Дyxless 21 века. Селфи - Сергей Минаев

– Ну-ну… – Обнимаю ее за плечи, рыданья сообщают ее телу некоторое тепло.

– Сложно, когда мы напиваемся вдрабадан, и из тебя начинают переть чувства, разговоры о детях, о будущем, о семье, которой у тебя никогда не было.

Странно, неужели я такое говорю? Из людей по пьяни сексуальные монстры или хулиганы вылезают. А из меня, оказывается, семейный папаша. Интересное наблюдение. Только вот насколько верное?

– А потом проходит какое-то время, и ты опять рассуждаешь о неготовности, несвободе, о быте, который душит людей в своих «ипотечных объятиях». Ипотечные объятия – это особенно для нас с тобой актуально. У нас же нет собственных квартир, дач и дорогих автомобилей, правда?

Вот это уже я. Узнаю старика Вовку.

– Потом все опять повторяется. Опять пьяные объятия, разговоры о том, как не хочется «всхлипывать в одиночестве над фотографией выросшей дочери, которая тебе не перезванивает».

Ого. Оказывается, подобные базары имеют некоторую регулярность.

– Потом Вова летит в Лондон на выходные и опять «не чувствует в себе сил», успокаивается, еще месяц в Москве, и – как две недели назад. Аж до пьяных слез. И фразы про «заднее сиденье такси, которое увозит нас двоих неизвестно куда».

Фу. Какая же пошлятина-то. А что было две недели назад? Может, я Suede переслушал?

– Тебя колбасит, Вовочка. – Плач, грозивший было сорваться в истерику, заканчивается так же внезапно, как и начался. Оксана продолжает монолог ровным, я бы даже сказал спокойным голосом. – И в этом весь твой кризис, а не в «писательском блоке». Ты уж определись, кто ты. Стареющий ловелас, сексуальный в своем одиночестве, или романтичный писатель, втайне мечтающий о семье. А то, знаешь, мне надоело читать уточняющие подписи под фотографиями. «Владимир Богданов и Оксана Дементьева, совладелица рекламного агентства».

– А ты, понятное дело, хотела бы подписи вроде: «Оксана Богданова с мужем Владимиром, совладельцем рекламного агентства»? – Вроде бы пришел мой черед раздражаться, но на это просто нет сил. – Извини, что я таким не стал. И еще постарайся простить за то, что когда-то меня угораздило начать писать книги, а людей угораздило их покупать. Я думал, мы достаточно постарели для всего этого дерьма типа игры в статусы.

– Дело не в статусах, Вова. Дело в том, что я женщина, которая хочет с мужем вечером глупость какую-нибудь по телевизору посмотреть, которая детей хочет, которая хочет самой обыкновенной… устроенности, что ли. Которая боится все больше и больше, понимаешь? Тик-так ходики, убегают годики, Вовка. Я боюсь упущенного времени, а ты боишься, что кто-то откусит у тебя кусок твоей популярности. Я про семью, а ты про статусы. Я обычная русская баба, Вова.

– Не разбивай мне сердце, ты не обычная. Ты принцесса. Терпеть не могу «обычных» и «обычное». От них отдает плесенью советского холодильника.

– Все обычные, дорогой мой, – вздыхает она. – А те, кто говорит, что для них это не самоцель, либо врут, либо не выросли еще, либо выросли уже настолько, что понимают недостижимость такой устроенности.

– М-да. – Рыскаю глазами по столу в поисках сигарет, создавая себе паузу для ответной реплики. Но говорить, собственно, нечего.

– М-да, Вовка, – повторяет она за мной. – Грустно все это. Светка, наверное, была права, когда сказала, что ты любую рядом с собой будешь воспринимать как довесок. Как еще одну деталь к тому, как ты выглядишь. Как машину или запонки.

– Светка? – прищуриваюсь я.

– Знакомая. Ты видел ее пару раз.

– Надеюсь, за эту тупую попытку препарировать меня ей уже отрезало голову трамваем на углу у Патриарших.

– Опять эти сложносочиненные бессмысленные речевые обороты. – Она встает, улыбается, гладит меня по шее. – Ты прячешься, да? Я тебя больше не буду палкой тыкать, обещаю. Пойдем спать!

Лежа в постели, мы еще какое-то время обмениваемся ничего не значащими фразами, листаем ленты фейсбука, проверяем почтовые ящики, – в общем, делаем все то, что делают люди, стремящиеся показать, что никто ни на кого не обижается. Просто разговор не задался. Вернемся к нему в другой раз или не вернемся никогда.

Оксана говорит что-то вроде «не забудь с утра свой компьютер и проверь, на месте ли ключи от квартиры», и пока я соображаю, откуда здесь взяться моему компьютеру, разве я с ним приезжал, да и ключи у меня всегда в кармане, с чего бы мне их забывать, она гасит свет. Мы притворяемся уснувшими.

Мы в самом деле очень хотим уснуть, чтобы проснуться уже в завтра. Там, где кажется, что вчера ничего особенного не произошло. Хотя, конечно, мы оба понимаем, что произошло все. И это «все» нас обязательно догонит. Не завтра. Когда-нибудь потом. Но догонит.

Это «все», эта пятисоткилограммовая гиря под названием «неприятный осадок» внезапно падает с потолка ровно в тот момент, когда отношения девочек и мальчиков, независимо от возраста и социального положения, переходят из фазы «любит – не любит» в фазу «как ты думаешь, на свадьбе невеста лучше смотрится в белой классике или стоит выбрать что-то более оригинальное?».

И это не вопрос, а утверждение. Она думает, что ты только этого и ждешь, тебе легче, когда направляют, ведь она об этом где-то читала или подруга рассказывала, точно она не помнит. А ты думаешь о том, как было здорово. Все эти ухаживания, томные перешептывания в темных ресторанах, романтические ночные прогулки, смешные подарки. Все то, что вчера было милой привычкой, сегодня оборачивается обязательствами. Потому что у нее в голове свадьба, кольца, подарки и подруги. А у тебя – вычурная церемония напоказ, потом теща, обстановка квартиры, дети, супермаркеты, семейные курорты и не спрятанный вовремя косяк.

И ты что-то мямлишь, тогда как от тебя ожидают бурной положительной реакции. И там, где должно было воздвигнуться твое «да», лежит теперь эта чертова гиря, а вы от нее по разные стороны.

И что бы ты ни сказал, в следующие пять минут, завтра, послезавтра, на неделе, в следующем месяце – все будет с ощущением «неприятного осадка». Когда отказ воспринимается как оскорбление, а согласие – как вымученное одолжение.

Гиря уже догнала. И очень скоро разметет вас и ваши отношения в мелкие щепки.

Дальше начнется весна нелепых придирок, лето взаимных упреков сменится осенью безосновательных выводов, которая соскользнет в зиму выяснения отношений, которых давно нет. Скорее всего это закончится пошлым скандалом. Ведь какое бы российское мелодраматическое шоу ты ни начинал смотреть, всегда смотришь «Пусть говорят».

В нашей с Оксаной ситуации выяснять ничего не нужно. Кажется, мы про себя все знаем. И ответ на ее вопрос «Что качественно изменилось между нами?» кажется очень простым.

Страх – вот наше единственное качественное изменение. Только у нее это страх потери времени, у меня – независимости.

Я боюсь, что скоро все исчезнет. Обладание собственным временем и пространством, отсутствие необходимости докладывать о том, во сколько я вернусь и зачем уезжаю. Чехарда ни к чему не обязывающих отношений, внезапные загулы с друзьями среди недели, суточное похмелье, разрывы и воссоединения во имя ничего. В общем – все то, что позволяет хоть как-то рефлексировать и писать, – все исчезнет. Пропадет под наслоением ежедневных ритуальных обязательств, именуемых семейной жизнью. Или «устроенностью», в категориях Оксаны. Я боюсь, что однажды уютный мир мещанских радостей, с которым сражался мой литературный герой, задушит меня в объятиях, сделав одним из пузатых папаш, губернаторов семейных резортов и мэров ИКЕА. Одним из тех «нормальных людей», над которыми я все эти годы издевался.

Оксана же боится, что не успеет конвертировать молодость в эту самую устроенность. Когда муж-жена, хлеб в хлебнице, а сахар в сахарнице. Когда «нормальные люди» – не ругательство, а единственно верный способ существования. Просто я, дурак, в силу своей инфантильности этого не понимаю. Именно от отсутствия устроенности меня, по ее мнению, и «колбасит». И писать не дает. А как только все счастливо наладится, и условный хлеб, который валяется у меня в холодильнике, ляжет в условную хлебницу, все тотчас встанет на свои места. Гармония наполнит душу счастьем, а перо – вдохновением.

Только я не знаю ни одной по-настоящему глубокой книги или песни о счастливых. Если только это не книга о счастливых строителях светлого будущего. Никто не будет с замиранием сердца переслушивать «Ландыши, ландыши, светлого мая привет», тогда как «Я ломал стекло, как шоколад, в руке» у любого поколения рождает ворох мыслей о странности судьбы. Хотя, казалось бы, обе песни о любви.

Историей доказано, что самые лучшие книги пишутся в самые худшие моменты твоей жизни. Несчастная любовь, предательство, развод, смерть близкого человека – подойдет все, что способно вогнать тебя в стойкую депрессию. Когда помощи ждать больше неоткуда, остается только возопить о ней к неизвестным людям. Особенно хорошо рефлексировать на тему крушения уютного мира, униженного достоинства или растоптанной любви – такое с тобой готовы разделить миллионы, живущие этим годами. Чем безысходнее положение – тем ярче текст.