Облдрама - Александр Кириллов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Галя пожала плечами, сказав не без ехидства:
– Еще один объявился.
– Что это значит? – насторожился Троицкий. – Почему здесь все говорят: «Еще один появился?»
– А тут несколько лет назад актриса роль просила, ей отказали. Она режиссеру и говорит: «Вы за это поплатитесь». Поднялась на колосники и бросилась оттуда. От тебя, между прочим, ждут того же.
– Не дождутся. Пусть Михал Михалыч от меня на колосники лезет. Только я слышал, что актер в окно выпрыгнул…
– Я пошла, – махнула рукой Артемьева, – между прочим, обиделась на тебя. Но… чем бы дитя ни тешилось. Только, в самом деле, не выпрыгни в окно.
– Я не обезьяна, из окон не прыгаю и по колосникам не лазаю.
Галя с сожалением посмотрела на него.
– Пока еще у тебя на глазах московский флёр… Потерпи, и ты запрыгаешь.
– Опять? – Троицкий даже мотнул головой. – Мода это у вас или слабонервные такие?
– Да оглянись, Троицкий, посмотри, где ты.
– Смотрю, – с готовностью откликнулся он, медленно поворачиваясь вокруг себя. – Красиво! – И он показал туда, где, огибая холм, скрывалась за городом река. Там, внизу, по руслу реки, под темною громадою туч раскаленной болванкой зависло над горизонтом солнце, полыхая густым малиновым светом. – Красиво, да?
– Наверное, опять зарядит дождь, – ежась, вздохнула Артемьева. – А в дождь здесь противно… как в бане, когда отключат горячую воду.
– А-а-а, я понял, в чем дело. Ты пессимистка.
– Просто я здесь уже третий год… Как приехала сюда, так и сижу на вещах, и всё кажется, что завтра уезжать. Не веришь?
– Ну, почему, – запротестовал Троицкий, – верю.
Что-то похожее он сам испытал в первый день. И не только из-за собственной неустроенности, но в самом облике города, в его старинных улицах, прореженных панельными домами, которые, как чужаки, стояли среди неубранного строительного хлама, было что-то вокзальное.
– Хочу в Москву, – вдруг вырвалось у Артемьевой
– Я тоже хочу.
– Хотеть мы можем, – усмехнулась она.
– Что же нам мешает?
Артемьева кивнула на город:
– Вот он!
– Всё отговорки. Мы сами себе их придумываем, – убежденно сказал Троицкий. – Если бы действительно очень захотели…
– Сами? – вдруг вспыхнула Артемьева. – Так езжай. Ты же хочешь? Иди на вокзал, бери билет и…
Троицкий даже приостановился в замешательстве. А если действительно съездить? А что? Так соблазнительно… И завтра – Москва. Неужели утром он пройдет по московским улицам, увидит Алену, ребят, общежитие? Нет, в это трудно поверить. Даже волнения не чувствовалось, такой невероятной представлялась ему эта поездка. Будто жил он не в шестистах километрах от Москвы, а на Луне, и уехал не две недели назад, а провел здесь уже долгие годы, может быть, целую жизнь. Но… во-первых, у него нет денег, где их взять? А театр? Все бросить, уехать? Чёрт с ним, с выговором, но Книга… Увидеть его торжествующий взгляд: «А что я вам говорил».
– Успокойся, я пошутила. Ты спросил, что мешает: у каждого что-нибудь да есть.
В номере стоял тяжелый банный дух. Юрмилов спал, развесив на стульях выстиранное белье. Троицкий не выносил его гладкий, как облупленное яйцо, лысоватый лоб, походку, отмеченную какой-то скрытой настороженностью, будто ступал он в гололедицу, его манеру гадливо захватывать ручку двери. Стараясь возвращаться в номер позже Юрмилова, он нарочно не зажигал свет, чтобы нечаянно не разбудить его, спящего с задранным кверху носом, умильно улыбавшегося во сне, при этом его аккуратненькое лицо всегда было исполнено особой важности от сознания (как бы он сам выразился) происходящего с ним «акта сна». И если с утра не удавалось первым улизнуть из номера, Троицкий лежал и ждал, когда Юрмилов смилостивится над ним и сам уйдет. Даже сейчас, когда он собрался сесть к столу, чтобы написать Алене письмо, влажные штопаные носки Юрмилова как провокация или вызов свисали по краям.
Разгладив вчетверо сложенный лист бумаги, он вытащил ручку, и задумался. Москва подступала к нему привычным вечерним гулом, обкладывая со всех сторон мигающими светофорами, огнями рекламы и люминесцентными вывесками… «Стоп! – сказал он себе, – изыди Сатана». «В Москву, в Москву, – кричали в нем «три сестры», и военный оркестр весело играл по нему марш Шопена. Изжогой жгло желание немедля удрать в Москву. Да, удрать! Он признавал, что поездка в Москву, подразнивавшая своей реальностью, поощряла в нем труса. «Вот именно, – сказал он вслух, – сбежать и сыграть труса, разве ни одно и то же?» «…Неужели, Алена, это кончилось? – уже строчил он в письме. – Мне говорят: «Ты нужен, поскольку ты удобен». Никогда с этим не примирюсь, Обстоятельства ничто в сравнении с человеком, с его убеждениями, с его чувствами и желаниями. Ты пишешь, что вымучила это письмо, прошу тебя, вымучивай еще. Пиши, как можно больше, и как можно чаще. В эти минуты мы думаем друг о друге, и эти минуты наши – как это много!».
Глава третья
VI
Артемьева остановилась, поджидая Троицкого.
– Скорее, Сережа, мы опаздываем.
Она подхватила его под руку и потащила к театру.
– Жаль, что ты не поехал вчера со мной. Я бы познакомила тебя с классным режиссером. Так ты не сделаешь карьеру. Надо слушать старших.
– А я слушаю…
Артемьева скривилась и недоверчиво покачала головой:
– Что-то незаметно.
В проходной она спросила у дежурной, не было ли ей телеграммы.
– Если будет, найдите меня. Это очень важно – муж должен приехать.
Почти все актеры собрались в зале, только несколько заядлых курильщиков еще торопливо докуривали в дверях сигареты, кашляя от глубоких затяжек и обжигая кончики пальцев.
– Чем ты намерен заняться вечером? – поинтересовалась Артемьева.
Троицкий пожал плечами.
– Идем к нам в общежитие. Сегодня Олег уезжает. Тебе не помешает это знакомство… на будущее. Да?
Их места в простенке рядом с дверью были заняты, пришлось садиться на свободные.
– Сережа… вы мне позволите вас так называть?
По светлым брюкам, туго обтягивавшим женские ляжки, Троицкий, не поднимая головы, догадался, что перед ним стоял Юрий Александрович.
– Мне бы хотелось сказать вам несколько слов, – чопорно начал Горский.
Сидевшие неподалеку актеры с любопытством прислушались. Кто-то, подсуетившись, перебрался к ним поближе. Троицкий встал.
– Ваши чувства, – продолжал Юрий Александрович, – мне понятны. Но если вам трудно поддерживать хотя бы внешние приличия…
Троицкий с недоумением слушал его. Каким же старым было это лицо. Он даже растерялся при виде морщин, прорезавших белую рыхлую кожу Горского, только губы подвижные и резко очерченные, выглядели ещё молодыми.
– Я совсем не требую, чтобы вы со мной здоровались…
– А я разве с вами не поздоровался?
– Да, не поздоровались, – мягко упрекнул его Юрий Александрович. «Ты ненавидишь меня», – говорил Троицкому его сочувствующий взгляд.
«Нет! – хотелось ему крикнуть в ответ, – нет у меня к вам ненависти». Но по какой-то неписаной традиции он должен был его ненавидеть. Он заметил, что все от него этого ждали, в его словах и поступках искали это чувство – и находили, не осуждая, а соболезнуя. Что ж ему теперь, обниматься с Юрием Александровичем, чтобы их разуверить? «Будь проклята моя рассеянность», – ругал себя Троицкий. И когда в зал вошел Книга, он, поздоровавшись, вдруг улыбнулся ему, просто так, от злости на себя. Тот холодно пробурчал что-то в ответ и подозрительно оглядел всех. Троицкий почувствовал, в какое замешательство привела Книгу его улыбка. Михаил Михайлович рыскал по залу встревоженным взглядом, будто высматривая кого-то, и, отыскав Юрия Александровича, довольный порозовел.
– Вы, я слышал, жаловаться ходили, – он повернулся к Троицкому. – Это я вáм говорю, – хмуро кивнул он, сделав упор на слове «вам». – Вы бы задумались лучше, куда пришли. Пока с вами работать нельзя. – Книга сделал нажим на слове «нельзя». – Гонору много, а умения пшик. – Он переждал одобрительный смешок Фимы и устало кивнул: – Ну, идите, репетируйте. Посмотрим, что вы можете.
– Попрошу всех на площадку, – скомандовала Клара Степановна из своего угла.
Троицкий чувствовал себя так, будто его вдруг, как подопытного кролика, окунули в прорубь и, вытащив на мороз, с интересом наблюдают, что с ним будет дальше.
– Сейчас начнем с общей сцены. Рассаживайтесь. Артемьева, что вы не знаете? Эту сцену мы репетировали в прошлом сезоне достаточно, чтобы её знать… Вы в центре, вы справа от нее, а вы… Ну, прошу, начнем. А что это вы, Троицкий, с ролью, и текст не выучили?
– Но, Михал Михалыч, я ни разу… в этой сцене…
Глаза у Книги сузились, сделавшись как две колючки.
– Вы будете работать? – холодно спросил он.
– Буду, – зло ответил Троицкий и спрятал листок с текстом в карман.