Чёрная река - Токацин

— Нелфи и Скенесы, — пробормотал он. — Вот кто в моей пещере — Нелфи и Скенесы.

— Спать иди, — Эмма выпрямилась и потянулась за палкой.

— Зачем спать? — Атун отпустил стену и не без труда, но всё же встал прямо. — Там дождь? Река… в ней сейчас воды много. Я пойду плавать.

— Как знаешь, — Эмма отступила, незаметно подтолкнув ногой циновку. Она поднялась небольшим горбом — и Атун остановился, растерянно мигая.

— Большой ветер, Река сердится, — пробормотал он, разыскивая что-то в углу. Эмма вздохнула.

— Идите по домам, — тихо сказала она. — Он теперь не скоро успокоится.

— Помочь тебе? — спросил Авит, брезгливо глядя на Атуна. — Мы с Онгом отвели бы его на место.

— Идите, я тут управлюсь, — отмахнулась Эмма. Кессе почудилось, что колдунья косится на неё виновато. «Да, расспросишь тут о Ронимире,» — покачала она головой, выбираясь из пещеры Фирлисов и едва не наступая в лужу. Вода, капающая с обрыва, за несколько лет выдолбила ямку в известняковом пороге — его давно никто не ровнял…

…Вода ещё капала с белых уступов, но ручьи, сбегавшие недавно по тропам, иссякли. Ветер гнал тучи на север, и они расползались в клочья, открывая бирюзовое небо. Мокрые листья Высоких Трав, мёртвые, серо-жёлтые, напитались водой и склонились до земли. Тут в обрыв пустил корни молодой куст — Кенрилл, по весне цветущий пурпуром. Он был ещё невелик, но Кессе уже пришлось запрокинуть голову, чтобы разглядеть, где заканчиваются его ветки. Выступающие из стеблей шипы угрожающе изгибались, но заточены они были не на Кессу — на прожорливых товегов и килмов, на бронированных Двухвосток, обитателей степи. Кесса же шагала по ним, как по ступеням, поднимаясь всё выше и выше по стеблю. Он слегка покачивался на ветру. Кесса добралась до развилки и выпрямилась, держась за сучок и окидывая окрестности восхищённым взглядом.

— Хаэ-эй! — крикнули снизу. — Что ви-идно?

Внизу — от туманного Леса на Левом Берегу и до белой стены обрыва на Правом — разливались серые воды. Они поблескивали на солнце, как рыбья чешуя, и белые гребни поднимались над валами. На стремнине темнели очертания двух островов — огромная Струйна ощетинилась каменными башнями, а к югу от неё валун, притащенный Рекой издалека, едва выступал из воды, молчаливый и загадочный. Кесса прищурилась, выглядывая плоты куванцев, речных кочевников — они часто останавливались у гранитной глыбы, там было их «гнездо» — «Куванский Причал» — но сейчас ни один куванец не рискнул бы выйти на воду. В блистающих серебром волнах проносились мимо скал вырванные с корнем кусты, огромные коряги, тростниковые «брёвна» в полсотни шагов длиной, с оглушительным треском налетали друг на друга и раскалывались. Мелкое крошево колыхалось на мелководье — там, где летом будет расти трава. Вокруг причала Фирлисов почти сомкнулись волны, лишь часть коряги виднелась из воды, и на ней сгрудились рыбаки. От причала к узенькой сухой кромке были переброшены мостики, и белые валы захлёстывали их, но те, кто пришёл на причал, ничего не замечали.

На стремнине, перелетая через брёвна и обвивая их длинными хвостами, играли Речные Драконы, и рыба, словно спасаясь от них, жалась к прибрежным тростникам. Она была голодна — так голодна, что на упавшую в воду крошку распахивался десяток пастей. Те, кто рыбачил на причале, едва успевали снимать добычу с крючков. Те, кому не хватило места, бродили у кромки воды с острогами, поплавки чьих-то сети желтели на воде у затопленных тростников. Чайки, забыв о гнездовьях, роем вились над берегом, и кошки, недобро сверкая глазами, следили за ними из сухих пещер. Дымчато-серый кот, преодолев страх перед бурной рекой, перебрался по мосткам на причал и вытащил из корзины небольшую щуку. Воровато оглянувшись на рыбаков, он в два прыжка перелетел на сухой берег и выпустил добычу из пасти на пороге пещеры. Стая кошек устремилась к ней. Кесса рассмеялась и едва не захлебнулась холодным ветром.

Она повернулась лицом к востоку. В зарослях Высокой Травы, пусть они и поредели за зиму, могла бы спрятаться целая армия, их стебли вырастали на многие десятки локтей в высоту, а высохшие листья сгодились бы на одеяла. Лес мёртвой травы тянулся до горизонта вдоль всего Правого Берега, и куда бы Кесса ни взглянула, она видела только Высокую Траву — и ни клочка снега. Не было ещё и зелени — земля промокла и размякла, но не прогрелась, и Сима Нелфи бродила внизу, не опасаясь, что стремительно растущие побеги проткнут её насквозь.

— Хаэ-эй! — крикнула Кесса и начала слезать, но остановилась, держась за веточку, и приподнялась над ней. В трёх сотнях шагов на восток что-то копошилось в земле, и она быстро поднималась рыхлым горбом. Сухие стебли, захрустев, накренились. В разрытой земле блеснули изогнутые когти, потом показалась чёрная мохнатая морда, тревожно втягивающая воздух. Огромный — едва ли не больше Кессы — крот выбирался из затопленной норы. Кесса, громко свистнув, спрыгнула с ветки вниз и едва не располосовала бок о шипы Кенрилла. Ещё два прыжка — и она была на земле.

— Крот! — она махнула рукой на восток. Сима охнула и заторопилась к обрыву, волоча за собой небольшой мёртвый стебель с длинными листьями.

— Конен обрадуется, — хмыкнула она, спускаясь вниз по тропе. Кесса ненадолго задержалась, прислушиваясь к шуму в травяной чаще, но свист ветра и шелест сухих стеблей заглушал все звуки.

— Снега нет нигде, — сказала Кесса на середине спуска и пощупала сухой лист, прихваченный Симой. — А трава ещё сырая.

— Да, рубить рано, — кивнула та. — Пусть просохнет.

…Вода больше не прибывала — Река замерла в трёх шагах от самой нижней из пещер Фейра. Причал Фирлисов превратился в остров посреди бурлящего потока, вороха поломанных ветвей и тростниковых стеблей громоздились под обрывом и застревали в кустах, мостки, ведущие к причалу, убирали на ночь, но их сносило чуть ли не каждый день, — Река бушевала. В небе метались обрывки туч, но солнце они уже не в силах были закрыть, и Кесса, выходя из пещеры, щурилась на свет и вдыхала запах нагретой земли. Весь Фейр был усыпан рыбьей чешуёй и костями — остатками кошачьих трапез, тем, что не доклевали чайки. Разделанная рыба висела над каждым очагом, в каждой продуваемой кладовке, превратившейся в коптильню, и даже там, куда выходил дым из кузницы Скенесов — и, разумеется, внутри самой кузницы. Нуук сломал острогу и вздыхал о потерянном наконечнике. Жители перебирали рыбьи кости — что-то годилось на иглы, что-то — на бусы. Хельг Айвин собрал три десятка зубцов для будущего гребня и припрятал их до зимы — сейчас времени на тонкую работу не было. Коты, объевшиеся до неподвижности, лежали на уступах и тропах, но каждую проносимую мимо них рыбину всё равно провожали жадным взглядом. Чайки, потеряв страх, таскали недоеденное прямо из-под носа у кошек, стаями кружили над рыболовами, и Ота, чистя рыбу и бросая им потроха, смотрела на них мечтательно. Нет, её не тянуло в небо или в воду — птицы нравились ей только запечёнными в углях…