасно знаешь, что это значит, а чего не значит. Хотя я твой лечащий врач, я несколько удивлен, что ты воспользовался подобным случаем… Впрочем, неважно. Решение можно свести к одному заключению: лечение, которое мы в силах предоставить, вряд ли поможет. И в данный момент твое присутствие будоражит все терапевтическое сообщество. Боюсь, твое лечение продолжится в условиях, где сообщество не принимается во внимание. И кто знает? Может быть, это как раз то, что тебе необходимо.

В самом деле…

Мой дед Джек больше не оплачивал счета за лечение: после моего побега из Чикаго и романа Артура с чернокожей дед оставил нас с нашими нескончаемыми проблемами. Родителям удалось договориться в Роквилле о небольшой скидке, но все равно стоимость лечения была им не по средствам. И когда было решено, что мне больше нечего делать в либеральной вайонской клинике, начались спешные поиски другого подобного учреждения на территории Иллинойса, однако ничего подходящего как-то не нашлось – родители больше не могли платить за частную клинику. По рекомендации суда моя история болезни, я сам и моя дальнейшая судьба оказались в руках врачей из Фокс-Рана, государственной больницы на окраине Чикаго, в Хайленд-Парке. Сообщая мне новость – со всеми подробностями, – Артур старался меня подбодрить:

– Мне кажется, суд хочет, чтобы ты пробыл какое-то время именно в таком учреждении, и тогда тебя можно будет освободить. Беда с клиниками вроде роквиллской в том, что у них имеется определенная репутация и существует расхожее мнение, что, находясь там, ты не получаешь помощи, а следовательно, и не несешь наказания.

– Тогда зачем вы поместили меня сюда? – спросил я.

– Ты же сам хотел, – ответил Артур. – Ты сам сказал, что хочешь сюда.

– Но теперь-то вы сдаете меня в Фокс-Ран? Я, между прочим, слышал о нем. Здесь у нас бывали люди оттуда. Это кошмарная дыра. Господи, неужели вы не понимаете, что происходит? Я пропаду из-за этих перетасовок. Фокс-Ран как раз то место, в котором люди исчезают. Тебя могут забить до смерти, напичкать до смерти таблетками, просто забыть о тебе. Ладно. Хорошо. Мне плевать, я больше не скажу об этом ни слова. Только хочу, чтобы вы оба как следует на меня посмотрели. Если сейчас вам кажется, что я выгляжу не очень, то в следующий раз, когда вы меня увидите, вы меня вообще не узнаете. Клянусь, это конец.