Призраки коммунизма - Владимир Бойков

— И пойду, — строго ответил Культя. — Но потом. По долгу службы, так сказать. А сейчас — исполняй-ка заказ.

Официант удалился. Вскоре он принёс две кружки пива. Тут же появилась тарелочка с клопами, пузатые бело-розовые опарыши и запечёная прямо с перьями ворона.

Культя с маху отцедил половину пива, аж дух перехватило, схватил самого крупного клопа за хоботок, оторвал лапки и отправил тушку в рот. Вытер выступившие слёзы, шмыгнул носом и обеспокоенно закряхтел, посматривая, как его подруга споро разделывается с вороной. Чтобы сильно не отставать, кавалер подцепил сразу нескольих опарышей и стал глотать их, не прожёвывая и почти не наслаждаясь. Он слегка расстроился, определив, что полакомится вороной ему уже не придётся, хотел было выхватить кусочек, но опомнился, сообразив, что всё это обжорство затевалось исключительно, как средство соблазнения. Культя заставил себя прекратить пожирать опарышей и пододвинул блюдо девице. Та благодарно покивала, сделала затяжной присос к кружке и захрумкала солёненьким деликатесом.

— А ты — клёвый товарищ, — приободрила чуть скисшего ухажёра Вася, подтягивая поближе тарелочку с клопами.

Вообще-то Культя не считал себя обжорой. Как каждый честный Коммунист, он умел довольствоваться малым, так что вполне мог обойтись и без всех этих вкусностей. И где-нибудь в другом месте, где не витали бы столь дурманящие запахи, и где перед глазами не мелькал бы рот, блаженно пожирающий яства, можно было бы и не думать о еде, но именно сейчас не думать о ней было невозможно. Нервничал он, впрочем, не столько от жадности, сколько от страха, что расходы окажутся напрасными, что Вася начнёт отговариваться и хитрить, когда дело вплотную приблизится к потреблению её прелестей. Надо было срочно искать необходимые слова, но самые подходящие никак не выговаривались, а всевозможные заменители женщина могла истолковать превратно и потом в самый ответственный момент отпереться. Культя проклинал себя за нерешительность, но в такие моменты его всегда клинило. Критик с надеждой посмотрел на девицу. Та чуть смутилась и, потупившись, произнесла:

— Я подожду тебя снаружи, а ты пока расплатись. Только не задерживайся долго.

— Я? Да я мигом, уж я-то… — Засуетился её новый ухажер.

Вася мило улыбнулась и поспешила к выходу.

Культя быстро облизал тарелки. Официант уже стоял за его спиной.

— Изволим расплатиться?

— Вот именно. — Критик вынул из кармана два фантика, замялся на мгновение, но протянул оба. — А ещё… я бы хотел…

— Мало, — кратко пресёк официант Культины поползновения.

— Да ты что?!

— У нас всё-таки ресторан, а не пивнушка.

Тут только Культя сообразил, как сплоховал, не поторговавшись наперёд за каждое блюдо. Конечно, он мог и не платить, поскольку в Коммунистическом обществе всё бесплатно, но, съев чужую еду, являвшуюся личной собственностью, он обязан был предоставить её владельцу что-то взамен. Его могли заставить отработать на какой-нибудь грязной работе, могли избить ради потехи, могли…

Официант прошёлся вокруг попавшегося клиента. Из кухни поглядывали заинтересованные повара.

Культя сунул руку в карман, вынул из Партбилета иконку Кузьмича, поцеловал её и протянул официанту.

— Мало, — сухо отрезал тот.

Культя побледнел, сжал челюсти. По красноречивым взглядам, нагло ощупывающим его фигурку, он уже понял, чего от него хотят хозяева заведения.

— Я думаю, спор о соизмеримой ценности моих предметов и вашей закуски мы решим на Парткоме, — произнёс Культя, каменея лицом, одновременно стараясь унять судорогу в том самом месте, на которое зарились труженики общепита.

— Деньги в нашей стране не имеют стоимости, — резонно изрёк официант.

— А это? — Культя указал на иконку.

Официант задумался. Безусловно, ценность иконки Кузьмича при умелом расхваливании оной превознеслась бы её хозяином до небес, и Секретарь, поддавшись идеологическому экстазу, вполне мог принять не практическое, а политическое решение.

— Ладно, — сдался официант, с пренебрежением сгребая добычу в карман. — Некогда мне по Парткомам шляться.

22

Культя вылетел на улицу с признаками сильнейшего негодования на лице, утешаясь лишь тем, что его ждут снаружи. Но Вася успела куда-то улизнуть. Неудачливый ухажер присел на бетонный обломок и попытался заплакать. Но слёз не было. Наверное, злость перевешивала жалость. «Где же она, где?!» — ярился Культя.

Ему уже ничего не хотелось, но практичность подсказывала, что упускать девицу после таких несоизмеримых затрат — неблагоразумно. Тем более, что в Коммунякии проживало не так уж и много полноценных особей женского пола. Умирали они раньше мужчин, потому что средство к существованию у них имелось одно — собственное тело. Дети в Коммунякии рождались редко, поскольку Партия не давала никаких рекомендаций по методам их зачатия. Наверное, в этой стране вообще не знали бы, как делаются дети, если бы не всесильные инстинкты и устные поучения доброхотов. Особенно мало рождалось девочек. Сама природа, видимо, щадила эти слабые существа и не программировала их большого количества. Но мужикам от этого было не легче. В стране, изнурённой онанизмом, лучше всех себя чувствовали приспособленцы, которые на все лады расписывали преимущества анально-орального сношения. Тем не менее, несмотря на очевидную доступность предлагаемых ими методов, в Коммунякии всё еще оставалось немало сторонников классического совокупления, к коим и относил себя Культя.

Однако предмет его сексуального хотения куда-то запропастился. Критик скорбно вздохнул, поддёрнул штаны и побрёл прочь. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как его окликнули:

— Эй, эй, ты куда?

Это была Вася. Она схватила критика за рукав и потащила за собой, весело приговаривая:

— Цирк в городе объявился. Идём скорее. Представление вот-вот начнётся. Я цирк ещё ни разу не видела.

— Бесплатный? — поинтересовался Культя.

— Почти. Вход — всего один фантик.

Критик резко затормозил.

— Ты чего? Это же цирк!

Культя потупился. Зашмыгал носом.

— Нет у меня больше фантиков.

— Ты же похвалялся, что зажиточный, что у тебя и фантики есть, и иконка, и даже таз.

— В ресторане этом… меня… обмухлевали. А таз я Сяве на сохранение оставил.

— Эх! А я размечталась, что ты меня в цирк сводишь. Я бы отблагодарила.

— Да уж сводил бы…

Девица сунула руку под рубаху, пошарила и вытащила помятый фантик.

— М-да… — сказала она. Осмотрела невзрачную бумажку, взглянула на жалкого дружка. — Ладно. Пойдём. — Вася решительно развернулась и зашагала вглубь городских дебрей.

Стоял прекрасный осенний вечер. Редкие облака собирались пенными кучками и медленно расползались по тёмно-синему небу. Среди развалин старых грибов копошились несколько беспартийных в поисках съедобной травки. Изредка слышался радостный вскрик. Значит, кому-то удалось поймать жучка или муху, а может быть даже гусеницу.

Перед входом в цирк Вася попыталась сговориться, чтобы их с Культей пустили на представление всего за один фантик.

— Один фантик за одного! Два фантика за двух! — заорал взъерошенный деловой мужичонка, ловко запихивая протягиваемые ему фантики в штаны с туго перевязанными вокруг щиколоток портчинами.

Народ валил и валил, штаны быстро раздувались. Культя пребывал в безысходной задумчивости.

— Стой тут, — приказала ему подруга.

Через непродолжительное время она вернулась, раскрасневшаяся, запыхавшаяся и весьма довольная. Постучала Культю пальцем по лбу, чтобы очнулся и, крикнув мужичку: «Вот два фантика!» — потащила своего незадачливого ухажёра занимать места.

21

Арена представляла собой небольшую ровную площадку среди нескольких, обвалившихся полукругом, старых грибов. На этих обломках, заросших несъедобным мхом и лишайником, галдя и переругиваясь, рассаживались зрители. Бойко шёл торг за места поближе к арене. Коммунисты жаждали зрелищ.

Появился конферансье — чернявый, пружинистый, разнузданный и жутко самодовольный тип. Скаля гигантские чёрные зубы, он раскланялся с таким видом, как будто собравшиеся пришли посмотреть именно на него.

— Первым номером нашей удивительной, замечательной, восхитительной, умопомрачительной, искромётной программы выступает — Человек-Рожа! — вскричал конферансье, двигая челюстью не сверху вниз, а из стороны в сторону.

На арену вышел невзрачный, лысый, с бабьим лицом человечек и стал строить гримасы. Кто-то, видать, самый смешливый, хмыкнул, остальные дружно засвистели. Человечек обиженно скорчился и уполз за кулисы.

Потом свои сомнительные прелести демонстрировал Человек-Урод, с двумя головами, двумя ногами и одной рукой. Его бы тоже освистали, но он покорил публику, показав ей два половых члена, один из которых, впрочем, был какой-то подозрительный.