Крупская - Леонид Млечин

А если вдуматься, что же вытекало из слов Крупской? Депутатам-москвичам позволяли заниматься лишь какими-то мелочами, а не реальными проблемами огромного города.

Двадцать третьего августа 1935 года Крупская отправила Сталину письмо:

«Иосиф Виссарионович!

Я как-то просила Вас поговорить со мной по ряду текущих вопросов культурного фронта. Вы сказали: “дня через четыре созвонимся”. Но нахлынули на Вас всякие дела, так и не вышло разговора…»

Сталин не принял вдову Ленина. Переслал ее письмо Николаю Ивановичу Ежову, недавно избранному секретарем ЦК: «Прочтите приложенное письмо т. Крупской и двиньте вперед затронутые в нем вопросы… Посылаю именно Вам это письмо потому, что у Вас обычно слово не расходится с делом, и есть надежда, что мою просьбу выполните, вызовете т. Крупскую, побеседуете с ней и пр.»

Надежда Константиновна вставала очень рано, еще до шести и садилась работать. Писала статьи, выпускала книги. В частности, подготовила сборник «Что писал и говорил Ленин о библиотеках». Решила разослать только что вышедшую книгу членам политбюро. Помощник Крупской обратил ее внимание на то, что в сборнике упущено одно важное высказывание вождя. Она велела срочно перепечатать эту цитату на машинке и сама вклеила ее в экземпляры, предназначенные для членов политбюро. Продолжая популяризировать наследие своего мужа, подготовила, например, книгу «Ленинские установки в области культуры». Часто выступала на предприятиях.

В 1936 году Крупской без защиты присудили степень доктора педагогических наук. Она сама просматривала учебные планы школ для взрослых. Прочитав один из них, дала негативный отзыв: «Программа аполитична, никак не связана с задачей строительства социализма, с необходимостью овладеть техникой, не вскрывает классовый характер борьбы за индустриализацию».

В апреле 1936 года Корнея Чуковского пригласили на съезд комсомола. «На съезде все эти дни бывала Н. К. Крупская, — записал он в дневнике. — Наши места оказались рядом. Мы разговорились. Она пригласила меня к себе побеседовать. Очевидно, хочет загладить свою старую статью о моем “Крокодиле”. А мне хочется выложить ей — всё, что у меня накипело по поводу преподавания словесности в школе. Бубнов и она воображают, что в этом деле виноваты какие-то “методы”. Нет, в этом деле раньше всего виноваты они, Бубнов и милая Н. К., — виноваты тем, что у них-то у самих нет подлинной внутренней любви к поэзии, к искусству». Но высказать всё это Крупской он не решился…

Художник Татьяна Николаевна Жирмунская знала Крупскую, потому что с ней дружила ее мать Ольга Алексеевна Филатова (в замужестве Яковлева), они вместе преподавали в Смоленской вечерней воскресной школе. «Я видела ее уже старой, седой, сильно ссутулившейся, а передо мной вставал тот образ: юная девушка в простом черном платье, со скрещенными на груди руками, с глубоким целеустремленным взглядом светлых, чуть косо поставленных глаз», — вспоминала Жирмунская.

«Еду на шестое сегодня заседание, не помню, как меня зовут, — шутливо говорила мне Надежда Константиновна в 1936 году».

«Одевалась она более чем просто. Помню ее шерстяной сарафан, который она носила много лет. И еще вспомнилось: майский летний день 1936 года в Москве. Весь город словно окутан нежно-зеленым пушистым туманом — лопнули весенние почки, распускаются первые листья, солнце припекает. По улицам спешат люди в летних платьях. Подъезжает машина. Надежда Константиновна выходит в старенькой шубке».

— Что это вы в такую жару в шубке? — поразилась Татьяна Жирмунская.

— Знаю, что тепло, Танечка, да некогда искать летнее пальто. Мария Ильинична уехала в командировку и куда-то запрятала ключ от шкафа.

Выступая, Крупская делилась опытом жизни без любимого человека:

— Книгу за книгой, статью за статьей, его речи — я перечитала всё, что написал Владимир Ильич. Я никогда не теряла ощущения присутствия его. Его мысли как бы вновь приобрели для меня новизну, я значительно глубже стала познавать их и часто ловила себя на том, что я как бы продолжала с ним беседу. При этом я представляла себе его выражение. Вот так я привыкла коротать свободное от работы время.

Но в разговоре с глазу на глаз призналась:

— Все просят меня поделиться воспоминаниями о Владимире Ильиче. И никто не хочет понять, как мне это тяжело!

Знакомому библиотекарю рассказывала, что Ленин всегда предоставлял ей лучшую комнату. Так было в их квартире в Кремле, так было и в Горках:

— Владимир Ильич никогда не соглашался жить в большой комнате. Он считал, что мне нужно больше солнца, больше воздуха.

Одиночество ее мучило. Крупская говорила Нине Исааковне Стриевской, сотруднице «Учительской газеты»: «Все хорошо, дело идет на лад, социализм будет построен, и люди растут прекрасные, а меня иногда берет за сердце тоска: я знаю, что никто не позвонит мне на работу и не скажет:

— Надюша, приезжай домой, я без тебя не сяду обедать».

НОВЫЙ НАРКОМ

В 1926 году состоялась первая Всесоюзная перепись населения, которая показала, что в СССР проживает 147 миллионов человек. На XVII съезде партии в 1934 году Сталин заявил, что население достигло 168 миллионов и каждый год увеличивается на три с лишним миллиона. В таком случае в 1937-м советских людей должно было бы стать 180 миллионов. А перепись 1937 года дала значительно меньшую цифру — 162 миллиона.

Сказались коллективизация и раскулачивание, то есть уничтожение деревни, массовые репрессии. Перепись сочли «дефектной», и ее материалы засекретили.

Грамотными в стране считали себя 86 процентов мужчин и 66 процентов женщин. Верующими — 45 процентов мужчин и 77 процентов женщин. В марте 1937 года Крупская откликнулась на эти данные в газете «Известия»: «Недавняя перепись показала, что массы, и особенно женщины, были встревожены параграфом опросного листа, касающегося религии. Большинство тех, кто давно не придерживается обрядов, не решились написать “неверующая” и в конце концов написали “верующая”».

Хотя скорее было наоборот: удивительным образом при накале антирелигиозной пропаганды и репрессий против церкви столько людей назвали себя верующими! Но лицемерие давно восторжествовало, писали и говорили то, что считалось правильным.

Григорий Иванович Петровский, еще недавно — председатель Всеукраинского ЦИК Советов и кандидат в члены политбюро ЦК ВКП(б), встретил Крупскую в 1937 году, когда его лишили высокого поста и перевели в Москву на унизительно маленькую должность заместителя директора Музея революции по хозяйственной работе.

«Печально смотрели на меня ее милые грустные глаза», — вспоминал Петровский много позже. А что она могла ему сказать? Даже сочувствие исключалось, это могло быть воспринято как сомнение в правоте партии. Вспомнил ли Петровский в тот момент, как он сам когда-то на партийном съезде высокомерно отчитывал Крупскую, позволившую себе непозволительную крамолу? Не все ли они собственными руками сооружали режим, жертвами которого потом и стали?