Семя титана - Александр Андрюхин

Но даже футбол не выветрил досаду от сегодняшнего дня. Через полчаса домой явилась жена и несколько развеяла уныние. Первым делом она отчитала мужа за курение в комнате, затем отчитала за обувь, брошенную под ногами, после чего поинтересовалась счетом и, наконец, принялась рассказывать о происшествии на Малой Бронной, свидетельницей которого она оказалась.

— Представляешь, на моих глазах неподалеку от театра на Бронной пытались похитить девушку. Трое каких-то дегенератов едут со стороны Макдоналдса на «вольво», а молоденькая блондиночка спокойно идет по тротуару. Вдруг эти идиоты останавливаются, выходят из машины, ни слова не говоря, хватают девушку за руки и тащат в машину на глазах у всего народа. Как тебе это нравится?

— Никак не нравится. А что народ?

— Народ безмолвствует и делает вид, что не видит. Рядом ни одного милиционера. На Тверском бульваре их как грязи, а чуть в сторону — ни одного!

— Ну и чем все кончилось?

— А тем, что не перевелись на Руси ещё настоящие мужики. Так вот, какой-то мужчина респектабельного вида наблюдал за этой катавасией, а потом, видимо, ему надоело. Он подошел к этим подонкам, так спокойненько достал из кармана нож и, ни слова не говоря, подставил одному из гадов к горлу.

— Респектабельный мужчина с ножом в кармане? Оригинально! — усмехнулся Анатолий Семенович.

— Ничего смешного, — обиделась жена. — Как говорил товарищ Кропоткин: «До тех пор пока государство не сможет обеспечивать личную безопасность граждан, граждане должны быть вооружены». От себя добавлю: «Не только должны, но и обязаны!» Не окажись у того джентльмена в кармане лезвия, девушку бы завтра нашли в канализационном люке. А ведь если этого мужчину задержат и обнаружат при нем нож, то ведь посадят!

— Никто за нож не посадит, если это, конечно, не табельное оружие, поморщился Батурин. — Ножи в свободной продаже. Ну и чем закончилось? Девушку в конце концов отбили?

— Те на «вольво» струсили и уехали, хотя и махали арматурой. А мужчина, как истинный рыцарь, отправился провожать девушку, хотя до этого, кажется, собирался в театр.

— Откуда ты знаешь, что в театр? — нахмурился муж.

— От верблюда! Потому что он стоял на крыльце театра.

Глаза Анатолия Семеновича подозрительно сузились.

— А, кстати, что ты сама делала на Бронной?

— В банке была. Ты разве не знаешь, что именно там мы снимаем квартальные.

— Значит, ты сегодня при деньгах? — подмигнул муж.

— Увы! — развела руками жена. — Денег не дали. У них в банке в ышла из строя операционная машина. Сегодня весь день такой. Везде что-то выходит из строя. У нас, например, на работе полетело два компьютера, а этажом ниже задымился сканер. Представь! А у моей подруги на работе замкнула электропроводка. Просто мистика какая-то. Не зря же сегодня пятница, тринадцатое.

16

Именно так завершилась пятница тринадцатого июля две тысячи первого года. А ровно за два месяца до этого дня, тринадцатого мая, которое выпало на воскресенье, по Чистопрудному бульвару бежала молодая девушка весьма несвежего вида. Она неслась, ни на кого не обращая внимания, и что-то бормотала себе под нос.

«Что он найдет? — с раздражением недоумевала она. — Мой номер телефона? Сумасшедший! Не зная ни имени, ни фамилии, ни адреса. Может, незнакомец имел в виду, что найдет меня саму? Но каким об разом? Найти в Москве человека так же невозможно, как иголку в стоге сена. Хотя иголку отыскать ещё можно, а вот человека в этой пыльной, большой деревне — ни за что на свете».

Так думала девушка на улице, в ванной и лежа на диванчике с полотенцем на голове. С этой мыслью она засыпала и досадовала на себя, что не прокричала ему свой номер. Точнее, Юлькин.

А было бы действительно здорово встретиться с ним под вечер в каком-нибудь чистеньком скверике в субботу или воскресение, когда не нужно никуда спешить. И грациозно цокать с ним под ручку, благоухая самыми тонкими парфюмерными ароматами, в черных чулочках и разлетающейся юбочке. И все бы вокруг оглядывались, а красивая бы пара неторопливо брела между скамеек в тихое уютное кафе. И он бы трепетал и смущался, когда её грудь ненароком касалась его руки. Но все это мечты. Она его больше не увидит. А жаль. Скорей бы, что ли, Юлька пришла с дежурства. Ведь это идиотство работать по выходным.

Юлька пришла в семь вечера. Она молча выслушала слезную исповедь подруги и участливо разревелась. Около часа проплакали девушки, сидя одна против другой, и Юля, сморкаясь в платочек, с упрямой периодичностью восклицала:

— Козел! Подонок! Скотина! Носит же таких земля!

— Я не хочу с ним расставаться! Я его люблю! — захлебывалась Инга.

— За что же ты его любишь? — изумлялась сквозь слезы Юля.

— Разве любят за что-то? — пожимала плечами страдалица. — Любят ни за что, потому что это от Бога. Если любят в благодарность, то это от лукавого, потому что в его власти обстоятельства, но сердца во власти Бога. Понимаешь?

И блудная дочь, перейдя на более спокойное всхлипывание, принялась повествовать подруге о том, как пришла она однажды со стихами одноклассника Антона Гогина в редакцию одного толстого серьезного журнала и как потом долго плутала по коридорам, пока не попала в полутемный кабинет, заваленный до самого потолка папками разной толщины. Сейчас она затрудняется сказать, зачем ей понадобилось хлопотать за этого несчастного Антона, которому весь двор пророчил блестящую славу стихотворца, но тогда она была полна решимости бороться за права своих друзей, за право молодости, за право двора на собственный голос. Она готова была высказать любому очкастому редактору, что именно гогинские стихи близки её поколению, за которым будущее, и что эти пронафталиненные толстые журналы давно уже никто не читает, во всяком случае из молодежи, а если кто и удосуживается пролистать, то исключительно ничтожная горстка пенсионеров.

Вот тогда в отделе критики Инга и увидела его, усталого, седого и несколько рыхловатого человека с проницательным взглядом. На вид ему было около пятидесяти, и он вызывал уважение. Не отрываясь от стопки машинописных листов редактор кивнул на стул и долго ещё что-то вычеркивал ручкой в аккуратно отпечатанной рукописи. Потом он взял у неё измятые листы со стихами Гогина и небрежно пролистал. Инге показалось, что редактор не прочел и четверти, но, видимо, в этом не было необходимости. Он со вздохом сцепил листы скрепкой и сказал:

— Я бы посоветовал молодому человеку для начала прошпаргалить теорию стихосложения. Кстати, почему он не пришел сам? Тут и рифмы весьма примитивные, и слова едва умещаются в размеры. Бульварные сленги весьма нелепо перемешаны с фразеологией высокого штиля. И вообще, милая девушка, знаете ли вы, из чего состоят стихи? Как минимум из метафор, эпитетов, гипербол. А здесь что? Существительные, глаголы и междометия. А какая неистовая погоня за аллитерациями! Но аллитерация только приправа, а где ж, извините, само меню?

Сотрудник журнала говорил ещё что-то умное, но Инге объяснять уже было не нужно. Она внезапно поняла, насколько ничтожен и бездарен этот дворовый писака Гогин и насколько мелка его подзаборная публика. Но главное, как нелепо выглядела королева двора, пришедшая в чужой монастырь со своим уставом. А этот умный человек тратит свое бесценное время на неё и на эту гогинскую чушь.

Редактор вернул девушке рукопись и взглянул в глаза.

— И ещё я советую не хлопотать за них. Поэзия не нуждается ни в чьих хлопотах. Что касается графоманов, у них и без вас железные пробивные способности.

Девушка пробормотала в ответ что-то невнятное и стала суетливо засовывать рукопись в пакет. Боже, как стыдно. И рукопись никак не хотела укладываться между историей и орфографией. Главное, сейчас не выказать своей растерянности. Главное, изобразить, что ей все безразлично, а тем более — эти лысые критики литературных журналов. Редактор, как бы подслушав её мысли, тонко улыбнулся и вдруг спросил:

— А кстати, что больше вами движет: порыв или меркантильность?

— Только не меркантильность, — пожала плечами девушка, показывая всем видом, что не теряется ни перед какими сукиными сынами, знающими, что такое аллитерация.

— Тогда пойдемте пить коньяк, — предложил он с улыбкой.

И у неё закружилась голова. То ли коньяк сразу же ударил в голову несчастной абитуриентки театрального, то ли сам факт, что этот умный интеллигентный мужчина запросто приглашает в кафе, сдвинул мозги набекрень, но юная газель без всяких раздумий с тем же равнодушным видом (мол, до фени мне и вы, и ваш коньяк) неприлично громко выдохнула:

— Что ж, пойдемте.

И когда он поднялся со стула и галантно взял под локоток, девушка поняла, что теперь пойдет за ним на край света. И это новое ощущение собачьего послушания не было лишено прелести.