Витязь. Владимир Храбрый - Владимир Афиногенов

Обширными пока оставались владения Бату-хана. Они простирались от Дуная до Иртыша, включая Поволжье, Приуралье, Крым и Северный Кавказ до Дербента. Внук Чингисхана удерживал за собой и Хорезм. Эти земли и составляли то, что соседние народы называли Золотой Ордой.

После смерти Батыя и Золотая Орда стала распадаться. «Они (чингизиды) поделили между собой Скифию, - писал папский легат Вильгельм де Рубриквис в своем «Путешествии в восточные страны», - которая тянется от Дуная до восхода солнца. Всякий из них, имеет ли он под своей властью большее или меньшее количество людей, знал границы своих пастбищ, где он должен пасти свое стадо зимой, летом, весной и осенью».

Но затем Золотая Орда обрела как бы второе дыхание при хане Узбеке.

Хан Узбек, принял ислам, и велеречивые персидские поэты в своих стихах стали говорить, что теперь сам он «украшен красою ислама», а его «шея чистосердечия убрана жемчугами веры».

Жестокость золотоордынских ханов при Узбеке стала отличаться особой изобретательностью. Знатных, в чем-то провинившихся пленников он имел обыкновение томить неопределенностью - то возвещал о скорой казни, то объявлял о её отсрочке, порой сулил прощение.

Так мучил он тверского князя Михаила Ярославича, дерзнувшего пойти против Москвы, чтобы сделать Тверь центром великокняжеского государства. Войска противников - тверичан с одной стороны, московитов и ордынцев во главе с Кавдыгаем - с другой, встретились в местечке Бертеневе, в сорока верстах от Твери. Бой закончился победой Михаила Ярославича, в плен к нему даже попала жена московского князя по имени Кончака, родная сестра Узбека, во христианстве - Агафья. В плену Агафья заболела и умерла. Распространился слух, что её отравили.

Чтобы опровергнуть этот навет, Михаил Ярославич поехал в Орду. Там уже находился московский князь Юрий с жалобой на Михаила.

Тверского князя обвинили в неуплате дани, в непослушании и отравлении княгини Кончаки. Заковали в железо; на другой день прикрепили к шее еще и деревянную колоду. В таком виде Михаила Ярославовича возили до конца сезонной охоты, в которой принимал участие хан Узбек. Потом на городской площади Сарая, где проходил торг, на глазах у толпы сняли с обвиняемого колоду, цепи и нарядили в богатые одежды. Далее с поклонами слуги подали ему вино и яства. Предчувствуя недоброе, Михаил Ярославич отказался. Тут же его снова раздели, заковали в железо; и еще двадцать дней с той же колодой на шее возили с места на место, теперь уже предлагая князю принять ислам. Михаил упорствовал. Наконец один из палачей схватил князя за уши и стал колотить его головой об землю до тех пор, пока другой не всадил ему нож в грудь[36].

Рассказ о мученической смерти тверского князя Дмитрий слышал в Орде от епископа, поставленного служить в Сарае митрополитом Алексием. (Узбек разрешал в своей столице находиться представителям духовенства всех религий.)

По мере усиления Москвы двор великого князя настолько вырос, что его называли не иначе как дворцом. Сам дом имел три этажа: внизу располагались подклети, где жили слуги, дружинники, посередине - горницы и светлицы, вверху - чердаки, терем и вышки. В тереме, с окнами на четыре стороны света, жил великий князь; терем называли высоким, потому что он был выше всех строений третьего этажа.

Все постройки дворца соединялись крытыми проходами, называемыми сенями. По проходам можно было попасть в дворцовую, или домовую, церковь, а также в гридницу, где хранилось имущество и вооружение дружинников.

Чаще всего в гриднице Дмитрий Иванович учинял суд, здесь же стоял его трон с дубовыми подлокотниками и высокой спинкой, ничем не украшенный, но застеленный медвежьей шкурой. Трон возвышался на специальном постаменте, покрытом красивым персидским ковром.

Вдоль стен, на которых висели щиты, кольчуги, налучья с луками, колчаны со стрелами (сулицы, дротики, копья, кистени располагались по углам отдельными кучками), тянулись лавки. На них садились во время княжего совета по старшинству бояре. Место по правую руку от Дмитрия Ивановича обычно занимал Андрей Акинфович Свибл, по левую - Василий Васильевич Вельяминов. Для митрополита слева от трона стоял стул; присутствовал а совете и князь Владимир Андреевич Серпуховкой.

Дмитрий, как правило, вставал на заре. Из окон терема вид на поля, боры и рощи у подножия Боровицкого холма не закрывала дубовая крепостная стена Кромника, уже приходящая в ветхость, да и выгоревшая в нескольких местах. После великокняжеской свадьбы было решено возвести каменную. Старшим над строительством определили боярина Андрея Свибла, а первыми его помощниками стали Владимир Серпуховской и Михаил Бренк, боярин незнатного рода, но высокого ума.

Слуги подавали Дмитрию воду для умывания, «лицевик» и «ручник» - полотенца для лица и рук, протягивали одежду.

Великий князь носил кафтан с золотой обшивкой, поверху красный плащ - корзно, застегивающийся на плече большой запонкой. Подпоясывался, на ноги надевал высокие цветные сапоги с острыми носами; в сапоги затыкал шаровары.

Шел в церковь, завтракал, потом переходил в гридницу, где разбирал споры приходивших к нему на суд или «думал» о делах. В терем на третий этаж допускал только самых близких себе людей. Чаще всего у него бывали митрополит и Владимир.

Как-то в одно воскресное утро он принял там и Микулу. Тот развязно, что свойственно было всем Вельяминовым, зашел к великому князю, небрежно откинув полу кафтана, уселся на лавку, попросил у слуг вина.

Дмитрий, казалось, не замечал этой вольности; мысли его были заняты совсем другим - ему хотелось узнать как можно больше о предстоящих свадьбах, своей и Микулы, которые, по совету бояр и митрополита, будут проходить в Коломне, а не в Москве, ибо последняя все еще лежала в головешках…

- Ты, Дмитрий, не волнуйся, свадьбы у нас с тобой пройдут как надо… Невеста твоя - девка справная, несмотря на малые годы, кругла и крепка… Через сарафан уже грудь хорошо видна. В породе у них телами гладкие… У своей-то ужо я все видел… - говорил Микула, неторопливо потягивая из серебряного кубка фряжское[37] вино.

- Ну ты и удалец! - только и мог вымолвить Дмитрий, краснея.

- Да ты не тушуйся, великий княже… - продолжал Микула. - Как в спаленке окажитесь, тебе надо будет невесту раздеть; только не спугни её, не набрасывайся, как коршун на голубку… Понежнее, понежнее, а когда она размякнет, тогда и верши свое мужеское дело… Сам увидишь, что не такое оно мудреное… Вестимо, для тех, кто силен и молод…

Свадебные золотые пояса переходили по наследству не только у князей, но и у других знатных людей Руси. Таковыми считались самые приближенные к великому князю бояре: в первую очередь Свибловы, Вельяминовы… Но все же - точнее говоря - переходили пояса даже не то чтобы по наследству, а от старшего к младшему.

Пояс переходил от отца к сыновьям, а потом, после женитьбы старшего, его отдавали на свадьбу среднему, от среднего - к младшему.

Микуле после своей свадьбы отдал золотой пояс Иван, а Микула уже должен будет передать его Полиевку.

Свадебный пояс был сплетен из золотых нитей, по ширине он не разнился, скажем, от княжеского; но все дело заключалось в драгоценных каменьях - в поясе знатного жениха их находилось поменее, чем в великокняжеском. Тем пояса и различались.

Их вручали жениху братья или отец. В роду великого князя братом ему остался только Серпуховской - он должен был вручить пояс в Коломне Дмитрию.

Помнил Владимир, что в свадебном поясе, который достался Дмитрию от отца Ивана Ивановича Красного, ныне покойного, один камешек был выщерблен. Всё хотели заменить, но не ведал Серпуховской, заменили ли?.. Может быть, как положили пояс в женихов сундук, так он и лежит…

Ехали в Коломну в два свадебных длинных поезда: впереди великокняжеский, позади Вельяминовский. Руководил всем тысяцкий Василий Васильевич. Был он весел, но какая-то дума зрела у него в голове, и тогда лоб его напряженно морщился.

Санный возок митрополита легко скользил по прикатанному снегу рядом с великокняжеским; Алексий смотрел из окна на Дмитрия, расположившегося на сиденье вместе с Владимиром, видел его задумчивое лицо, на котором читалась робость перед предстоящим свадебным действом, подбадривал взглядом.

«А сам-то ты в его годы смелее, что ли, был?.. - думал Алексий. - Вон Вельяминовы… Те завсегда держатся смело и вольно… Однажды слышал, как на пиру тысяцкий похвалялся кому-то из бояр, что род их, как Степана Кучки, на Москве самый древний, постарее будет великокняжеского… Правда, после сих слов Василий осекся, словно горло его перехватили татарской удавкой… Пьян был, а уразумел, что сказал лишнее… Ничего, что Дмитрий пока подросток, но на княжем совете, когда кто-то возразил о сроках возведения стен из камня (не время, мол, после пожара хоть бы отдышаться, дома свои подправить, да новые поставить), коршуном взглянул на возражавшего и строго молвил: