Время серебра - Элеонора Раткевич

— Как будто это их остановит! — зло выдохнул король.

Бет на мгновение прикрыла глаза. Он был прав — только война с Троанном и помешала сговорить ее за кого-нибудь из соседей: стоит ли отдавать дочь замуж куда-то на сторону, если можно объединить земли… объединить на словах, ничем особым на деле не поступаясь. Бет в те дни всерьез подумывала о побеге из дома — но война заставила отменить все и всяческие брачные планы… а однажды дороги войны привели в Эйнсли молодого рыцаря с искрящимися смехом ореховыми глазами…

— Я не дамся, — твердо сказала Бет.

Даже если ее свяжут по рукам и ногам и в таком виде доставят к алтарю, она не скажет «да»! Как ее троюродная бабушка Ровена Беллинсгем… которую все же обвенчали с Давидом де Бофортом, хоть она и сказала «нет»…

— А это как получится. — Джеральд дернул уголком рта. — Разве вот если в монастырь…

Монастырь. Обитель Святой Маргариты. Мать Марион, аббатиса — вечно поджатые губы сухого жестокого рта, властно сведенные брови… как же она с Бертом смеялась, когда Джей сочинил песенку про ангела, которого аббатиса подвергла экзорцизму за то, что он говорил о вечном блаженстве — подумать только, о блаженстве, вот ведь грешник нераскаянный!

— Нет, — тихо сказала Бет. — Вы правы. У меня действительно нет выхода.

— Выбора, — поправил ее Джеральд. — А выход, пожалуй, что и есть… если вы согласитесь его принять.

Бет взглянула на него. О каком выходе он говорит? Ведь она, как и он сам, в кольце осады — и прорвать это кольцо невозможно.

Лицо Джеральда пугающе отвердело. Бет не раз видела подобное — именно такими делались лица защитников Эйнсли за мгновение перед тем, как исказиться яростью, исторгающей из искривленных губ боевой клич.

— Леди Элизабет де Бофорт, — глухо произнес король и опустился на одно колено, — я прошу вашей руки — и не предлагаю своего сердца.

Кровь отхлынула у Бет от лица стремительно и страшно; в глазах потемнело.

— Бет, — сдавленно выговорил Джеральд, — я предлагаю вам свою помощь — и прошу вас о том же. Мне больше не у кого просить. Ведь вы — единственная женщина на свете… — Он запнулся, и Бет едва не задохнулась. — Вы единственная женщина, которой я не нужен. Просто потому, что я не Джефрей де Ридо.

Тиски, сжавшие ее душу, раскрылись. Бет бессильно опустилась на скамью; ноги ее не держали.

— Моя корона, моя боевая слава, мое лицо… да вся моя жизнь, если на то пошло, — с горечью вымолвил король. — Вы же слышали, о чем говорил Лэннион… они хотят назвать все это своим… им нужно все это… Бет, рядом с вами я могу хотя бы дышать, потому что я вам не нужен… я не Джей, и я не нужен вам — как и вы мне не нужны. Я не люблю вас и не полюблю никогда. Простите, если я вас этими словами обидел…

— Разве это обида? — тихо сказала Бет. — Это правда.

— Да, — так же тихо сказал Джеральд. — А еще это выход. Для нас обоих. Поодиночке нас растерзают — а вдвоем мы, пожалуй, продержимся.

Продержимся. Точно таким тоном произносил это слово Берт, снимая шлем и яростно оттирая холодной водой усталое лицо с набрякшими от недосыпания веками. Продержимся.

Бет невольно фыркнула, тут же спохватилась и подняла на короля виноватый взгляд.

— Простите, — покаянно молвила она. — Я не хотела… просто вы сказали «продержимся»… мне как-то разом представилось — самый гребень стены, снизу кричат, стрелы пускают, на приступ лезут — а мы на них всякую дрянь выливаем… смолу горячую, кипяток…

— Со щелоком, — подсказал король; кончики его губ подозрительно дрогнули. Он поднялся и сел рядом с нею. — Браво, Бет. Вы настоящий боец. Совсем как Берт. Никогда не знаешь, чего от вас обоих ждать.

Он помолчал немного.

— Мне вот тоже кое-что представилось, — задумчиво произнес Джеральд. — Вернее, вспомнилось. Дед рассказывал… после победы Малькольм Дангельт был просто вынужден расплатиться по счетам — это потом он потраченное вернул с лихвой, а тогда у него даже свою монету чеканить было не на что… да и не из чего. Золото Доаделлинов стоило дорого… Дангельт начал с того, что обрезал монету Эдмонда, сильно обрезал — едва бунтом дело не кончилось. А взамен Малькольм пустил в ход серебро — много серебра, выше настоящей цены… еще и заявил, что делает это… — Губы короля зло скривились. — «Из неизменной дружбы, кою его величество питает к своим добрым подданным». Вот тогда и пошло присловье — «золото любви на серебро дружбы не меняют».

Оконный эльф, безмолвный свидетель их странного разговора, взирал на них сверху вниз. Плечо его было по-прежнему вздернуто кверху, но уже не столько болезненно, сколько иронически — а то и вовсе нетерпеливо: мол, решайте сами, а я вам не советчик. Темная узкая струйка подсохшей крови на его лице напоминала свежий шрам, и с этим шрамом эльф смотрелся строже, собраннее и старше.

— А нам менять и не придется, — очень просто сказала Бет. — У нас ведь одно только серебро и осталось — а золота нет и не будет.

Ее ладонь, вся в царапинах и заусенцах от вчерашнего свирепого мытья полов, легла на забинтованные пальцы короля.

— Я согласна, Джеральд, — твердо сказала Бет.

Пояс и кольца. Осень. Эйнсли

Лэннион не находил себе места. Он не должен был так говорить с Джеральдом! Не с королем — король еще и не такие горькие слова заслужил! — а именно с Джеральдом. Вспоминая, какие черные водовороты боли и гнева подымались со дна зеленых озер его глаз, Лэннион готов был надавать самому себе пощечин… но сказанное не сделаешь несказанным, как ни казнись. И кто Лэнниона за язык тянул? Недаром в его гербе красуется сохатый, гордо вздымающий увенчанную природным оружием голову… лось, как есть лось! Все, что мог, рогами разнес, острыми копытами истоптал, расхлестал в кровавые ошметки… и что теперь делать прикажете? Прощения просить? За что — за правоту свою? Но какая правота способна перевесить подобное страдание?

А, будь все неладно — неужто Лэннион просто-напросто боится еще раз предстать перед Джеральдом и посмотреть ему в глаза? Что он боится в них увидеть — горе или гнев?

Только мысль о том, что страшиться королевского гнева недостойно, и заставила Лэнниона вернуться в злополучный зал.

Против всех и всяческих ожиданий, Джеральд был непривычно тих, словно поле отгремевшей битвы, покинутое не только воинами, но даже и мародерами. Когда бы не покореженная оконная рама за спиной короля да не перебинтованные пальцы его левой руки, Лэннион мог бы поклясться, что мучительный разговор ему просто-напросто примерещился. Король, не подымая глаз, покрывал быстрыми четкими строчками узкую полоску пергамента. Юный Роберт де Бофорт стоял рядом, чуть расставив ноги и слегка склонив голову к плечу.