Тролльхеттен - Сергей Болотников

День за днем он шатался по улицам, потому что забыл, где его дом. Носил обноски и зябко в них кутался, потому что не догадывался найти себе что-нибудь потеплее.

Еще он был голоден. Желудок постоянно сводило от нехватки пищи. Иногда там начиналась такая сильная резь, что он мог только лежать, тихонько скуля и подвывая. Поначалу пищу удавалось достать в отбросах, или выпросить у кого-нибудь из охранников магазина, но теперь помойки опустели, исчезли охранники и сами магазины. Он просто не нашел их на прежнем месте и некоторое время удивленно стоял, глядя на пустое пыльное помещение. Куда все подевались, Тихонов понять не мог, не вмещал его нынешний мозг таких сложных раздумий.

И еще холодало, с каждым днем становилось все холоднее, а его ботинки развалились и босые ноги мерзли, ступая по снегу. Впрочем, почему-то не отмораживались, как не отмораживались у диких животных, всю зиму ступающих по ледяному насту нежными подушечками на лапах.

Движимый голодом и холодом — эдакими подобиями вечных двигателей, издревле владеющими свойством подвигать цивилизацию на великие свершения, Максим пробрался к пещерам и целый вечер провел в блаженстве. Тут было сухо, из глубины тянуло теплом, а в мелком пресноводном водоеме он наловил удивительно вкусных рачков и тут же съел их, довольно подвывая. Мельком увидел свое отражение в поблескивающей глади воды, испуганно отпрянул, ему показалось, что из водных глубин к нему лезет какое-то волосатое чудище.

А ночью к нему и вправду пришли чудища. Такие страшные, покрытые зеленоватой чешуей и с прозрачными рыбьими глазами. Кажется, они тоже хотели есть, и ему пришлось убегать как можно быстрее — обратно в негостеприимное вымершее поселение.

Теперь он шел куда глаза глядят, глухо воя себе под нос. Лишь очень одаренный и чувствительный человек обнаружил бы в этом однотонном вое кусок популярной мелодии, который повторялся раз за разом, как унылая мантра.

Так он и напоролся на курьеров. Они вырулили из-за угла, и по снежной целине мигом запрыгали разноцветные праздничные блики, звуки мотора и сирены жутковато дробились и отлетали от стен домов. Двигло машины мерно ворчало, но когда свет фар пал на отверженного, вдруг взревело на максимальных оборотах. Сквозь вой двигателя донеслись азартные вопли и пара выстрелов. Пули пронизали эфир не так далеко от головы Тихонова, и он поспешил броситься прочь. Почему за ним охотятся, он не понимал, как не понимали это отстрелянные одной летней ночью бродячие псы.

Впрочем, догнать его было не так просто — автомобиль курьеров бешено завращал задними колесами, но слишком большой момент на колесах сделал свое дело, и машину развернуло поперек улицы. Курьеры заорали от досады. Кто-то высунулся из окна машины и открыл огонь по убегающему.

Властители поверхности, курьеры… У них было не так много развлечений. Одно из них — охота на отверженных, благо, те самостоятельно выделили себя из рядов здравомыслящего человечества.

Авто наконец сдвинулось с места и стало мягко разгоняться, то и дело зарываясь сложной формы передним бампером в особо высокие сугробы. В это снежное время, особенно крутыми гонцами стали считать тех, кому удалось перехватить джип, и соответственно община, имевшая такую машину, признавалась распоряжающейся всеми делами в округе. Ранги да звания — что еще оставалось быстро уменьшающимся числом горожанам на поверхности.

Обозленные донельзя курьеры гнали свою жертву вплоть до пустующей редакции «Замочной скважины», а потом качество дорожного полотна еще больше ухудшилось, и их автомобиль угодил в широкую рытвину, доверху засыпанную мокрым снегом. Капот авто зарылся вглубь, фары торчали из снежной массы едва ли наполовину. В ставший очень чистым воздух поднимались сизые струйки сгоревшего дизтоплива, мешаясь с белесым паром.

Отверженный пробежал дальше, потом перешел на шаг, заковылял, тяжело дыша. Шел, куда глаза глядят. Уже через четверть часа он позабыл, как здесь оказался и от кого убегал, и только чувство голода осталось — неизменное, постоянное, с которым он почти сроднился. Становилось все темнее, а тут и луна — один единственный оставшийся на весь город фонарь, предательски забежала за тучу, погрузив обезлюдевшие районы в средневековую тьму, которую лишь в трех-четырех местах разгоняли слабые рахитичные искорки керосинок. Впрочем, сверху на это глядеть было некому — авиационные маршруты все как один проходили в стороне от города.

Откуда-то спереди наползала липкая черная мгла, такая густая, что, казалось, имела вес и форму. Отверженный на это не прореагировал, все так же безмятежно шел вперед, только чуть дернулся, когда дымка накрыла его с головой. Странные запахи кружили голову, и ему на миг показалось, что пахнет чем-то съестным. Пустой желудок яростно заурчал, просыпаясь от многодневного летаргического сна.

Под ногами стала хлюпать дурно пахнущая влага, впрочем, она была лучше, чем колкий холодный снег с острыми лезвиями льдышек. Вода под ногами подобралась до колен, а потом неожиданно схлынула, и он ощутил, что идет по мягкой земле.

Теплой земле.

Подняв голову, Тихонов увидел крупную звезду, что хитро подмигивала ему с бархатного неба. Пройдя еще полкилометра, он понял, что тьмы больше нет. Впереди вдаль уходило шоссе — черная матовая лента, приходящая из ниоткуда и уходящая в никуда. Белая разделительная полоса посередине слабо светилась, отражая звездный блеск. Чуть дальше шумел хвойный лес.

Тихонов понял — это путь. Его путь, его дорога, по которой он будет идти вечно. Вечный путь под звездами. Осознание этого заставило его широко улыбнуться. Всегда шагать под звездами — что может быть лучше?

Широко раскинув руки, он зашагал прямо по белой полосе — белый путь в черном пути. Было тепло и где-то трещали кузнечики.

Так он и шел, пока следующий со стороны Ярославля автомобиль гудком не согнал его с дороги.

— Псих! — донеслось из окошка машины, а отверженный удивленно приостановился. Как же так, это же получается не только его путь.

Еще через четверть часа сердобольный водитель на старом «Уазике»-буханке подобрал его и довез до города, сначала морщась от вони, издаваемой ночным пассажиром, а потом уже от его рассуждений. Так что, довезя дурнопахнущего беглеца до ближайшего населенного пункта, он не поленился позвонить по соответствующему номеру, и утро Максим Тихонов встречал уже в теплой и сухой палате с горячим, вкусным завтраком и заботливым персоналом в окружной психиатрической больнице.

Он немало порадовал врачей своими рассказами о реалиях жизни в покинутом им городе, так что те единодушно премировали его повышенной пайкой и отдельной палатой. Больно уж интересно и подробно рассказывал, и даже сам завотделением, бывало, приходил к нему, и, выслушав очередную байку, по-дружески хлопал Тихонова по плечу, приговаривая:

— Ну ты, Максимка, даешь! Прям писатель!

На что отверженный, в которого больше никто не пробовал стрелять, глупо и безмятежно улыбался.

А в городе, в котором никто так и не узнал, что нашелся человек, сумевший его покинуть, люди продолжали мерзнуть и кое-где уже пустили на растопку собственную мебель. Зима крепчала.

9

Ночью Никита спал плохо. Ворочался с бока на бок, слушая мощный ровный храп Дивера, через который пробивалось вялое шуршание снега за окном. Звук этот не успокаивал, скорее пугал. Пустая квартира, еще одна, находившаяся сразу над комнатой Сергеева, поражала своей неубранностью и запустением. Клубки пыли собирались в углах, липли друг к другу, образовывая каких химерических многолапых чудовищ. Никита смотрел на них во все глаза, и иногда ему казалось, что эти пыльные твари вот-вот оживут, да поползут к нему. Он даже звук придумал, с каким они будут двигаться — тихое шуршание-шипение, вот как у снега.

Еще его пугал Евлампий Хоноров, что вот уже пятый час сидел, неподвижно привалившись к стене и уставившись в пространство черной, замызганной тряпкой, которая теперь заменяла ему глаза. Губы его шептали загадочные слова и иногда расходились в теплой сердечной улыбке, от которой, тем не менее, мороз драл по коже. Самое страшное, что Евлампий и вправду начинал что-то видеть, что-то реальное, и зрение это было в чем-то схожим с тем, что посещало иногда самого Никиту. Схожим и одновременно совершенно ему противоположным. Будь здесь Влад, умный взрослый Влад, который прочитал много книг, он возможно бы сказал, что у слепых иногда открывается подобное зрение, уже тогда, когда они лишатся своих реальных глаз. Что-то вроде внутреннего ока, которое видит куда больше, чем утраченное физическое зрение. Рассказал бы и об идущих из седой древности историй о тайных ритуалах, проводимых черными колдунами — те сами жертвовали своими глазами, дабы видеть только внутренним зрением.