Осень - Мария Прилежаева

- Итак, Ольга Денисовна?

Прочитал в карточке ее имя, обращается по имени, вежливый доктор, уже хорошо.

- Профессия - педагог. Возраст, гм... - вполголоса проговорил он, пробегая ее карточку, и продолжал: - У меня впервые. Итак. На что жалуетесь? Впрочем, заранее знаю. Бессонница. Раздражительность. Вялость. Иногда подавленность духа...

- Всегда, - сказала она.

- Есть причины? - спросил доктор, с живым любопытством глядя на нее.

Нет, он слишком здоров, психически благополучен, чтобы разделить или хотя бы понять, как глубоко подавлен ее дух! Он взял молоточек, незнакомый Ольге Денисовне, потому что за свою жизнь впервые встречалась с невропатологом.

- Пожалуйста, положите ногу на ногу. Так. Ничего, ничего, - негромко произнес он, когда от неожиданного удара молоточком по колену нога чуть подпрыгнула, а она рассердилась.

- Что за странные методы у вас! - рассердилась Ольга Денисовна.

- Судя по тому, что наши странные методы (он повторил за ней устаревшее ударение в слове), наши методы вам неизвестны, вы долго держались молодцом. Думаю, - продолжал он, щуря веселые глаза, - и сейчас ничего чрезвычайного. Нервишки немного расшатались, а у кого они не расшатаны? Но ничего чрезвычайного. Вы не назвали причины, - осторожно напомнил он.

- Причины чего?

- Некоторой вашей раздражительности, дурного настроения, которое не в вашем характере, ведь да? Ведь вообще-то вы любите жизнь, дурное настроение не совсем обычно для нас?

- Дело не в настроениях, а в моей болезни, - сухо возразила она.

Нет, этот доктор слишком благополучен для нее. И уж, конечно, она не будет посвящать его в свои обстоятельства. Но если ты доктор - лечи.

- Я очень больна, - равнодушно заговорила она, чувствуя: ничего из визита в кабинет жизнерадостного невропатолога не получится, никто ей не поможет, она на всем свете одна. Кто виноват? Неужели она сама виновата, что на всем свете одна? И не хочет никого. В том и есть ее тяжелая болезнь, что она одна и не хочет никого.

- Расскажите подробнее о себе, - попросил доктор, становясь серьезнее, внимательно вглядываясь в ее лицо с опущенными углами рта и веерочками морщин у глаз.

- У меня очень сильный склероз, мешает мне жить, не дает жить, гонит из жизни...

Голос Ольги Денисовны дрогнул, она закусила губу, чтобы удержать плач. Нет уж, пускаться в откровенности с молодым красивым мужчиной в докторском халате она не будет.

- Склероз, - повторила Ольга Денисовна, подавив плач.

- Кто вам внушил это? - участливо спросил доктор, беря ее руку. - Гм, пульс нормальный. Впрочем, дело не в пульсе. Итак, вы говорите, склероз. Возможно. Даже вполне вероятно. Но вы говорите, сильный склероз. В чем он проявляется?

- Забываю. Не помню. Теряюсь...

Он придвинулся ближе и все внимательнее и участливее глядел на нее и начинал больше нравиться ей, и его пушистые бачки на загорелых щеках и яркий галстук уже не казались ей легкомысленными. Добрый, проницательный доктор.

- Не помните. А скажите, Ольга Денисовна, где вы были вчера? Что делали? С кем встречались? Расскажите весь свой вчерашний день.

- Да ничего особенного. Обыкновеннейший день.

- Вот и расскажите свой вчерашний обыкновеннейший день.

Она пожала плечами, снисходительно усмехнулась его наивному любопытству, не имеющему, как ей казалось, отношения к ее болезни.

- Ну, встала. Выпила чаю. Пошла на бульвары.

- Вспоминайте, вспоминайте, - подбадривал он.

Ольге Денисовне самой захотелось проверить себя, помнит ли она обыкновенное, вчерашнее. Если бы ее спросили о том, как когда-то давно ее потрясла синева, распахнувшаяся перед глазами на крутом повороте горной дороги, как потом она вышла на пустынный пляж и задохнулась от счастья, как они встретились и сидели босые у самого моря, а волны, накрывая, холодили им ноги...

...Когда пришло известие о гибели Николая, Ольга Денисовна не окаменела, как некоторые жены и матери, убитые похоронкой. Плакала. Дни и ночи... Дни и ночи переживала каждый час, каждый миг своего недолгого счастья...

Море. Бухта, охваченная полукольцом острых, причудливо очерченных гор, с крутыми скалистыми склонами. Они бредут, как обычно, вдоль моря. И видят над горой против заката бледно-сиреневое небо. Молодая, но уже полная медно-желтая луна невысоко поднялась над голубым морем.

- Смотри, - говорит он, - дорожка-то не серебряная, а золотая.

И верно, дорожка от луны золотая, сиреневое небо над головой все нежнее, а голубизна моря не дневная и не вечерняя, никем не рисованная, не виданная. Это продолжается всего полчаса. Затем краски неуловимо быстро меняются. Лунная дорожка становится, как ей положено, серебристой; небо и море темнеют...

Он не объяснялся ей в любви. Только на прощанье сказал:

- Жди. И знай...

Что - знай? Она поняла. Она понимала его слова, полуслова и молчания. Но почему-то тогда, в первые месяцы, вспоминала больше, чем счастье, свои вины перед ним. Ведь было счастье! А она вспоминала...

Зачем она допустила его разрыв с матерью? Он страдал. Навещал мать и возвращался подавленный. А она старалась развлечь его, развеселить. Ни разу не сказала: "Давай я схожу к ней. Упрошу. Умолю. Ведь вижу, ты мучаешься. Смирюсь перед ней для тебя".

Думала: "Смирюсь для тебя".

А все тянула, откладывала. Не успела.

...Что же было вчера? Доктор так заинтересованно ожидал услышать, что Ольга Денисовна разохотилась и стала рассказывать с воодушевлением, молодившим и поднимавшим ее. Да, это вчера ей вдруг живо представился ее бывалый блоковский урок, она наслаждалась, припоминая стихи, и чувство праздника на душе, и отклик ребят. Она не думала об отметках и успеваемости класса в такие часы, и ребята не думали. Директор Виктор Иванович осудил бы, но бог с ним, что ему Блок, у него другие заботы.

Да, вот так она и бродила вчера из конца в конец бульваров, часа три-четыре бродила. Падали желтые листья... Она устала, села на скамью. Мимо с беспечной болтовней пробежала группка нарядных девчат, а ей представилась своя собственная молодость. У нее не было в молодости нарядных платьев. Теперешние девушки думают, что магазины всегда были полны товаров, и у нас, как у них, нынешних, водились на все сезоны разные сапожки и туфли, на весну одна пара, на осень другая. У меня на все сезоны была одна пара, вот так...

Ольга Денисовна все это рассказывала доктору. И о том рассказала, как вечером открыла Данте.

В общем, она довольно долго рассказывала, вчерашний день оказался большим. Доктор слушал, не торопя, не перебивая.

- У вас святая профессия, - тронутая его вниманием, сказала Ольга Денисовна, - святая и вечная. Не отомрет, пока человечество живо.

- Подведем итоги, Ольга Денисовна, - выслушав ее рассказ, заключил он, в раздумье постукивая шариковой ручкой по ее карточке, где надлежало ему записать диагноз и назначения. - Склероз ваш - чистейшая выдумка. Для вашего возраста у вас завидно четкая память, ясность логики и суждений. Я и старой вас не назвал бы. И вы себе не внушайте, пожалуйста. Из головы выкиньте. С вашим склерозом еще четверть века жить, да жить, да работать. Где вы работаете?

"Я... на пенсии", - хотела она сказать. А сказала:

- Безработная.

- Что-о? - удивился он. - В наше время? Что-то не слышал я о безработице. Скорее напротив, всюду требуются люди всевозможных профессий. Знайте, Ольга Денисовна, склероз боится труда. Если бы и был он у вас, небольшой, естественный для ваших лет, наверное, есть, но если и есть, знайте: склероз боится труда и углубляется от бездействия. Верное лекарство от всяких склерозов: работа, деятельность, конечно, не против воли, любимая. Почему вы безработная, Ольга Денисовна?

Этого она не захотела ему объяснять. Почему-то не захотела, хотя в конце концов расположилась к доктору.

- Валериановый корень, таблетка элениума на ночь и... деятельность, такое назначение он ей предписал.

Она и без него знала: школа ее лекарство. Но о школе она не обмолвилась. Может быть, придет к нему как-нибудь после. Он совестливый и умный доктор. Может быть, они что-нибудь вместе придумают.

Осень. Что это шуршит? Это листья шуршат. На бульварах в утренний час малолюдно, почти пусто и тихо, оттого слышнее под ногами сухой грустный шорох. Ветви еще не голы, но листва поредела, бледное небо ясно глядит сквозь поредевшие листья...

- А у вас снова были, - встретила Нина Трифоновна, - учительница приходила. Модная, С головы до сапожек что твоя киноактриса. И ребята были.

"Милая Ольга Денисовна, зачем вы нас избегаете, ведь вы намеренно прячетесь. Мы вас любим, скучаем. Не скрывайтесь от нас. Девятый "А"", прочитала Ольга Денисовна в записке, сунутой под дверь.

Вошла в комнату, села на диван, не снимая светлого пальто, в котором похожа была на спортсменку, бывшую звезду баскетбола или чего-нибудь в этом роде. Перечитала записку, покачала головой, грустно припомнила:

Сначала все к нему езжали;