Один на один с металлом - Сергей Петрович Кольцов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Подследственный, встать. Днем спать и лежать запрещается, – вернул меня из забытья голос надзирателя.
После скудного тюремного завтрака, сидя на табурете, я заставил себя думать и вспоминать все то, что рассказывал мне Пинкевич про армейских генералов и что в сердцах при мне говорил генерал Павел Анатольевич Судоплатов Науму Исааковичу Эйтингону. Я тогда только приехал в Москву и зашел в кабинет на Лубянке доложить о прибытии. Как положено, постучав, я вошел в просторный кабинет начальника управления и, вскинув руку к фуражке, четко доложил Павлу Анатольевичу о прибытии. Кроме него в кабинете тогда были генерал Эйтингон и полковник Серебрянский. Я сразу понял, что им всем сейчас точно не до меня.
– Да пойми ты, Яша, что Булганин совершенно не военный человек. Какой-нибудь командир стрелкового батальона больше него понимает в тактике и оперативном искусстве. Когда я с ним первый раз пообщался на совместном совещании с начальником ГРУ ГШ и Разведуправления Главного Морского штаба в Кремле, то мне просто жутко стало. Он понятия не имеет, что такое развертывание сил и средств, степени боевой готовности и стратегическое планирование. А я-то, грешным делом, начал ему втолковывать, что диверсии на тыловых складах ГСМ и авиационного вооружения гораздо важнее, чем атака американских аэродромов. Так он на меня как баран на новые ворота посмотрел.
– Паша, а что ты еще хочешь от бывшего партийного работника? Он ведь в армии только политической пропагандой занимался.
– Ну а министром обороны он стал только благодаря Хрущеву. Это его человек. Ну а кроме того, – усмехнулся генерал Эйтингон, – он алкоголик и питает большую слабость к балеринам и певицам из Большого театра. Это по сообщениям агентуры. А ты ему про какое-то стратегическое планирование и диверсии… – Наум Исаакович махнул рукой. – В тридцатые годы, когда Хрущев был первым секретарем Московского горкома партии, Булганин занимал должность председателя Моссовета.
– Павел Анатольевич, я думаю, вопрос об отборе офицеров, сержантов и старшин в нашу бригаду надо обговаривать только с генералом Захаровым, начальником ГРУ, – подал голос Серебрянский.
– И еще с адмиралом Бекреневым [18], – добавил Эйтингон и только тут посмотрел на меня. А я стоял тогда навытяжку возле двери, как мышь на кошачьей свадьбе, прекрасно понимая, что сейчас услышал то, что никак не положено знать младшему офицеру. Как говорится, меньше знаешь – крепче спишь.
Так, значит министр обороны Булганин – человек Хрущева, а многие генералы держат зуб на министра Берию за то, что у них в свое время отобрали награбленное барахло. А ведь многих выгнали из партии и из армии, а не просто понизили в должности, как Жукова. Понятно, что все они, мягко говоря, не испытывают симпатий ни лично к Лаврентию Павловичу, ни ко всем нам, кто служит в войсках и органах МВД. Ну а после смерти товарища Сталина, как это всегда и везде бывает, началась борьба за власть. Это я хорошо помню. Благо нам в институте хорошо преподавали историю… А такой злопамятный человек, как Жуков, не забыл, как пришлось писать объяснительные про награбленные ценности.
Значит, человек Хрущева… Хрущев… А ведь мне про него много рассказывал Пинкевич, порой закипая от ненависти. Было это во время отпуска, еще перед командировкой в Корею. Мы тогда сидели с удочками на берегу небольшой речки вдвоем.
– Знаешь, что этот гад по пьянке ляпнул? – Саня посмотрел мне в глаза. – Я, говорит, Сталину и Берии смерть сына никогда не прощу. Это наш осведомитель из его домашней прислуги сам слышал. А как он Россию и русских ненавидит, не хуже любого эсэсовца из дивизии «Галичина». Все с ним ясно – троцкист недобитый… И куда только товарищ Сталин смотрит, – тяжело выдохнул Пинкевич.
– Погоди, Саня, объясни толком. Он же сам русский из Курской губернии родом. Ты сам только что говорил. И что вырос он в рабочем поселке в Донбассе. А что случилось с его сыном? Объясни толком.
– Да прирезали наши этого гада в лесу тогда, как барана, – зло сплюнул Пинкевич.
– Саня, ты не психуй, а толком расскажи, – я отвернулся от блестящей ряби воды.
– Ну, в общем, так, – начал рассказывать Пинкевич, поглядывая на поплавки удочек и периодически выбрасывая на берег то карасиков, то плотву, а один раз – колючего ерша. Я укладывал эту добычу в ведро, а об дергающегося ерша до крови расцарапал руку.
Рассказ Пинкевича звучал так.
– К началу Великой Отечественной войны старший сын Хрущева Леонид имел звание старшего лейтенанта Военно-воздушных сил. В тысяча девятьсот сорок втором году после излечения в госпитале он поправлял здоровье в санатории ВВС под Куйбышевом на живописном берегу Волги. Ну а когда заслуженные фронтовики оказываются на отдыхе, как тут обойтись без горячительных напитков… Ну и, само собой разумеется, в компании с прекрасной половиной человечества, – усмехнулся Пинкевич, потроша рыбу и бросая ее в закипающую в ведре воду.
Я же, внимательно слушая Сашку, надергал растущей по берегу осоки и бросил в костер. Солнце уже почти зашло, и в воздухе замельтешили комары. Пинкевич поморщился от дунувшего на него белого дыма и продолжил рассказ:
– В общем, когда вся честная компания хорошо набралась водочки и коньяка, Леонид Хрущев решил показать свое искусство в стрельбе из пистолета. Своей даме из числа девушек-военнослужащих поставил на голову яблоко и достал пистолет. Она, как ты понимаешь, тоже уже хорошо была под хмельком, если согласилась, чтобы ее голова была подставкой для мишени. Пить надо меньше, а больше закусывать… Живой бы осталась.
Саня замолчал, бросая в закипавшую уху почищенные мной корни рогоза [19].
– Ну а дальше-то что? – не выдержал я.
– Понятно, что… Дырка в башке у этой дуры, – хмыкнул Пинкевич. – Но если ты думаешь, что Леонид Хрущев после трибунала поехал искупать свою вину кровью в штрафной батальон, то глубоко ошибаешься, – глядя на пламя костра, глухо проговорил Пинкевич. – Его папаша в это время был членом Военного Совета то ли на Южном, то ли на Юго-Западном фронте. Большой человек, одним словом. Уж не знаю как, но он сумел это дело замять. Ну а Леониду все-таки пришлось отправиться на фронт. Ну а там, я точно не знаю, – Саня поворошил палкой в костре, – то ли летчик-истребитель Хрущев был сбит в воздушном бою, то ли сам перелетел к немцам. В общем, он сразу предложил немцам свои услуги, – добавил Пинкевич, снимая закопченное ведро с ухой с толстой палки из орешника,
