Горячее сердце - Юрий Корнилов

К письму были приложены свидетельские показания Яна Холечека и Феро Климака. Бегло просмотрев их, Дальнов за вторичное чтение взялся с карандашом в руках. Читал, думал, делал пометки на отдельном листке. Третьим заходом прошелся по своим записям.

Что же выяснилось?

В январе 1945 года в подпольной организации города Теплице насчитывалось 50 человек разных национальностей: чехи, словаки, русские, поляки и трое немцев из местных жителей. Вся организация делилась на семерки. Одну из них возглавлял русский Прокофьев Андрей. Он и его жена жили на хуторе зажиточного немецкого крестьянина на правах наемных рабочих. Хутор в пяти километрах от города. С целью разжиться харчем и винным припасом сюда приходили русские в форме солдат германской армии. Это были курсанты унтер-офицерской школы власовской РОА. Чаще других навещали хутор Николай Подхалюзин (лет сорока, немного заикался) и оренбургский казак по имени Антон или Андрон. Последний моложе Николая, ему лет тридцать пять. Носил усы, рыжеватый. В разговоре с Прокофьевым проклинали свою жизнь, высказывали желание искупить вину перед русским народом. Однажды они доверительно признались, что в их подразделении создана тайная организация, которая готовит вооруженный побег. Но убежать, не имея связи с местным населением, опасаются.

Старший семерки Андрей Прокофьев, посоветовавшись с руководством подполья, сообщил своим новым друзьям о существовании патриотической организации и попросил достать оружие и боеприпасы. «Тайники» (так называли их теплицкие подпольщики) с готовностью согласились. Знакомство продолжалось месяц.

В ночь на 22 февраля назначили встречу подпольщиков и отряда «тайников», чтобы, объединившись, уйти в горы на заранее подготовленную базу. Подпольщики полностью доверяли Подхалюзину и его товарищу, но в этом случае перестраховались — к обусловленному месту встречи пришла не вся организация, а только контакт-семерка Андрея Прокофьева (на нее возлагалась обязанность вербовки новых членов организации). Предосторожность оказалась оправданной. Рощу окружили власовцы и батальон немецкой регулярной части. Во время захвата подпольщиков двоим удалось скрыться — Яну Холечеку и Феро Климаку, показания которых и читал сейчас Павел Никифорович Дальнов.

Он был премного благодарен чешским товарищам из госбезопасности, незамедлительно откликнувшимся на его запрос. Но свидетельские показания Яна Холечека и Феро Климака особой юридической силы не представляли. О том, что рыжеватый, с усами, тридцатипятилетний мужчина по имени Антон или Андрон и есть Алтынов, можно только предполагать. Ну, хотя бы потому, что Подхалюзин и Алтынов — сослуживцы по РОА, командиры отделений подрывников во вражеской диверсионно-разведывательной школе. Это установлено следователем «Смерша» 46-й армии в мае 1945 года. Но закону не догадки нужны, закону требуются неопровержимые доказательства.

«Они будут, эти доказательства!» — Дальнов захлопнул папку.

Фотография Алтынова, что в архивно-следственном деле, изготовлена несколько месяцев спустя после встречи его с чешскими подпольщиками. Ян Холечек и Феро Климак должны узнать Алтынова. Товарищи из Праги проведут его опознание по фотографиям, и тогда… Тогда, как говорится, суду все будет ясно. Только бы Ян и Феро не укатили за тридевять земель, оказались живы и здоровы.

Дальнов заглянул в присланные протоколы допросов. Установочные данные свидетелей на месте. Возраст? О, помирать им рановато — одному за сорок, второй моложе на семь лет.

Еще один свидетель — Подхалюзин. Надо найти его, обязательно найти. Кто знает, может, в его памяти об Алтынове не только провокация в Теплице, но еще что-то… Сколько же схлопотал Подхалюзин тогда, в сорок пятом? Этого в деле Алтынова нет. Ладно, если не расстреляли, разыскать особого труда не составит. Тогда не только опознание по фотографиям, но и очную ставку провести можно с Подхалюзиным. Великолепная картина — друзья встречаются вновь!

Павел Никифорович посмотрел на часы. Будет звонок из Минска или не будет? С Новоселовым договоренность — звонить, если потребуется, с девяти тридцати до одиннадцати тридцати. При экстренной необходимости — в любое время суток: хоть в управление, хоть к нему домой.

24

Из Комитета госбезопасности Белоруссии с оказией — попутным военным транспортом — еще утром прилетел следователь Поскребко, которому предстояла работа в одном из ИТЛ, расположенном здесь, в Свердловской области. Орлов, встретив Дальнова в коридоре управления, попросил зайти к нему в середине дня.

— Что-нибудь от ребят твой коллега привез?

— Кулек вишни, — невесело усмехнулся Орлов. — А что сверх кулька — к алтыновскому делу не относится. Загляни, если сможешь. В шестнадцать мне в прокуратуру.

В обговоренное время Павел Никифорович застал в кабинете Орлова товарища из Белоруссии. Не стал мешать беседующим. Поздоровался, обменялся с Поскребко ничего не значащими фразами и, заметив на столике в углу свежие газеты, пристроился там.

Взял «Известия», поискал отклики зарубежной печати на итоги женевского совещания глав правительств СССР, США, Англии и Франции. Этим сейчас жил мир. Всем осточертела «холодная война», которая в любой момент могла разразиться испепеляюще горячей. Итоги совещания вселяли надежду на лучшее.

Орлов и его гость завершили разговор. Орлов заверил Поскребко, что с билетом на поезд все будет улажено, на месте встретят, устроят.

Пожилой, болезненно худой человек попрощался. Николай Борисович проводил его через приемную. Вернувшись, произнес с душевной болью:

— Вот такие, брат, дела…

Взял с подоконника кулек с вишнями, положил его на узкий приставной стол. Устроились напротив друг друга. Орлов обратил долгий, полный глубокой тоски взгляд на Дальнова. Тот хотел было спросить: «Опять раны?» — и отчитать как следует, но не спросил, понял сразу, что страдания Николая от других ран, от душевных, что ли. О них, видимо, и предстоит разговор.

Павел Никифорович, нарушая затянувшееся молчание, мягко попросил:

— Говори, Коля.

— Скажу… Скажу, Павел. Бери вишни-то… Хотя, к чему слова. Вот… Читай… — Орлов тяжело приподнялся — спине не очень-то нравились его вставания и приседания, дотянулся до письменного стола, взял конверт, извлек из него вчетверо сложенный лист бумаги. — Чего только нет в немецких трофейных анналах. Поскребко привез. Наши парни раскопали.

Павел Никифорович вытянул из кулька кисточку с двумя ягодками, положил в рот. Орлов пододвинул для косточек чистую пепельницу. Некурящий, он держал ее для посетителей. Не для подчиненных. Эти не посмеют курить у начальства. Держал для посетителей именитых. Только они способны дымить в кабинете, хозяин которого не переносит табачного духа.

Письмо было от Александра Ковалева. Вроде бы личное, не относящееся к служебному заданию, но все равно рождено тем, чем они там занимались. Несколько восхищенных фраз о переводчице Серафиме Мартыновне, а дальше о том, что до глубины души расстроило Орлова.

«Николай Борисович, перепишу для вас слово в слово. Это из отчета группы ГФП-723 (тайная полевая полиция), которая действовала на шоссейной и железнодорожных магистралях Витебск — Орша — Могилев. Отчет за апрель 1943 года. Раздел называется «Важные защитные полицейские меры». Вот: «Наружной команде в Горки стало известно, что осевший в деревне Нестерово (30 км южнее Горки) русский Николай Таранцев поддерживает связь с партизанами и даже скрывает их в своем доме. В сотрудничестве с русской службой порядка было установлено постоянное наблюдение за его домом. В ночь на 28 апреля Таранцев вернулся домой с пятью партизанами. Дом был оцеплен усиленным отрядом службы порядка (русская служба порядка, Николай Борисович, это — предатели-полицаи). Во время окружения дома Таранцева полицейские были обстреляны. Из дома напротив, где жил русский Дудков, тоже открыли огонь. Потеряв семь человек, полицейские отступили. Утром 28 апреля в Нестерово прибыл Крауз с людьми наружной команды Горки (наружными командами назывались периферийные подразделения групп ГФП)…»

Дальнов задумался на короткое время. ГФП… Гехаймфельдполицай. Тайная полевая полиция. В гитлеровской Германии она создавалась только на период военных действий…

Направляя Новоселова и Ковалева в Белоруссию, руководители оперативного и следственного отделов их работу представляли, казалось, в полном объеме и не сулили легкой жизни. Все же, как видно, всего не могли предусмотреть. Хотя бы вот это, что сейчас увиделось Дальнову в объяснениях, сделанных Ковалевым в скобках. Оперативно-следственная работа по делу Алтынова и Мидюшко заставила ребят обстоятельно разобраться в совокупности всех сцеплений имперских служб: разведывательных, контрразведывательных, охранных, карательных и всяких других, отчетливо видеть все нюансы бесчеловечной административной системы, насаждавшейся на завоеванных землях. Похоже, следователю Ковалеву и оперуполномоченному Новоселову это удалось.