Перловый суп - Евгений Будинас

Вот так прошла наша первая встреча с Акселем Ивановичем.

Жаль, мой друг не пошел на этот доклад, потому что Володьке Кривошееву позарез нужны были текстовки, и он на докладе Эдика нарисовал картинки для сатирического журнала. Таким уж мой друг был человеком, не мог отказать Володьке, не мог подвести товарища.

Военное дело

Во время учебы мне приходилось ходить на занятия по военному делу. Так как организм мой был совсем к этому делу не приучен, на лекциях я просто спал. Однажды я заснул настолько глубоко, что мне даже приснился сон, похожий на сюжет про экспедицию академика Берга: синее море, лазурный берег, выдраенная палуба, выстроившиеся матросы и я среди них. Академик Берг подходит, треплет меня за плечо.

Слышится команда:

— Равняйсь! Смирно!

Сон был навеян, я думаю, тем, что в это время на кафедре проходила генеральская проверка, для чего к нам в институт приехала комиссия во главе с этим самым академиком Бергом.

Так вот, когда в аудиторию зашла комиссия, то все вскочили, и только я блаженно спал, причмокивая губами. Наш полковник в ужасе подскочил ко мне:

— Офицер запаса Будинас, встать! Смирно!

И это в тот самый момент, когда мне снится команда: «Равняйсь! Смирно!», и сам академик Берг подходит ко мне в строю...

Я открываю глаза, вижу реального академика Берга, который к оторопи всех окружающих, вдруг говорит:

— Женя, а вы что здесь делаете?..

В Рязани я учился только на первом курсе, а все мои друзья были или старшекурсники, или аспиранты, или дипломники. И среди всех прочих знаменитостей был Радж Бабанин. Чего только с ним не происходило!

Однажды он оказался в психбольнице, где написал пьесу, которую больные с врачами разучили и поставили. И это был первый случай в истории рязанской психбольницы, когда люди с улицы приходили на представление. А через месяц его друг Эммануил Зильберман (еще одна выдающаяся личность) тоже попал в эту больницу, где написал рок-оперу и тоже ее поставил. И это был уже второй случай в истории рязанской психушки, когда на спектакль собирался «весь город».

А жена нашего преподавателя, доктора физико-математических наук Малеева, писала в то время докторскую диссертацию о переходе неврастении с декомпенсацией в шизофрению под воздействием алкоголя и интеллектуальных игр, которыми мы очень увлекались. Я из-за Малеевой и пить перестал, когда узнал, что я у нее один из исследуемых.

К слову сказать, наш закрытый военный радиотехнический институт был тогда только-только построен. Отдельного здания для общежития пока не было, поэтому оно занимало крыло института, где мы однажды сидели всей своей веселой компанией и традиционно выпивали. Бабанин надрался и заснул. Тогда мы взяли койку с его телом и через проход, который был между крылом общежития и крылом института, занесли в приемную к ректору, обложили цветами и написали:

— Спи спокойно, дорогой товарищ!

А утром следующего дня и приехала вышеупомянутая генеральская проверка во главе с академиком Бергом. Их встретил ректор Ковалев, они поднялись наверх и открыли приемную. Ректор был в шоке — как в закрытом военном вузе, да при охране, покойник оказался в приемной! Разобрались, и Бабанина унесли назад в общежитие. Но когда он проснулся, то был уже исключен из института, что мы потом еще долго обмывали. Мы даже ходили к академику Бергу просить прощения за Бабанина, но это не помогло.

А через некоторое время и меня исключили, да и самого ректора Ковалева уволили. Причем у нас были приблизительно одинаковые формулировки: у меня— «за абстракционизм и недостойное поведение», а у него — «за абстракционизм и западничество», потому что он внедрял в институте американские парты.

Мельница

Я знаю, что только я могу сделать в этой стране водяную мельницу. И у меня для этого есть все. Я придумал даже технологию.

Вообще-то сделать водяную мельницу в Беларуси нельзя. Это водорежимный объект, одно только проектирование его стоит порядка шести миллиардов рублей, несмотря на то, что сама эта мельница — деревянный домик над рекой — почти ничего не стоит.

Но в силу того, что по нашим законам ты лезешь в запретную зону, у тебя должно быть полномасштабное проектирование. Так что вместо того, чтобы сделать совершенно простую вещь — определить высоту оси колеса мельницы — нужно проанализировать ситуацию на этой реке, произвести гигантский комплекс предпроектных изысканий: пробурить скважины, пригласить специалистов, изучить процессы сброса воды и грунтовые воды, провести наблюдение за паводками, составить календари, схемы, вывести различные кривые...

Но даже в этой безнадежной ситуации я решил попытаться еще раз. В результате у меня есть письмо Русому Михаилу Ивановичу, министру экологии, и его резолюция: «Разрешаю Будинасу строить в пойме реки Птичь бани, прачечные, водные станции, мельницы, плотины, острова, каналы, шлюзы и прочее». Он, просто озверев от моей настойчивости, однажды написал такую резолюцию, и сказал, что больше для меня ничего сделать не может. А мне больше ничего и не надо. Я скажу однажды: «Ну-ка теперь, ребята, отойдите в сторону, закройте на пару минут глаза, и я построю эту мельницу». Потому что я просто знаю, как ее строить. И у меня для этого есть все части, двигатель... У меня даже есть люди, которые приедут и сделают фундамент, поставят самое сложное — сваи...

А все изыскания, которые нужны, мы уже провели. Пробурили скважины, рассчитали фундамент, оси, причем все на общественных началах. Проблема только в том, что на общественных началах расчеты стоят две бутылки водки. Но для того, чтобы они стали документом, им необходимо пройти через институт. А там уж нужны не логика и здравый смысл, не то, какая в действительности должна быть высота оси, а нужен весь комплекс стандартных калькуляций. Кроме того, чиновники должны расписываться, ставить свои печати, должны брать на себя ответственность. Вот это стоит безумно дорого.

Но я могу революционно забрать мельницу там, где она уже есть, уже договорился. Перевезу ее сюда, в Дудутки, забью сваи, поставлю фундамент и запущу. Потом еще... Появление второго такого объекта сделает и музей другим. Это как с коллекцией автомобилей — не один старинный автомобиль, не два, не три, но ряд, колонна старинных автомобилей обретают другое, новое качество.

Поэтому идею с водяной мельницей, думаю, я все-таки осуществлю. И мне совершенно безразличны вопросы о праве собственности.

Но когда я это сделаю, они откроют глаза и на меня наедут. Я достаточно дружен с ними всеми, чтобы ни один из них не помешал процессу строительства: никто не приедет и не выключит двигатель у трактора, не отнимет бензопилу... Так что это строительство произойдет.

А потом раздастся громкое «Ах!», и поедут комиссии, которые начнут разгромы. Объект не согласован, место не согласовано, проектные изыскания не проводились должным образом, документального проекта нет. И что? И я тогда буду виноват.

Притом, что я не юридическое лицо, никакой ответственности не несу, и все делал самостоятельно, на меня наложат штраф в размере десяти минимальных заработных плат.

И еще могут решить все это снести. Но на решении история со сносом закончится. Потому что вообразить, что кто-то может воплотить его в жизнь, я не могу. Снести — это такая же колоссальная организационная работа, как и построить. Выписать наряд, найти людей... А как платить? Откуда финансировать? Кто будет писать распоряжение? Между решением о сносе и выпиской наряда — путь, который в этой системе никто не пройдет.

Мне присуще чудовищное, просто физиологическое желание строить. Я все это люблю: мельницу, воду, шум колес... Любить процесс и результат — это нормально. А вот по затратам это соизмеримо с возможностью многократно поехать туда, где эта мельница уже есть.

На строительство уйдет тысяч шестьдесят долларов. Так вот этих шестидесяти тысяч достаточно, чтобы столько времени, сколько я захочу, пробыть у действующей мельницы. И не важно, что это будет не моя мельница, которую я сам придумал и сделал.

Щемящую тоску я испытываю от вида любой мельницы, хоть и не моей.

В Голландии я видел такую... Приехал в голландскую деревушку с делегацией, а там — моя мечта: типография в сорока километрах от города. Мы ведь тоже хотели перевести нашу типографию в Дудутки, чем сразу решили бы все свои проблемы. Дудутки перешли бы из сельской в производственную жизнь, потому что появился бы настоящий пролетариат — печатники высокой квалификации, специалисты... Их нужно было бы кормить в кафе, поэтому и кафе бы работало...

Именно эту идиллию увидел я в Голландии, где функционирует отличная типография с кафе на водяной мельнице...

И когда сопровождающие на секунду отвернулись, меня долго потом искали. И нашли уже в тот момент, когда я запустил мельницу.