Таблетки - Александр Варенников

В один из таких моментов, когда я совершенно терял голову от ощущения самого себя, у меня случился первый приступ. Волна, родившаяся, казалось, где-то в области желудка, прокатилась по моей груди. Я вспыхнул, как спичка. Помню неприятное и непонятное жжение, онемение рук.

Мне хотелось кричать, но я крепко стискивал зубы, потому что чувствовал, что вот-вот упаду в обморок. Я боялся, но страх тот был безродным, как прибившийся к толпе бродяг босоногий мальчик. Музыка становилась слишком громкой, как будто кто-то невидимой рукой управлял рукояткой громкости.

Мне хотелось звонить во все дверные звонки, набирать телефонные номера всех знакомых. Моя голова наливалась кровью, я ощущал жар. Включите свет! — кричал я громко, зная, что дома никого нет. Тихонько скрипела дверь в ту комнату, в которую я зарекся больше не входить. Я вторил скрипу, перебивал его тихим стоном.

Прошло время, и мне стало казаться, что я излечился. Ушла тревога. Я думал, что меня излечил шелест пластины. Теперь, лежа на полу и размазывая по лицу помаду, я уже не чувствовал страха. Мое сердце билось так, как должно было биться. Кроме того, меня привлекали изгибы Геральдины, которую ласково поглаживала по бедрам полуобнаженная Дина.

Мы были в какой-то комнате, свет был приглушен. На широкой кровати, пачкая белую простыню, доставляли друг дружке удовольствие две красивые особи женского пола. Их кожа принимала странный цвет в синей полутьме комнаты. Она казалась мокрой. Глаза игриво поблескивали, будто бы зазывая меня вступить в игру, но я продолжал наблюдать за плавными движениями. Мне нравилось наблюдать.

Все так же, как и прежде, играл свои песни Дэвид Боуи. Музыка пронзала наши тела, задавала ритм движений. Дина коснулась пальцами шеи Геральдины и, оскалившись, придушила ее. Та подалась чуть назад, растерялась буквально на секунду. Видимо, она не ожидала такого отношения к себе. Неподдельным наслаждением был пропитан ее взгляд. Ей пришлась по душе такая игра. Ей нравилось быть слабой. Ну а правила везде одни и те же.

Дина, облизнув губы острым язычком, медленными движениями стала снимать с Геральдины черные кружевные трусики и бюстгальтер, представив моему взору все ее прелести. Грудь Геральдины казалась твердой, соски напряженно торчали, и Дина кусала их, поглаживая тело своей ночной сексуальной спутницы своими тонкими чуткими пальцами.

Томно вздохнув, Геральдина откинулась назад и расставила широко свои стройные ножки. Дина коснулась ее лобка своими напухшими губками, поцеловала его, а после опустилась чуть ниже. Я наблюдал за тем, как Геральдина стонет, прикусывая нижнюю губу от наслаждения. Мне казалось, будто это я заставляю ее стонать. Мои руки были сжаты в кулаки. Я хотел заставлять ее стонать, играться с ее телом, издеваться над ней.

То были лишь минуты прелюдия. Чуть позже я почувствовал, как вошел в нее, и приятным теплом окутало мой член. Я чувствовал запах ее тела, покрытого мурашками, сильного и твердого, как металл. Я брал ее всю. Приручал, как приручает всадник строптивую лошадь перед тем, как отправиться в далекий путь. Я хватал ее за волосы и тянул на себя, но она начинала сопротивляться мне. Я был сильнее.

Мокрой была белая простыня. Тела, покрытые потом, блестели в полутьме. Мой разум метался из стороны в сторону. Только что я был на полу и наблюдал, как спустя секунду уже был внутри Геральдины. Неужели я настолько хорошо чувствовал Дину, что смог на какое-то мгновение оказаться в ее голове? Мгновение это не длилось долго, но я точно помню то чувство, которое не отпускало меня на протяжении всего этого мгновения. Я наслаждался своей властью над той, которая когда-то старалась взять власть надо мной. Пришло время расставить все по местам.

Энергия бурным потоком старалась вырваться из меня. Энергия жизни, несущейся к заветной цели. Меня трясло от напряжения. Геральдина стонала. Она была мокрой и буквально задыхалась от чувств, находясь подо мной. Ее ногти впивались в мои бока, но я будто бы ничего не чувствовал. Я онемел. Раствором новокаина стала моя кровь.

Кончив Геральдине на лицо и высунутый язык, я погладил ее волосы и присел на край кровати. На моем лбу застыли капли пота, и Дина, обняв меня сзади, стерла их ладонью, после чего я просвистел с удовлетворением. Меня снова тянуло вниз, на пол. Там было прохладно, но твердо. Я разлегся и, как оказалось, уснул на какое-то время.

Проснулся я тогда, когда Геральдина, стоя перед зеркалом, надевала на себя одежду. В ней она выглядела совершенно иначе. Былые образы снова возвращались на свои места.

— Где Дина? — спросил я, приглаживая растрепавшиеся волосы.

Геральдина, оторвав взгляд от зеркала, удивленно посмотрела на меня. К тому времени она уже успела умыть лицо, нанести помаду на губы и подкрасить глаза. Снова надела броню, подумал я. Она ничего не ответила, лишь ехидно ухмыльнулась.

— Ну и тварь же ты… — кинула она мне напоследок несколько слов и скрылась за дверью.

Я огляделся по сторонам. Где я нахожусь? Как попал сюда? Память отказывала мне, и это не сулило ничем хорошим. Ведь кем является человек без памяти? По сути, лишь оболочкой, пустым сосудом. Память делает нас теми, кем мы являемся на самом деле. Но был ли я тем, кем себя мнил, и помнил ли все то, о чем так старательно пытался забыть?

Дверь, ведущая в комнату, в которую я зарекся больше не входить никогда. Что было за ней?

Два парня, что целовались на углу около музыкального магазина, куда-то пропали. На их месте теперь стоял огромных размеров мужик лет пятидесяти в кожаной куртке и джинсах, с волосами по пояс и внушительными серьгами в ушах. Видом своим он напомнил мне о старом добром роке, который уже давно канул в лету, уступив пальму первенства атмосферной, строго выверенной музыке с явно коммерческой направленностью. Старый рокер проводил меня недобрым взглядом, и я не стал выяснять с ним отношения. У меня и без того было слишком много возможностей умереть.

Я шел по улице с бутылкой виски в руке. Отхлебнув немного, я сморщился и запрокинул голову. Перед моими глазами возникло небо, окутанное пеленой, подсвеченной сотнями тысяч огней большого города. Дурман накрывал меня, накрывал город. Мне не хотелось трезветь. Ставки были слишком высоки. Я должен был оставаться пьян, чтобы ничего не узнать. Только так я чувствовал, что реальность все еще окружает меня.

Реальными были дома, и люди, которые смотрели на меня и сторонились меня, нетрезвого, шатающегося из стороны в сторону вольного бродягу в дорогом пальто и с бутылкой дорогого виски в руках. Я нравился себе в таком состоянии намного больше, чем когда был трезв и смотрел на себя в зеркало в уборной офиса.

Я говорил людям с хмурыми выражениями лиц о том, что сочувствую им, что мне их жаль. Не знаю, понимали ли они, о чем я говорю, или нет. Да это и не особо важно. Важно лишь то, как я сам относился к ним. Не нужно быть альтруистом, чтобы заподозрить внутри себя эгоиста. Просто оставьте глупый треп о сострадании. Не в этом дело.

В конце концов, я остался один на улице, которая вела меня к моему дому. Нередко я прикладывался плечом к стенам домов, мимо которых проходил, и отдыхал, опуская голову и закрывая глаза. Я мог бы словить такси и спокойно уснуть по пути домой, но что-то заставляло меня идти дальше. Быть может, то была погода, которая в тот вечер радовала жителей города безветренным теплом, напоминавшим о том, что лето не за горами. Быть может, сама судьба заставляла мои ноги топтать асфальт. Как бы там ни было, я снова встретил бегуна.

Его лицо, как и прежде, являлось точной копией моего лица. Он бежал мне навстречу, но даже не взглянул на меня, занимавшего, казалось, всю ширину пешеходной дорожки, проходящей между домов. В его ушах были наушники, так что мои нетрезвые крики он снова не услышал.

Я рванул за ним. Я падал. Бутылка разбилась в моих руках, оттого рукава пальто оказались залиты виски. Я порезался, и кровь стекала по моим пальцам на асфальт. Плохо помню момент, когда мое лицо жестко коснулось земли. Я не умел падать правильно. На приобретение этого навыка мне нужно было потратить не один и не два дня.

Бегун держал темп. Он был вынослив, потому что тренировался каждый день. Он пробегал километр за километром, не придавая этому никакого значения. Подсчету километров он предпочитал взгляд вперед, беспристрастный и свежий, каким он бывает только у целеустремленных, не раздавленных алкоголем и химией людей.

Бегун знал, куда бежит. Его острые скулы покрывала испарина, под спортивной курткой намокал тренированный торс. Он знал, что все, окружающее его, совершенно неважно. Я мог лишь завидовать ему, потому что сам я, как бы ни старался отрицать свое непосредственное участие в создании окружающего мира, всегда и везде переживал по поводу того, как этот самый мир примет меня, и что он подумает обо мне.