Я вернусь через тысячу лет. Книга 1 - Исай Давыдов

– Мы с тобой тянем! – размышляет вслух Али. – А другие пока разберут лучших.

Он всё о девушках!

– Они все хорошие, – спокойно возражаю я. – Какую полюбишь, та и станет лучшей.

– Нет, не все! – Али горячится. – Я уже смотрел – беленьких совсем не так много!

– А тебе обязательно «беленькую»?

– Конечно!

– А мне – всё равно.

– Потому что ты сам «беленький»! А я себя знаю! Если женюсь на черноволосой – всю жизнь буду завидовать тем, у кого «беленькая». Но на Рите не должно быть зависти!

– Волосы можно покрасить, Али!

– Волосы – можно! Характер – нет! «Беленькие» – спокойные. Мне нужна спокойная жена! Я сам горячий!

Смешной этот Али! Умный, весёлый, отличный скульптор и монументалист – и смешной. Что-то в нём есть древнее – чересчур откровенное, обнажённое. В наших краях парни даже не думают так, как Али говорит.

Он любит лепить красивые фигуры. Уже здесь, в «Малахите», он вылепил две небольшие статуэтки – купальщицу и балерину. Прекрасные вещи! Ребята один за другим ходят в мастерскую к Али, чтобы посмотреть на них.

Я не раз думал: кто же был его моделью? Али не говорит об этом. А я, конечно, не спрашиваю.

Впрочем, может, здесь и не обязательна модель? Можно ведь вылепить мечту!

Наверно, Али и сам был бы прекрасной моделью для скульптора. Если бы я хоть немного умел лепить, непременно вылепил бы этого парня.

У Али точёный нос с маленькой горбинкой, слегка вытянутые вперёд пухлые, по-детски капризные губы. Его густые чёрные брови срослись над переносицей в сплошную линию. Я читал в восточных преданиях о красавцах, у которых брови срослись над переносицей. Но никогда не видел. Али – первый.

Он чуть ниже меня. Но меня всегда считали высоким. В нашем классе только Женька выше. Так что, в общем, у Али хороший рост. Но зато Али шире меня в плечах, и быстр и ловок, как тигр, и по его мускулатуре можно изучать анатомию.

Я тоже не слабак, и никогда не жаловался на свои мускулы. Но мне далеко до Али.

Интересно, какими видят нас обоих здешние девушки?

Али – яркий, смуглый, броско-красивый. У него цепкий и быстрый, как молния, взгляд. Рядом с ним я – блёклое пятно. У меня светлые волосы, и бледный, чуть красноватый северный загар, и веснушки на носу, и глаза – обычные, серые. А в детстве были голубыми.

И, наконец, Али талантлив. Всего месяц мы в «Малахите», но пластмассовое панно «Подвиг», созданное руками Али, уже украшает столовую, на скульптуры Али бегает смотреть чуть не весь лагерь, и талант Али уже признан здесь всеми.

А я? Никогда у меня не было никакого таланта. И даже немногие стоящие дела, которые я задумал – тедр-браслет да коробочки эмоциональной памяти, – так и не довёл до конца.

Чего же Али волноваться? Чего спешить? Он не из худших здесь…

– А может, тебе и не нужна тут девушка? – интересуется Али. – Может, ты ещё любишь ту?.. Которая приезжала… Её, наверное, не взяли в «Малахит»?

– Не взяли, – соглашаюсь я. Почему-то не хочется объяснять Али, что Лина и не просилась сюда. – Но это не моя девушка, Али. Мы просто друзья.

Али хмыкает и недоверчиво усмехается. Потом произносит:

– Она на тебя так смотрела!.. Нет, вы не просто друзья!

– Это тебе показалось, Али.

Он снова хмыкает и недоверчиво усмехается.

Конечно, ему не показалось, это и я понимаю. Но зачем всё объяснять?

Лина приезжала ко мне только один раз – десять дней назад. Мы долго бродили с ней по громадному парку «Малахита» и качались на качелях, и взлетали в небо в кабине пневматической катапульты, и потом обедали в нашей столовой, где я представил её своим новым друзьям.

После обеда мы бродили по осеннему рыжеющему парку уже втроём – с Маратом Амировым, который очень обрадовался, увидев Лину в столовой. Но потом Марат незаметно исчез куда-то, и мы опять остались вдвоём.

Это был очень грустный день, потому что он как бы подводил итог нашей так и не сложившейся любви. У любви должно быть будущее, тогда она может жить. А у нас с Линой будущего не было – с первого дня. И поэтому мы поссорились, не успев толком познакомиться. И хотя потом Лина сама вызвала меня, и поняла, и простила невольную мою бестактность в тот день – мы оба чувствовали полную обречённость наших отношений. Может, Лина и хотела бы, чтоб я отказался от «Малахита», ради неё. Но, разумеется, не говорила об этом. А если бы и сказала – ничто бы не изменилось. Видно, она чувствовала это, потому и молчала. Слишком немногое нас связывало, чтобы я отказался ради неё от своей давней мечты.

Ещё если бы ради Тани…

Вообще, я слишком много думал о Тане, когда разговаривал с Линой.

Наверно, она и это чувствовала.

Может, потому и плакала, когда мы прощались. Не знаю. Но при мне держалась хорошо. И много шутила. И даже хохотала.

Но шутила – горько.

И зачем ей так не повезло?

Мы поцеловались с ней при встрече как старые друзья – быстро, легко, и на людях. А потом целовались вдвоём, прячась в парке от посторонних, уже совсем по-другому. Это были сладкие и одновременно горькие поцелуи. И не мог я ни удержаться от них, ни отказаться. Потому что впервые целовал девчонку безо всяких моих просьб и её разрешений. Просто потому, что нам обоим так очень хотелось.

В этом была сладость.

И в неизбежности близкого расставания была горечь.

Наверное, Лина не стала бы прятаться от посторонних, не в её характере. Оглядывался обычно я. И Лина не удержалась, съязвила:

– Ты словно боишься, что нас увидит твоя будущая невеста. Она уже наметилась?

– Если бы наметилась, – признался я, – мы гуляли бы сейчас втроём.

– Представляю, какая это была бы яркая радость для всех нас! – Лина усмехнулась. – Ты не чувствуешь чего-то отталкивающего в этом вашем обязательном кастовом браке?

– Он не обязателен, Лин. Я могу выйти отсюда и неженатым.

– …Только не в ту дверь, куда тебе хочется, – продолжила Лина. – Самые типичные законы касты! И как ты этого не понимаешь?

Я промолчал. В Лине явно говорила обида на то, что «Малахит» ей никак не улыбался.

Под вечер, когда пора было расставаться, она тихо произнесла:

– Мне кажется, ты должен оставить на Земле свой след, Сандро: свои гены, свой род. Будет несправедливо, если Земля потеряет всё это с твоим отлётом. Ты не худший из людей. И я согласна стать матерью твоего ребёнка.

Она выдохнула это как что-то выстраданное, выношенное. Будто уже родила.

А я опешил. Никак не ждал такого отчаянного признания.

– Мы же будем несчастны, Лин, – вслух подумал я. – Все трое…

– Неправда! – горячо возразила она. – Мы с твоим дитём будем счастливы! Ребёнок будет гордиться отцом-героем. Ребёнок будет расти как дитя героя. Дети героев – обычно прекрасные люди!

– Во-первых, я не герой, не преувеличивай. И все мы тут не герои… А во-вторых, я всю жизнь буду мучиться от того, что не увижу своего ребёнка, не поддержу его… Особенно пока он мал и беспомощен…

– «Во-первых… во вторых…» – передразнила Лина. – Тебе никто не говорил, что ты эгоист? – неожиданно ледяным тоном поинтересовалась она.

– Кажется, ты первая.

– Хоть где-то я успела первой! – Лина усмехнулась. – Ну, пока, юный старичок! Думай, пока я не передумала…

Она по-дружески чмокнула меня в щёку и побежала к биолётам, стоявшим у ворот «Малахита». Отсюда до станции хайвэя – монорельсовой дороги – не так уж далеко.

Почему-то мне кажется, что она не приедет больше в «Малахит». Хотя я и приглашал. Десять дней назад мы, наверное, виделись с нею в последний раз.

А вот Таня сюда не заглядывала. И вообще никак не напоминала о своём существовании.

Когда думаю о Тане, кажется, что настоящее – позади. Конечно, будет когда-то другая девушка. И женюсь, наверное, иначе не пустят на Риту, и выходить придётся, как точно сказала Лина, «не в ту дверь». Но весь этот «кастовый», по её определению, брак заранее кажется лишь заполнителем той огромной пустоты, которая образовалась после Тани, и в которой совсем потерялась маленькая, отчаянная, сладкая и горькая Лина.

Иногда гадаю: что было бы, если б мы с Таней не расстались? Не видать бы мне «Малахита»! Ведь я давал слово. Давно, ещё в седьмом классе. Хотя Таня и не просила никаких обещаний. Но я никогда не нарушал своих слов.

Интересно, а как это решалось у Женьки Верхова?

Вначале мне показалось, что он не колебался, всё решил быстро. Потому что когда я пришёл на выпускной вечер, сразу увидел заплаканные глаза Лены Буковой. Она была очень нарядна, как всегда изящна и эффектна, но её большие зелёные глаза были измучены и полны отчаяния.

Немного позже я встретил взгляд Женьки. В этом взгляде было столько боли, что я поразился.

Впрочем, и Женька удивлённо глядел на меня. Ведь на вечере я ни разу не подошёл к Тане. Впервые. Наверно, Женька тоже прочитал что-то неожиданное в моём взгляде.

Но, в общем-то, ему было не до меня. Он торчал возле Ленки. А я был один. И мог наблюдать.