Знаки - Роман Воронов

– Я прихожу сюда каждое утро, – недоуменно пожал плечами мальчик, догадываясь, что за словами незнакомца кроется некий смысл, касающийся его, но туманный, завуалированный и необъяснимый.

– Ты поднимаешься на холм каждый раз в начале дня от того, что чувствуешь – твой приход преждевременен, они не готовы. Ты так и закончишь свой Путь восхождением на гору, но затем придется тебе вернуться еще раз – вовремя, когда созреет финик и тесто запечется в хлеб.

Закончив говорить, черный человек отступил в сторону и, показав жестом, что путь свободен, закончил: – Мой Господин.

Иисус настороженно прошел мимо возвышавшейся над ним фигуры и, уже было собрался припуститься прочь, подальше от неприятного собеседника, как вдруг остановился, обернулся и сказал:

– В доме родителей моих есть немного хлеба, вовремя вынутого из печи, и они будут рады накормить усталого путника.

– Благодарю, Господин, – слегка склонив голову, ответствовал черный человек, – но я, как и все, не готов быть подле тебя, я есмь незрелый плод.

– Тогда прощайте, – мальчик развернулся и поспешил домой, радуясь окончанию этой странной встречи и наступлению утра.

– Не торопитесь прощаться, мой Господин, мы еще встретимся, – сквозь зубы прошептал черный незнакомец, глядя вослед удаляющейся фигуре, – в Гефсиманском саду.

Анака, уже примерившийся к его сандалиям, одернул лапку и юркнул обратно под камень, от ноги большого человека веяло таким холодом, которого геккон не испытывал в самые темные ночи Галилеи.

2

Иисус торопился, он не был голоден, но помянутые в беседе с черным человеком хлебы и плоды взбудоражили и слюноотделение, и мыслеблуждание. Из головы не выходили слова незнакомца о душевных метаниях по утрам, и он был прав. Что-то неясное, неощутимое, неуловимое гнало мальчика встречать приход нового дня в одиночестве. Ему казалось, что с первым лучом солнца нечто такое будет привнесено в его существование, чего не было в прошедшем дне. Иисус еще пока не произнес для себя слово «Предназначение», первые буквы только трогали губы, тончайшие нити Осознания едва наметили свой путь к лицевым мышцам, дабы Мессия раскрыл рот свой, это вместилище слова Истины и выпустил бы Дар Божий в мир, как появился черный человек на пути и произнес «Приход», закрепив шаткую плотину осознания бревнами «не вовремя».

Вся эта душевно-ментальная карусель, будто колесо повозки, выбивала из-под ног мальчика мелкие камушки, которые звонкими градинами шуршали перед ним, спешащим вниз, к людям, со слов черного незнакомца, не готовым ко встрече. Тропинка впереди делала крутой поворот за каменистый выступ, там, за ним, будут видны крыши родного Назарета, позолоченные благостным утренним светом. Иисус подпрыгнув, схватился рукой за выступ, чтобы перелететь яму на тропинке (этот фокус он проделывал ежедневно) и, чуть не врезался в осла, с обреченным видом поднимавшегося навстречу. За ослиный хвост держался маленький человек, из одежд на котором присутствовала только набедренная повязка. Маленькие, испуганные глазки, редкие колечки чернявых волос на крупной голове и пухлые, обиженные губы – вот портрет владельца осла, хотя понять, кто кого ведет в этой парочке, было невозможно.

Иисус остановился прямо перед мордой животного, так, что ослиные ноздри презрительно выдохнули все тяготы раннего подъема мальчику прямо в лицо.

– Простите, – сказал он и чихнул.

– Положено ли Господину извиняться перед слугой, – елейным голосом пробормотал маленький человек.

Во взгляде его сквозило неприкрытое заискивание и что-то еще… недоброе. Иисус открыл было рот возразить, но обладатель осла (или, может, только ослиного хвоста) замахал свободной рукой:

– Ведь ты Иисус, сын Иосифа?

– Да, Иосиф плотник мой отец, но я не господин тебе, – мальчика за сегодняшнее утро уже дважды назвали господином. С чего бы такая милость, подумал он, но вслух сказал: – Чего такого сделал мой отец за предрассветный час, что сын его оказался Господином второму человеку на столь коротком пути от вершины холма до дома?

– Что сделал отец твой сейчас или делал когда-либо, не ведомо мне, – обиженно ответил маленький человек, – но спроси у себя, что сделал бы ты, придя в дом чужой незваным, а войдя внутрь, коли дверь не заперта, стал бы корить трапезничающих за столом, что едят они досыта и пьют вволю, когда на улице полно сирых да голодных?

Человек трясся от собственных речей и, забывшись, со рвением хлестал себя ослиным хвостом по ногам. Бедное животное, по всей видимости, привыкшее к таким припадкам, стояло смирно, закрыв глаза и прижав уши, его муку выдавала полоска пены, выделенная со слюной, висящая на мелко трясущейся челюсти.

– Незваным не войду и корить не стану, – спокойно ответил Иисус.

– А зачем же тогда пришел, коли так оно и будет? Ведь войдешь таки незваным и поведешь, не спросив. А готов ли нищий последнее отдать? Сможет ли голодный из рук чужих не принять, чтобы не предать? Неспелый плод и не накормит, и земле семя не даст.

Маленький человек перестал хлестать собственные чресла, дернул за хвост, и осел послушно тронулся с места. Иисус отступил в сторону и сказал:

– Не войду в дом чужой, но зову тебя в свой, и попрекать других не стану, но выслушаю упреки от тебя, когда на колени твои возложу хлебы, что уже испекла мать моя, Мария.

– Я пойду с тобой, но не сейчас, – не останавливаясь, ответил маленький человек, – и попрекну, да так, что попрекать будут меня до скончания веков. Не проси, Иисус, не готов я, как и все мы, идти с тобой и принять хлеб из рук Господина.

Осел, завидев впереди зеленеющий кустарник текомы, издал боевой клич и рванул своего ведомого (или ведущего, поди разбери) так, что тот бухнулся на колени и остаток пути до ослиного завтрака проделал в таком неудобном положении. Надо сказать, картинка получилась уморительная, но Иисус не засмеялся, он с рождения испытывал физическую боль, глядя на чужие страдания. Вот и сейчас колени его «застонали» от встречных камней, что разбивали ноги маленького человека.

И пока мальчик потирал незримые синяки у себя, незадачливый наездник, поднявшись с земли, снял набедренную повязку и стер кровь с колен, боли при этом уже не испытывая.

– Благодарю тебя, Господин, – прошептал он и снова схватился за хвост осла, обдирающего листья текомы с невообразимым остервенением.

Чего он боялся, думал Иисус, приближаясь к городским воротам, отдать последнее, что у него есть, ради спасения ближнего или стать последним, погубив ближнего ради… еще одной набедренной повязки?

Мальчик взглянул на свою, представил себе еще одну: «Куда же мне ее приспособить?» – и он от души расхохотался. Нет, вторая повязка человеку точно ни к чему.

3