Иной цвет - Михаил Клименко

- Борис,-кивнув на браконьера, бросил я, - вынужден вас оставить. А ты этому стрелку удели немного времени и внимания...

Я выпрыгнул на раскаленный асфальт. Жара лишь только начала спадать.

Автобус был переполнен. Для двух-трех пассажиров и для золотисто-лимонной девушки не находилось места. Они теснились у незакрывающейся двери.

Не обратив на меня ни малейшего внимания,- он меня просто-напросто не видел!-Ниготков остановился перед дверью автобуса и что-то сказал золотисто-лимонной девушке. Она вскинула брови, коротко, презрительно засмеялась и отвернулась. Он осклабился, челюсть его отвисла.

Когда я увидел девушку так близко, увидел ее улыбку,-в голове у меня затуманилось, открытое пространство вокруг нас стало каким-то большим и прозрачным, а фиолетово-сиреневый Ниготков совершенно ничтожным в нем...

Я посмотрел на свои руки. Они были палевыми, с сильным розовым оттенком.

Автобус укатил. Я поднял глаза и увидел, что сиреневый Ниготков и девушка о чем-то говорят. Ниготков был возбужден. В ответ на его слова на лице девушки то и дело появлялась насмешливая, но какая-то совершенно беззащитная, открытая улыбка. Эта насмешливая и дерзкая школьница, ученица девятого или десятого класса, стояла на каких-то ужасных весах. Может, достаточно было на ту чашу весов, где она находилась, упасть какомунибудь там, кленовому листику, и чаша с ней полетела б вниз. Ниготков был мне отвратителен. Если б он повернулся и увидел меня, я, наверно, бросился бы на него и поколотил... А ведь он уже жаловался на меня: что я к нему придираюсь почему-то, что у меня к нему какая-то неприязнь... Я с этим Ниготковым уже не раз ведь попадал впросак.

Но произошло другое: не он меня увидел, а она.

Она перехватила мой взгляд и вдруг вся переменилась. И золотистый свет ее тела был настолько сильным, что топтавшийся в двух метрах от нее сизовато-фиолетовый Ниготков выглядел как полумесяц.

Я стоял и не знал, что делать. Вид у меня, наверное, был очень глупый.

Подошел другой автобус, полупустой.

Сдержанно улыбнувшись, она снизу, искоса взглянула и громко сказала Ниготкову:

- До свидания. Передать привет?..

- Не надо...- промямлил Ниготков, ладонью растирая шею.

Она вбежала в открытую дверь и уже сидела в полупустом автобусе. Я стоял на раскаленном асфальте. Жаркое вечернее солнце жгло затылок.

Мне казалось, что там, в автобусе, не она, а паляЩее солнце ослепительно отражается в огромном автобусном окне. В глазах у меня замерцал какойто свет! Казалось, я легко парил среди облаков под синью неба, над изумрудной землей - перед глазамил был какой-то один тревожно-приятный цвет, цвет легко летящей радости... Не зная, какая сила смогла меня удержать и я не влетел, не ворвался в открытую дверь все еще стоявшего автобуса. Может быть, из-за этой сливы Ниготкова. Не знаю.

Ниготков лениво, всей ладонью продолжал растирать морщинистую, перегретую солнцем шею. В другой руке он держал поблескивающий лаком портфель. Он прошаркал мимо меня, перешел на другую сторону улицы.

Я решил, что на время следует Ниготкова выбросить из головы. Пора было отправляться на обследование. Пошел в городские железнодорожные кассы и купил билет на поезд, отходивший на следующий день.

В этот же вечер, но значительно позже, уже почти ночью, я еще раз попытался хотя бы что-то выяснить...

В одиннадцать часов я отправился к тихому уголку города, на Нахимовскую улицу к дому под номером девяносто семь. Я шел, и мне казалось, что все видят, какой ярко-сиреневый цвет излучает мое тело...

В доме Ниготкова, в одном из семи обращенных к улице окон, горел свет.

Я вошел во двор. Собака, очевидно, спала. У гаража, прислоненная к карнизу, стояла стремянка. Я ее взял и вошел в палисадничек, где хризолитовым туманом светились травы и голубыми звездами мерцали мелкие цветочки, а подальше синели стволы и сучья фруктовых деревьев.

Я тихо поставил стремянку и взобрался наверх.

Ниготков сидел за столом.

Одна толстая и широкая безголовая рыбина лежала слева от него. Другую он разрезал. Разрезав, стал рыбину круто солить, щедрыми щепотками беря соль из разорванной пачки. Он куда-то ушел и через несколько минут вернулся с темным хлебом.

Похлопав серыми морскими окунями друг о дружку (что они были сырыми и холодными, в том не было никаких сомнений), сбив с них излишки соли, Ниготков одну рыбину отложил в сторону, а другую начал есть. Он то и дело чем-то намазывал кусочки хлеба, ножом извлекая из стеклянной баночки светло-серое содержимое.

Холодное, соленое филе сырой рыбины приводило его в молчаливый восторг. Он с трепетной жадностью, с благодарностью на лице поедал кусок за куском.

Ниготков через стол потянулся к окну. К чему именно, из-за занавески мне не было видно, поэтому я по стремянке осторожно поднялся еще выше, на предпоследнюю ступеньку.

Мне показалось, что я еще кого-то увидел, чью-то голову.

Кто-то сидел у окна, слабо излучая хризолитовое сияние...

Стремянка пошла от меня в сторону. Я начал падать...

Через несколько секунд я был на улице.

ВСТРЕЧА

На следующий день я с утра начал собираться в путь-дорогу.

Часов в десять пришел Вадим Мильчин. Кроме прочего он сказал, что у каких-то гаражей на Пожарне (где конечная остановка трамвая четвертого номера) найдена его, Вадима, одежда. Та, которую с него сняли в лесу. Конечно, любому было понятно, что все эти маневры с одеждой устроены были для одной единственной цели-увести в сторону возможное расследование, сбить с толку. Но с фонариками они явно не предусмотрели...

Дома мне сказали, что у дяди Юры есть отличный чемодан-и не такой большой и не такой маленький. Как раз, какой мне нужен. И не стоит нам покупать еще один.

Я приехал к пристани, где живет дядя Юра и где всегда носится ни на что не похожая разноголосица звуков. Издалека долетали удары-я до сих пор, с самого детства, не знаю, что обо что там ударяется, а то слышен далекий возглас человека, постоянный крик чаек, низкие, вечно прощально-протяжные гудки пароходов, какое-то короткое и сильное шипение там, где время от времени слышны удары...

Этот не очень большой и не очень маленький дяди Юрин чемодан не так уж был мне и нужен. Я поехал к пристани с тайной надеждой где-нибудь увидеть ее - золотисто-лимонную девушку, о которой я теперь все время думал. Вчера она уехала на автобусе, конечная остановка которого была здесь, у пристани.

У дяди Юры я был совсем недолго.

С пустым чемоданом дошел до вокзала пригородных пароходиков, прошел по набережной, свернул к высоким новым домам, которые, словно каменные столбы по излучине уходили в даль берега.