На фронте затишье… - Геннадий Воронин

— На второе будет чай с сахаром. Приятного аппетита!

Глупо ухмыльнувшись и незаметно подмигнув мне, он так же бочком выходит и тщательно прикрывает дверь.

Лина ест жадно. Сразу видно — она страшно проголодалась, и я мысленно ругаю себя за то, что не догадался первым предложить ей перекусить.

Так же картинно, с поклонами, Юрка приносит чай в большой жестяной кружке с помятыми вдавленными боками. На этот раз он перед уходом вежливо обращается ко мне:

— Товарищ ефрейтор, вам пора отбыть на КП.

Когда он исчезает за дверью, Лина смотрит на меня вопросительно:

— Тебе надо идти? Куда?

— К начальнику разведки. На командный пункт вашего батальона. Он там у телефона сидит.

Объясняю, что мы ходим к капитану Кохову по очереди со Смысловым через каждые четыре часа. Получается по три раза в сутки. По восемь километров за рейс, а всего по двадцать четыре.

Математический расчет поражает Лину.

— Каждый день?! И днем и ночью ходите?!

— Так приказано…

— А я бы ни за что ночью через этот лес не пошла. Страшно одному ночью?

— Когда как…

Мне и в самом деле пора идти к Кохову. Лина понимает это, начинает торопиться. Она допивает чай, обжигая губы…

Иду проводить ее до окопов. Мне не хочется расставаться с ней. Но Кохов сейчас, наверное, уже поглядывает на часы. Он любит точность.

Выходим из блиндажа. Лина благодарит за угощение сидящего у костра Юрку и всех остальных и обещает обязательно приходить в гости.

— Сестра, — окликает ее Бубнов, когда мы отходим от блиндажа. — У вас не найдется какой-нибудь мази. Смыслову язык бы надо помазать…

„У каждого своя высота…“

— У каждого человека есть своя высота. И ты должен ее покорить. Для тебя, Дорохов, высотка 202,5 может стать пиком всей твоей жизни. Ты меня понимаешь?

— Понимаю…

— Ничего ты не понимаешь…

Кохов говорит, то и дело выбрасывая в мою сторону маленькую ладошку, словно взвешивая в ней свои фразы и подчеркивая их весомость. Но здесь, в комфортабельном блиндаже командира саперного батальона, его речи явно не хватает соответствующего фона — слишком мирная, тепленькая вокруг обстановка. Она совсем не располагает к серьезной беседе.

Капитан сидит на постели в нижней рубашке. Свесив босые ноги, он покачивает ими в такт своей речи, и я невольно задерживаю взгляд на болтающихся подвязках кальсон. Мы в блиндаже одни. Кохов явно рисуется. Но зачем? Впрочем, он, кажется, решил поговорить со мной «на полном серьезе». Пробует завязать разговор по душам. Но беседы не получается… Я по-прежнему только слушаю. А говорит он один:

— Ты, Дорохов, честно скажи — тебе, наверно, надоело ко мне ходить?.. Подумаешь, мол, кому-то какие-то сведения нужны. По-моему, со своей ефрейторской колокольни ты не всегда правильно улавливаешь обстановку. Так вот послушай… Сейчас мы временно заняли оборону. Но какую оборону! Наша высотка у самого командующего корпусом в печенках сидит. Приказал стоять насмерть. Понял? Не отдавать! И мы выполняем его приказ с одной батареей и горсткой саперов. Человек сорок, может быть, против целой дивизии! Мы оба с тобой участники этой обороны. Улавливаешь, какой шанс отличиться?!

Кажется, Кохов немножко навеселе. Наверное, командир батальона угостил его спиртом. Отсюда у капитана и красноречие, и какая-то странная, необычная жестикуляция.

— В такой момент надо действовать всем воедино. Понимаешь, Дорохов?

— Понимаю…

— Вот и хорошо, что ты понимаешь. Тогда слушай и понимай дальше… Чтобы правильно организовать оборону, надо в первую очередь обеспечить разведку. А у меня — у начальника разведки полка — нет ни одного путного разведчика.

Он смотрит на меня с ясной обезоруживающей улыбочкой.

— Не дуйся. Вы, радисты, не в счет. Но сейчас и вы делаете большое дело. Вы даже не представляете. Там, в штабе, что о нас знают? Ничего. — Кохов разводит руками.

— А я по вашим данным два раза в день докладываю полную обстановку. Не будь ваших данных — ни командир полка, ни комбриг, ни командующий корпусом ничего бы не знали о положении на нашем оборонительном рубеже. На важнейшем участке! Ведь под Нерубайкой и Омель-городом я, вы, наша батарея с саперами в авангарде связываем немцев по рукам и ногам. Мы как клизма для них — вклинились им прямо…

Засмеявшись найденному сравнению, Кохов панибратски хлопает меня по плечу.

— В общем, воткнулись мы между двумя укрепленными пунктами и должны стоять насмерть. Понял?

— Ну, ладно, — капитан нехотя слезает с кровати, одевает брюки, натягивает свои хромовые сапоги-гармошки. — Давай, выкладывай, что ты сегодня принес?

— На высотке без перемен.

— А на дороге?

— Прошло несколько машин.

— Какие машины?

— Грузовики.

— С чем?

— Не видно с чем. Крытые.

— Вот тут-то и надо быть разведчиками. Машины! А что машины?! Выдвигайтесь со Смысловым поближе к дороге и наблюдайте. Если машины крытые, значит, с солдатами. Значит, с живой силой. Так?

Я неуверенно пожимаю плечами.

— Так и доложим. Сколько машин?

— Три прошло в Нерубайку. Одна обратно — на Омель-город.

Кохов на минуту задумывается.

— Судя по всему, они подбрасывают подкрепления. Выходит, из Нерубайки они не собираются отходить. Чуешь, чем пахнет?

Я ничего не чую. И капитан, как учитель бестолковому школьнику, снова начинает растолковывать мне сложившуюся обстановку.

— Значит, в Нерубайке немцы хотят обосноваться надолго. Вполне возможно, что они решили собрать кулак и ударить по высотке с тыла — со стороны балки. Что тогда?.. Тогда за нами будет следить весь корпус, вся армия. Понял теперь, почему для каждого из нас эта высотка может стать пиком всей жизни? Если выстоим — будут награды и звания. Слава и почести! Струсим или просто не выдержим — нас никто не отметит — ни живых, ни погибших.

Капитан надолго умолкает. Он не спеша натягивает гимнастерку, вытаскивает из-под подушки планшетку, достает из нее блокнот, подсаживается к столу и переходит на деловой тон.

— Так и запишем — за два часа прошло четыре машины…

— И несколько мотоциклов.

— Что же ты не сказал сразу?! И как это понимать — несколько? Язык разведчика должен быть точным. А вы на данном этапе не просто связные, а связные-разведчики. Сколько мотоциклов?

— Смыслов сказал три или четыре.

— А может быть, пять?

— Может быть…

Кохов недовольно вскидывает брови и ударяет кулаком по столу:

— Вот дают!.. Вот и повоюй с такими помощничками!.. Давай-ка запишем точно: «На Нерубайку прошло шесть крытых машин с живой силой противника и пять мотоциклов». Четыре грузовика вы видели, а остальные могли прохлопать. Честно, вы ведь больше в землянке сидите, чем на НП? Могли не увидеть, так сказать, пропустить? Ну?..

— Могли. Но часовой всегда на посту. Он все время считает.

— Часовой часовым. А вы сами должны все видеть. Вам и отвечать за точные цифры. Значит, договорились — шесть и пять. Так и будет доложено. Что еще?

— Больше ничего.

— Что показало наблюдение за окопами противника?

— Как и раньше, ходят фрицы между двумя дзотами. Головы видно. Без касок. Уши платками обмотаны.

— Не ходят, а перемещаются. Это называется перемещение пехоты.

Он опять что-то записывает в блокнот.

— На сегодня все?

— Наверное.

— Тогда дуй назад… Наблюдайте внимательнее. Повторяю — от ваших данных зависит многое. По ним командующий может принять то или другое решение Понятно?

— Так точно!

— Жду Смыслова. Иди.

— Есть идти!..

И опять меряю шагами унылое поле. Сгущаются сумерки. В небе появляются первые звезды. Узенькой светлой ленточкой тянется тропинка поперек застывших борозд…

Странный разговор получился у нас с Коховым. Судя по всему, он доволен создавшейся обстановкой. Но зачем ему увеличивать число немецких машин, курсирующих по шляху, за которым мы ведем наблюдение? Чем больше машин, тем радостнее у него на душе — так я понял по его тону, по всему разговору.

А насчет высоты, которая есть у каждого человека, он выразился верно и здорово. Только неясно, почему именно эта высотка должна стать для меня, для Юрки, для Кохова пиком всей жизни? Тут он что-то не досказал…

Из темноты медленно, угрожающе надвигается громада соломенной скирды. Теперь каждую ночь я обхожу ее стороной — мало ли кто может найти тут пристанище. Скирда наверняка служит ориентиром не только нам — и немцам. Наверное, только поэтому они до сих пор не подпалили ее зажигательными пулями. Я знаю, со стороны Нерубайки подходы к ней не закрыты. Оттуда, от бронетранспортера, сюда прямая дорога — иди прямо по полю и не встретишь ни единой души…

Сделав солидный крюк, снова выхожу на свою тропинку. Испытывая необъяснимое облегчение, подхожу к редким низкорослым кустикам — первым предвестникам леса, в котором я чувствую себя уютнее и спокойнее.