История абдеритов - Кристоф Виланд

– О, перестаньте, господин Демокрит, Вы же посмеиваетесь надо мной. Ведь то, что вы рассказываете, это сказка о стране кисельных берегов и молочных рек, тысячу раз слышанная мной в детстве от моей няньки.

– Но ведь вы согласны, Клонарион, что в такой стране жилось бы неплохо?

– А вы разве не замечаете, что за всем этим скрывается какой-то тайный смысл? – заметил мудрый советник. – По-видимому, сатира на некоторых философов, считающих наслаждение высшим благом. «Плохо отгадываете, господин советник!» – подумал Демокрит.

– Я припоминаю, что подобное описание золотого века я читала в «Амфиктионах» Телеклида,[112] – сказала госпожа Салабанда.[113]

– Страна, которую я описал прекрасной Клонарион, – отвечал Демокрит, – вовсе не сатира. Это страна, в которую из каждого десятка таких мудрых людей, как вы, втайне мечтают попасть непременно все десять и в которую хотят вас перенести своими проповедями ваши абдеритские учители нравов. Если бы в их декламациях был бы хоть какой-нибудь толк!

– Хотелось бы знать, как вы это понимаете, – проговорил советник, привыкший из-за многолетней привычки слушать одним ухом, подавать свой голос спросонья и не утруждать себя долгими размышлениями.

– Вы, как я вижу, предпочитаете сильное освещение, господин советник, – ответил Демокрит. – Но слишком яркий свет столь же неудобен, как и недостаточен. Светотень – вот что требуется, чтобы увидеть необходимое. Я заранее предполагаю, что вы способны видеть. Ибо если это не так, то вы, надеюсь, понимаете, что при свете и тысяч солнц вы увидите не больше, чем при мерцании светлячка.

– Вы говорите о светлячках? – спросил советник, очнувшийся при слове «светлячок» от своего рода душевной дремоты, в которую он впал, заглядевшись на грудь Салабанды во время речи Демокрита. – А я думал, что мы говорим о моралистах.

– О моралистах или светлячках, как вам будет угодно, – сказал Демокрит. – Но чтобы объяснить суть дела, я хотел бы сказать вам только следующее: страна, где царит вечный мир и где люди в равной степени свободны и счастливы, где добро не смешано со злом, а боль и добродетель не смешаны с наслаждением и пороком, где существует только красота, порядок и гармония – короче, страна, какой хотят себе представить ваши моралисты весь земной шар, это страна, где либо люди вовсе не имеют желудка и нижней части туловища, или же это, безусловно, страна, изображенная нам Телеклидом в «Амфиктионах», из которых (как верно заметила прекрасная Салабанда) я заимствовал свое описание. Полное равенство, полная удовлетворенность настоящим, постоянное согласие, – одним словом, времена Сатурна, где не было нужды ни в царях, ни в солдатах, ни в советниках, ни в моралистах, ни в портных, ни в поварах, ни во врачах, ни в палачах, возможны лишь в той стране, где зажаренные куропатки сами летят в рот, или же там (что примерно то же самое), где у людей не существует никаких потребностей. Положение это кажется мне настолько ясным, что его невозможно сделать ясней для того, кому оно кажется темным, даже при помощи всех светил на небе. Однако ваши моралисты досадуют на то, что мир таков, какой он есть. И если честный философ, знающий причины, почему мир не может быть иным, считает досаду подобных людей смешной, то они относятся к нему словно к врагу богов и людей, что само по себе еще более смешно. Но порой, когда эти господа-ипохондрики берут верх, события принимают достаточно трагический оборот.

– А что же, по вашему мнению, следует делать моралистам?

– Сначала немного изучить природу, прежде чем воображать, что они знают больше, чем она; снисходительно и терпимо относиться к глупостям и невоспитанности людей, терпящим то же самое от них; исправлять ближнего примерами собственного поведения, а не утомлять его холодным пустословием или оскорбительными речами; не ожидать последствий там, где нет для этого еще никаких причин; не требовать, чтобы мы достигли вершины горы, прежде чем взберемся на нее.

– Но кто же настолько безрассуден? – спросил один из абдеритов.

– Девять десятых законодателей, прожектеров, учителей и исправителей человечества на всей земле и притом ежедневно, – ответил Демокрит.

Настроение естествоиспытателя начинало казаться несносным развлекающемуся обществу, и все отправились по домам. По пути при свете лунного сияния они болтали о сфинксах, единорогах, гимнософистах и стране кисельных берегов. И как ни были разнообразны высказанные ими глупости, все, однако, сошлись на том, что Демокрит – странный, много о себе возомнивший, заносчивый, придирчивый человек, но при всем этом забавный чудак.

– Лучшее, что у него есть, это его вино, – высказал свое суждение советник.

«Милосердный Анубис! – подумал Демокрит, оставшись опять один. – И чего только ни приходится наговорить этим абдеритам, чтобы хоть немного развлечься!»

Глава одиннадцатая

Кое-что об абдеритских философах и о том, как Демокрит имел несчастье из-за нескольких сказанных с добрым намерением слов приобрести весьма плохую репутацию

Однако, упаси вас боже, представлять себе, будто все абдериты без исключения дали обет или принесли присягу не обладать разумом большим, чем их бабки, няньки и советники! В Абдере, сопернице Афин, были свои философы, то есть она имела таких же философов, какими были… ее художники и поэты. Знаменитый софист Протагор был абдеритом и оставил после себя множество учеников, которые, правда, не могли сравниться со своим учителем в остроумии и красноречии, но зато превосходили его в самомнении и глупостях.

Эти господа состряпали особый род удобной философии, при помощи которой они находили без труда ответы на любой вопрос и так проворно болтали обо всем, что расположено в подлунном и надлунном мире, что поскольку среди их слушателей были всегда лишь абдериты, то у этих добрых слушателей прочно укоренилось мнение, будто их философы знают обо всем на свете значительно больше, чем они сами, хотя на самом деле различие между ними было настолько невелико, что разумный человек не дал бы За это и гроша. Ибо дело, в конце концов, всегда сводилось к тому, что абдеритский философ – если исключить пространные и ничего не значащие выражения – был осведомлен о том или ином предмете ровно в такой же степени, как и абдерит, ничего о нем не знавший.

Философы, считая, вероятно, что опускаться до изучения отдельных явлений природы – занятие слишком ничтожное, занимались лишь отвлеченными вопросами, находящимися за пределами человеческого разумения. «В эту область, – полагали они, – никто, кроме равных нам по уму, не осмелится ступить; и что бы мы абдеритам о ней ни говорили, у нас, по крайней мере, есть уверенность, что никто не может обвинить нас во лжи».

Одним из их любимых разговоров был, например, вопрос: «Каким образом, когда и откуда произошел мир?»[114]

– Он произошел из яйца, – утверждал один из философов. – Эфир являлся белком, хаос – желтком, а Ночь высидела это яйцо.[115]

– Он возник из огня и воды, – утверждал другой.

– Он вообще никогда не возникал, – утверждал третий. – Все было всегда так, как есть, и останется таким же.

Это мнение, как самое удобное, получило в Абдере одобрение многих. Оно все объясняет, рассуждали они, и не нужно более ломать себе долго голову. «Так было всегда!» – гласил обычный ответ абдеритов, если их спрашивали о причине или происхождении какой-либо вещи. И того, кто не довольствовался этим объяснением, они считали тупицей.

– То, что вы называете вселенной, – утверждал четвертый, – есть, собственно, скопление миров, которые, подобно кожице лука, находятся один на другом и постепенно отделяются друг от друга.

– Необыкновенно ясно изложено! – восхищались абдериты. – Удивительно ясно! – Они полагали, что понимают философа, так как очень хорошо знали, что такое луковица.

– Химера! – восклицал пятый. – Конечно, имеется бесчисленное количество миров. Но они возникают из случайного движения неделимых солнечных пылинок. И если из десяти миллионов неудавшихся миров возникает, в конце концов, один вроде нашего, мало-мальски сносного, – это великолепный результат.

– Атомы я допускаю, – сказал шестой, – но не произвольное движение, лишенное направленности. Атомы суть ничто или же они обладают определенными силами и свойствами, и в зависимости от того, насколько они сходны или несходны, они притягиваются друг к другу или отталкиваются. Поэтому мудрый Эмпедокл (который, говорят, желая узнать истинное строение Этны, сам бросился в кратер ее) видел в ненависти и любви первые причины всех сочетаний атомов. И Эмпедокл был прав.

– Прошу прощения, господа мои, вы все неправы, – заявил философ Сисамис. – Ни из вашего мистического яйца, ни из связи огня и воды, ни из атомов, ни из вашей однородности частей – гомеомерии – никогда не возникнет мир, если вы не призовете на помощь дух. Вселенная, как и любое живое существо, есть соединение материи и духа. Дух придает материи форму, и оба они от века связаны. И подобно тому, как с исчезновением духа распадаются отдельные тела, так и небо и земля превратились бы в одну грандиозную бесформенную, мрачную и безжизненную массу в тот момент, когда мировой дух перестал бы все соединять и оживлять.