Рассвет над волнами (сборник) - Ион Арамэ

— Добрый вечер, маэстро.

Ион Джеорджеску-Салчия очнулся от воспоминаний и непроизвольно обернулся. Его приветствовала коллега по работе, учительница рисования. Он всегда ею восхищался — молодая, красивая, образованная. Об ее интеллекте он судил по репликам, бросаемым ею в учительской во время обсуждения какого-нибудь фильма или книги. Она выделялась среди других женщин в школе, представлялась Иону Джеорджеску-Салчия загадочной, случайно оказавшейся здесь, на периферии. Джеорджеску-Салчия всегда относился к ней с предельной вежливостью. В основе их отношений лежало взаимное уважение. Духовно роднила их тяга к искусству, но ни о какой близости Ион Джеорджеску-Салчия не помышлял. Они никогда не беседовали с глазу на глаз. Их дискуссии являлись частью общих разговоров в учительской во время коротких перемен.

Учитель приподнял шляпу над головой:

— Мое почтение, барышня Амалия. «Маэстро» — это, конечно, в ироническом смысле?

— В ироническом смысле? О писателе, который публикует рассказы в литературном журнале? Поздравляю тебя. Жаль, что мне не достался журнал. Я слышала, рассказ очень интересный.

— М-да… Он несколько психологического плана, повесть о настоящей любви. Но, учитывая, что ты оказала мне честь, назвав рассказ интересным, могу презентовать тебе экземпляр журнала. Киоскерша оставила мне два, — пояснил он.

Разговаривая, он незаметно оглядел ее. Амалия, как всегда, была одета строго и элегантно. На ней был туалет из легкого шелка — сиреневые листья, рассыпанные по палево-зеленоватому фону. Платье не слишком открытое, а потому и не приковывающее к себе внимание, блуза — с модными лацканами. На шее — нитка бус той же гаммы, что и туалет, подчеркивающая матовость слегка загорелой кожи.

— Я очень люблю читать, — призналась она.

Ион Джеорджеску-Салчия развернул сложенные журналы и один протянул ей. Амалия улыбнулась и, поигрывая еще влажным после прошедшего дождя зонтиком, спросила:

— Просто так, без автографа?

— Автограф на журнале? Я приберегу его для другого случая.

— А именно?

— Когда выйдет роман…

Амалия переложила зонтик из правой руки в левую, взяла журнал и, красиво вскинув подбородок, глядя Иону в глаза, сказала:

— Хочу надеяться, что случится это очень скоро.

— Принимаю пожелание за чистую монету, — ответил он.

У него не хватило храбрости признаться, что к написанию романа он только приступил, что в настоящий момент, кроме названия будущего романа и папки с чистой бумагой, ожидавшей его на письменном столе, у него ничего нет.

— Как он называется? — спросила Амалия.

— Рассказ? Вот он, на третьей странице…

— Прочту его сразу же, как только приду домой.

Она сложила журнал и опустила в большую летнюю сумку сиреневого цвета, в которой виднелись какие-то пакеты.

— Спрашивая о названии, я имела в виду роман. Говорят, писатели сразу отмежевываются от написанного и предпочитают говорить о будущих работах.

— Это правда. Именно сейчас меня мучает дилемма — каким сделать финал романа. Не знаю, как быть…

— Все зависит от названия. Вообще-то название произведения должно быть отражено в финале. По крайней мере, мне так кажется.

— Видимо, ты права, — согласился Джеорджеску-Салчия. — Любопытная мысль. По крупному счету ты права.

— И все же, как он называется?

— Название моего романа ни о чем не говорит — «Следы на песке».

Амалия повела плечами:

— Это замечательно. Оно говорит о многом…

— Нравится?

— Выразительное, печальное и интригующее. Буду с нетерпением ждать, когда смогу прочесть роман.

Он опять вспомнил о чистой бумаге на письменном столе, и ему стало стыдно.

— Придется подождать, — признался он, собрав всю свою волю, как факир, вонзающий иголки в собственные пальцы. — На настоящий момент я написал всего лишь… — Он заколебался, пытаясь преодолеть стыд: — Всего лишь половину. — И, чтобы перевести разговор на другую тему, протянул руку к ее сумке: — Ты идешь домой? Давай сумку, я помогу тебе. Нам же по пути.

— Не беспокойся. Я привыкла, тем более что она — принадлежность туалета хозяйки.

— Ну, тогда я тебя просто провожу, конечно, если ты не боишься общественного мнения.

Амалия отошла чуть-чуть в сторону от него и рассмеялась:

— У общественного мнения есть более важные темы. А если идешь по улице со знаменитостью, тебе скорее завидуют, чем осуждают и злословят…

— Ты льстишь мне или издеваешься, — скромно потупился Джеорджеску-Салчия. — О какой известности можно говорить, если опубликован всего один рассказ. В моем возрасте уже не строят иллюзий.

— Поговорим об этом, когда выйдет в свет роман, — шутливо пригрозила она. — Если ты не зазнаешься и еще будешь узнавать нас, простых смертных…

— Ей-богу, ты преувеличиваешь, — сказал он, польщенный. — Говорят, похвала — кислород для слабой души. Ты использовала комплимент для… — Он передумал развивать эту тему и, оборвав фразу на полуслове, задал вопрос: — Что касается других тем, что поделывает твой муж?

— Ушел в море.

— Он не боится оставлять тебя одну?

— Вопрос, по-видимому, надо поставить иначе — не боюсь ли я оставаться одна? Иногда я чувствую себя кем-то вроде мадам Бовари.

— Мадам Бовари на трудовом поприще! Ты педагог, ведешь кружок живописи, участвуешь в национальном фестивале искусств «Песнь Румынии» [9]. О какой мадам Бовари может идти речь?

— Я чувствую себя ею в душе, — сказала Амалия. — Это трудно компенсировать кружком живописи и подобными занятиями.

Он замедлил шаг, оглянулся и сказал:

— Удивительно! Живем оба на Якорной улице, а так редко беседуем. Изолированность современной жизни — об этом только и слышишь целыми днями. Я это чувствую на собственной шкуре.

— Никуда не денешься, — улыбнулась Амалия. — Есть люди, которые перестали ходить в кино с тех пор, как у них появился телевизор. Спектакль, который смотришь коллективно, сближает людей, не так ли? В селах люди выходят во дворы, что-то одалживают друг другу, сочувствуют, если у соседа лиса перетаскала кур.

— Я и не думал, что ты так хорошо знакома с деревенской жизнью, — удивился Джеорджеску-Салчия.

— Мы ничего не знаем друг о друге, — продолжала Амалия. — Это тоже свидетельство…

Ион Джеорджеску-Салчия уловил в тоне, каким она это сказала, какую-то покорность, но клокотавшее у него в душе упоение своей, пусть маленькой, известностью, не располагало к сочувствию. Чтобы отвлечь Амалию от грустных мыслей, он решил перейти на более прозаическую тему:

— Тебя застала гроза в городе?

— Да, я ходила за покупками.

— Какое неудачное стечение обстоятельств! У товарища Думитреску первый выход в море, а тут гроза. Возможно…

— Считается, что слово «моряк» автоматически ассоциируется со штормами и грозами, — пошутила Амалия. — Я. поняла, что ему это нравится. К тому же гроза была непродолжительной. Ну, вот мы и пришли.

— Так быстро! — с искренним сожалением сказал Джеорджеску-Салчия.

— Благодарю за журнал, и еще раз примите мои поздравления. До встречи в школе.

Иои Джеорджеску-Салчия остался стоять на месте, провожая взглядом удалявшуюся Амалию. Костюм подчеркивал стройность ее фигуры. «Я бы не сказал, что она очень страдает, — подумал он. — Такая энергичная, красивая… Сюжет для романа. Для пережитого в действительности романа», — добавил он про себя, почувствовав внезапный прилив вдохновения, но почему-то повернул не домой, а к тонувшей в голубом свете скале у набережной.

Ему не хотелось идти домой. И не потому, что он боялся утратить вдохновение. Он считал, по крайней мере так он объяснял это себе, что необходимо собрать энергию воедино для большого рывка. Надо аккумулировать мысли и впечатления, спрессовать эмоции реальные и вымышленные и, набравшись сил, изложить все на бумаге.

Как можно в такой вечер сидеть дома? Вечер, переполненный событиями, которые его волновали, освобождали от затянувшейся депрессии. За один-единственный день и впечатляющий спор с Адамом, и появление в журнале его рассказа, и эта красивая, интеллигентная, немного грустная женщина, которая ждет выхода его книги.

По пути к скале, обходя зеркальные островки воды на тротуаре, он думал о том, как посвятит книгу Амалии, как будет для нее писать главу за главой. Она станет не только первым читателем его романа, но и литературным персонажем, так много значащим в жизни писателя, женщиной, вдохновляющей его на творческий труд. Паула добровольно отказалась от этой роли, а может, была неспособна играть ее. Как жаль! Если бы Паула могла это понять, она была бы рядом с ним, вселяла в него уверенность, ждала с нетерпением каждую страницу его романа, чтобы сразу прочитать…