Формула счастья - Олег Коряков

— Я считаю, Августа Борисовна, что к тому времени, когда я кончу институт, знание иностранных языков будет совсем не обязательным.

— Наоборот, Володя, наоборот! Международные связи ещё больше расширятся.

— Но расширится, Августа Борисовна, и применение кибернетических машин. Все нужные переводы за меня в десять раз быстрее и точнее сделает электронный переводчик.

— Это несерьезно, Цыбин.

— Это, Августа Борисовна, я прочел у одного из виднейших академиков. Я полагал, что он человек вполне серьёзный.

Володя просто издевался над А-Бэ. Хотя в перемену, когда Цапкина напустилась на него, он уверял, что именно так и думает, как говорил.

— Ого, ты ещё можешь все-таки думать без помощи кибернетических устройств? — подковырнул его Даниил.

— Что поделаешь, сэр! Мы живем пока что в настоящем времени, а не в будущем.

— Все равно это чушь, — упрямо сказал Даниил. — Если все люди будут рассуждать, как ты, они через сто лет перестанут быть людьми.

— Мы проверим это не через сто лет, а через десять, — миролюбиво улыбнулся Володя.

— Мы это можем проверить и сейчас, — вмешалась Цапкина. — И вообще Седых говорит, по-моему, правильно.

Лучше бы уж не вмешивалась. Даниил тут же отошел, позвав куда-то своего Сашу-адъютанта. Спорить с Володей один на один Цапкина не решилась.

Была у Венедикта Петровича. Странно, вначале я думала: раз он в нашей квартире — будем видеться все время. Вовсе нет. Почему это я должна совать к нему нос?.. По-прежнему часто тарахтит его пишущая машинка, и по-прежнему он подкладывает под неё мягкую подстилку, чтобы стучала потише.

Сегодня я зашла попросить у него последние номера «Иностранной литературы». Он дал, долго смотрел на меня сквозь свои очки-лупы, потом улыбнулся:

— Что так редко заглядываешь?

Кто не знает дядю Веню — увидит, как он таращит внимательные марсианские глаза, и подумает: «Чудак какой-то пучеглазый». А он, может, и чудак, но очень милый и добрый. Человечный очень.

На столе у него я заметила тетрадь с надписью «Стихозы», с инициалами «Д.С.» Я сразу догадалась: это Даниил Седых. Рука невольно потянулась, я её тут же отдернула, но дядя Веня заметил. Он сделал вид, что разглядывает что-то на столе, потом все же сказал:

— Дать почитать не могу — не мое.

Вот почему он тащил Даниила в наш литкружок! Любопытно, что там сочиняет сей отрок. Скрытный: ни разу не проговорился.

Все так же загадочно смотрела на меня черноглазая женщина с портрета, как будто гипнотизировала… Кажется, очень просто спросить: «Это чей портрет, Венедикт Петрович?» — а у меня язык не поворачивается. Ни за что не буду спрашивать!

А собственно, почему — загадочно? Это мне так кажется. А на деле, наверное, обычный портрет с самой обычной историей…

Уроки сделаны, сейчас засяду читать Стейнбека.

Товарищ Седых соблаговолил сегодня посоветоваться со мной насчет клуба. Подошли с Петряевым, разложили свою «канцелярию»:

— Взгляни. Может, что подскажешь.

— С чего это вы мне показываете?

— Ну, ты же комсорг… Вспомнили!

Они показали списки членов клуба, проект Устава, наметки плана работы. (Я в списке есть. Когда Петряев требовал с меня «вступительный взнос», я предложила тему о телепатии — передаче мыслей на расстояние; только не знала, кто об этом может рассказать. В план её включили; в графе «докладчик» стоит: «пригласить из мединститута», в графе «ответственный» — «Холмова».)

План интересный. Что получится — посмотрим. В субботу первое, организационное собрание. Текст афиши у них уже готов. Я решила схитрить.

— Хорошо бы, — говорю, — афишу в стихах. Оригинальнее как-то. Кто-нибудь из вас сможет? — И смотрю на Даниила.

А он хоть бы хны, говорит:

— Можно. Попросим Цыбина, он изобразит. Может, «Д. С.» — это вовсе не Даниил Седых?

— А что вы все вдвоем да вдвоем? Ведь Цапкиной собрание тоже поручило…

Даниил ничего не ответил. А Саша сказал, что они не вдвоем, а коллективно.

— Нам все помогали. Вот, например, ты. Смотри, какое талантливое предложение внесла: о те-ле-па-тии. Вся школа прибежит на это заседание…

Все это, конечно, с его плутовской улыбочкой.

На этой страничке, в стыке тетрадных листов, притаилась небрежно сложенная записка. Ярослав развернул ее. Записка начиналась четким, но чуть изломанным угловатым почерком:

«Холмова! Степан Иванович говорил: «Если сами, ещё лучше». Сходи к нему и напомни эти мудрые слова. Д. Седых».

Потом шло почерком Инги:

«У меня есть имя. Зачем к Степ. Ив.? Чтобы не было обычных «высоких представителей»?»

По краю записи — опять ровная вязь угловатых букв:

«Догадливость — ценное для комсорга качество. Д.С.»

…За это короткое время они уже успели чуть-чуть привыкнуть к дневнику Инги, к именам её товарищей, к Даниилу Седых. Но вот сам он — уже знакомый, но далекий-далекий — ворвался живой в эту тетрадь со своей запиской, и то тревожно-томительное чувство, которое охватило их с первых страниц дневника, всколыхнулось с новой силой. Рано долго держала записку в своих тонких сильных пальцах, вглядываясь в нее, потом протянула Ярославу, сказала чуть слышно:

— Читай дальше.

Вчера произошли два «исторических» события: оргсобрание нашего клуба и… примирение тт. Холмовой и Цапкиной. Сие, конечно, должно найти достойное отражение в данных мемуарах.

Даниилу, да и всем нам, хотелось, чтобы никого из «начальства» на первом заседании не было. Не такие уж мы глупые и маленькие. Но Степан Иванович сказал:

— Ишь вы какие гордые! А если мне тоже любопытно? Или, может, я хочу приветственную речь закатить?

И пришел на собрание. Правда, сидел в сторонке, молчал, внимательно слушал и раза два одернул Яшу Шнейдера, который, по привычке, пытался командовать.

Даниил, хотя и старался быть спокойным и обычным, все же волновался, чуток важничал и выглядел напыщенно. Но все получилось здорово. Ребята, по-моему, заинтересовались всерьез. Утвердили Устав. Заседания договорились проводить два раза в месяц. Президентом клуба избрали Даниила, секретарем (совсем как в Академии наук) — Сашу Петряева. Меня тоже выбрали в Совет Искателей. Коротко и как-то очень по-дружески выступил Степан Иванович. От его слов душе сделалось тепло и широко.

Расходились мы взбудораженные, веселые, дружные — Искатели!

Вот тут-то и произошло второе «историческое» событие. Мы шли гурьбой, болтали о разных разностях. Мила Цапкина шла чуть позади. Я приотстала — поправить чулок, вдруг слышу тихое: «Инга!» Это окликнула Мила.

— Если ты не торопишься, — говорит она, — давай пройдемся.

Я пожала плечами:

— Давай.

Она молчала. Я догадывалась, о чем ей хочется заговорить, но тоже молчала. Дошли до сквера у почтамта. Она предложила: «Зайдем»? — мы зашли. Здесь было пустынно и славно. Мила остановилась и опять молчала. Потом вскинула на меня глаза:

— Инга, ты злишься на меня?

— С чего ты взяла?

— Я же знаю. Послушай. Давай забудем про эту ссору. И какая кошка перебежала нам дорогу?

Я её уколола:

— Ты — и вдруг кошка. Это же предрассудок, пережиток прошлого.

Она поджала губы. Я думала: сейчас повернется и уйдет. Но она сказала:

— Ладно уж. Кошка не кошка, а все получается глупо. Если я в чем неправа, ты меня извини. Давай — мир? — И протянула мне руку.

«В общем-то, действительно, что нам ссориться?» — подумала я и тоже протянула руку.

По форме примирение состоялось; казалось бы, должно прийти облегчение, а на деле стало ещё хуже. Какая-то отчужденность, натянутость, искусственность какая-то. Видно, эта самая «кошка» ещё бродила между нами. «И зачем было мириться?» — подумала я.

Мы молча прохаживались по скверу. Вдруг Мила сказала:

— А хочешь по-честному? Знаешь, из-за чего я на тебя взвилась?

И она рассказала, что… приревновала меня к Даниилу Седых. Когда я однажды — это было ещё до Нового года — выступила в защиту его сочинения, Мила решила, что я «подмазываюсь» к нему. С этого и началось.

— Ну и дура, — сказала я, и теперь мне сделалось легко и даже весело. — Вот дура! Как это тебе могло такое в голову прийти?

— Правда? Честное слово? — обрадовалась Мила. Так закончилась паша ссора.

Мила знает, что Даниил часто бывает у Венедикта Петровича, и ей хочется заходить ко мне: у нас она может будто нечаянно встречаться с ним. Что ж, пожалуйста.

Похоже, у неё настоящая любовь. Она прямо вся загорается, когда говорит о Данииле. Парень он, конечно, ничего, но влюбиться — не понимаю…

А вдруг когда-нибудь придет такое и ко мне. Мы вроде дружим с Володей Цыбиным, по у нас что-то совсем другое. Просто товарищи. Хотя иногда мне кажется, что не «просто». Иногда я по-настоящему любуюсь им, и мне хочется положить голову на его плечо и тихо плыть куда-то, как на лодке по ласковой зыбучей волне…