ЕВГЕНИЯ МЕЛЬНИК - Евгения Мельник

На батарее стали приспосабливаться к перевозке орудийных тел с пристани. Пришлось переделывать узкоколейку, сократить ее протяженность. Работали без подъемного крана, вручную, подкладывая шпалы, накатывали орудийные тела на вагонетку, затем тащили трактором до батареи. Вытаскивали из башен старые, изношенные тела орудий и на их место опускали новые.

Закончив работы в первой башне, решили восстановить и вторую, в которой в свое время произошел взрыв. Здесь столкнулись с большими трудностями, так как изнутри все сгорело.

За восстановление второй башни взялся артмастер Семен Иванович Прокуда. Впоследствии за эту работу и за смену орудий в башнях 30-й батареи он был награжден орденом Ленина. Были привлечены специалисты артиллерийской мастерской береговой обороны, где работал Евгений Красников, и электромеханической мастерской военного порта. Пришлось на месте, в Севастополе, выискивать запасные части и детали, обшаривать склады и кладовые, переворачивать тонны металлического лома.

Работа шла быстро, трудились днем и ночью, не замечая усталости. Все с нетерпением ждали, когда восстанет из мертвых и снова заговорит 35-я морская дальнобойная батарея. Мы, мирные жители городка, ждали этого момента с неменьшим нетерпением, чем военнослужащие.

И вот раздались первые выстрелы, потрясшие воздух. Тридцать пятая снова живет!

Но тут опять стряслась беда с 30-й батареей.

Снаряд немецкого танка, обстреливавшего ее с ближнего аэродрома, попал в дуло пушки, и ствол дал трещину. Башня вышла из строя. На батарею были вызваны Красников и другие специалисты.

— Решили срезать автогеном край ствола пушки, где была трещина, — рассказывал Красников. — Я возражал против автогена, ведь от быстрого остывания металл может дать новые трещины, и предлагал резать ствол резцом. Но этот способ требует много времени, пришлось прибегнуть к автогену. Кислород привезли катером, пушку замаскировали, сделав над ней шалаш, чтобы не видно было искр.

Немцы находились на соседнем аэродроме на расстоянии около 1200 метров и считали батарею разбитой, полностью выведенной из строя, так как пока она молчала. Работать можно было только ночью, днем пушка находилась в мертвом положении, ее нельзя было двигать, чтобы враг не догадался о происходящем ремонте.

И вот, когда я начал снизу резать автогеном ствол орудия, искры полетели вверх, подожгли брезент и целым снопом вырвались наружу. Этот фейерверк был замечен противником. Начался артиллерийский обстрел батареи. Я бросил работу и спрятался в башню. Закончил дело в следующую ночь, и сразу же по окончании работы из пушки сделали «пробный» выстрел. Этим выстрелом оторвало от дула новый кусок, почти равный отрезанному. После этого командование решило менять изношенные тела всех орудий тридцатой батареи.

На батарее стоял подъемный кран, сохранившийся ещё со времен ее строительства. Но если пользоваться краном, то немцы все поймут, разобьют бомбами и артиллерийским огнем кран и вообще не дадут работать. Пришлось только по ночам подвозить паровозом к батарее кран, а в основном работать вручную. Работали, не показывая признаков жизни: днем — внутри башен, ночью снаружи.

Используя опыт, накопленный на 35-й батарее, упростили производственный процесс. В мирное время на эту работу потребовалось бы два месяца, а сейчас она была завершена за шестнадцать дней — и это под самым носом у немцев.

До начала третьего штурма батарея молчала, направив новые дула орудий в сторону противника.

В городе

Мы с мамой часто ездили в город, даже делали это во время второго штурма. Останавливались у приятельницы моей матери Екатерины Дмитриевны Влаковой, так как наш дом в ноябре сильно пострадал от упавшей поблизости морской мины. Влайковой долго пришлось ухаживать за тяжело больным мужем — Степаном Николаевичем, преподавателем математики, приятелем моего отца.

Поднявшись с постели после болезни, Степан Николаевич начал работать в школе, находившейся в подвале одного из домов по улице Ленина. Мой папа не раз заводил с нами разговор о том, чтобы вернуться в город и тоже приняться снова за свою педагогическую деятельность. Его тревожила мысль, что школы опять работают, а он впервые за сорок лет не принимает в этом никакого участия. И маму тянуло в ее насиженное гнездо.

Мама затеяла ремонт нашей квартиры. Сколько я ее ни убеждала, ни доказывала, что это преждевременно, бесмысленно, мама стойко стояла на своем. За свой счет она наняла рабочих, которые лазили на крышу, устанавливали новые стропила, покрывали их черепицей, причем через каждые полчаса скатывались оттудаи бежали в бомбоубежище. Было немало дней, когда они совсем не могли работать из-за воздушных тревог. Ремонт подвигался медленно. Строился карточный домик, а мы из-за него через каждые два-три дня ездили в город. Иногда оставались ночевать в своей полуразрушенной квартире на третьем этаже, в совершенно пустом, покинутом доме. Ночи эти были не весьма приятны.

Мама занималась ремонтом, а я отправлялась по делам в город. При налетах приходилось заскакивать в ближайший подвал какого-нибудь дома или в штольню. За время осады под городом вырыли новые подземные ходы, восстановили старые, давно заброшенные и местами осыпавшиеся, существовавшие со времен первой обороны Севастополя 1854–55 годов. Я побывала в штольне под Краснофлотским бульваром, в штольне, начинавшейся во дворе кинотеатра «Ударник» (в нее перенесли кинотеатр, здание которого было разрушено). Штольни были укреплены балками, вдоль стен стояли деревянные скамьи, горел электрический свет.

Город в основном ушел под землю. Здесь находились мастерские, где изготовлялись мины, вытачивались части для машин, шилась и чинилась одежда; под землей выпекался хлеб, работали учреждения.

Жизнь не прекращалась и наверху. Очень часто обрывались провода, разрушались трансформаторные будки, прекращалось трамвайное движение, тротуары и мостовые заваливались обломками разрушенных зданий. Но проходило немного времени — опять ходили трамваи, провода висели в воздухе, тротуары и улицы были расчищены, и только необычное зрелище, к которому трудно привыкнуть, являли собой совершенно разрушенные или полуразрушенные дома.

Вот двухэтажное здание. Бомба отхватила его половину, в другой продолжают жить люди. Исчезла середина большого трехэтажного дома, а края его стоят, как две высокие башни. В четырехэтажном доме по улице Ленина сорвана крыша, обрушилась вся передняя стена, потолок верхнего этажа прогнулся, как гамак, на него навалены огромные искореженные балки. Все убранство квартир — как на ладони. В комнате на верхнем этаже стоит целехонькая кровать, застеленная белым покрывалом, на стенах висят картины, в углу шкаф.