Люди и Я - Мэтт Хейг

Перед уходом я перебрал бумаги на столе. Ничего подозрительного: маловажные письма, расписания, просто чистые листы… на одном из них телефонный номер: 07865542187. Я положил листок в карман, и одновременно взгляд мой остановился на одной из фотографий в рамке. Изабель, Эндрю и мальчик, предположительно Гулливера. Темноволосый и единственный из троих не улыбается, большие глаза серьезно смотрят из-под длинной челки. Мальчик явно сознает безобразие своего вида лучше большинства. По крайней мере, не радуется тому, что он человек. А это уже кое-что.

Прошла еще одна минута. Пора уходить.

Мы довольны твоими успехами. Но теперь пришло время настоящей работы.

Да.

Одно дело — удалять документы с компьютера, и совсем другое — удалять жизни. Даже человеческие жизни.

Я понимаю.

Простое число сильное. Оно не зависит от других. Оно чистое, цельное и никогда не слабеет. Ты должен брать с него пример. Не слабеть, держать дистанцию и не поддаваться влиянию. Ты должен оставаться неделимым.

Да. Так и будет.

Хорошо. Продолжай.

Слава

Когда я вернулся домой, Изабель еще не было, поэтому я продолжил собирать информацию. Изабель ведь не математик. Она историк.

Для землян это существенное различие, потому что на историю тут не смотрят как на раздел математики, коим она, безусловно, является. Кроме того, я обнаружил, что Изабель, как и ее муж, считается очень умной по меркам своего вида. Я понял это, потому на полке среди других стояла ее книга «Темные века» — такая же, какую я видел в книжном магазине. А теперь я заметил на обложке цитату из «Нью-Йорк Таймс», с определением «очень умная». В книге было 1253 страницы.

Внизу открылась дверь. До меня донесся тихий звук металлических ключей, опустившихся на деревянный комод. Изабель поднялась ко мне. Первым делом.

— Как ты? — спросила она.

— Смотрел твою книгу. О темных веках.

Она рассмеялась.

— Чему ты смеешься?

— Все лучше, чем плакать.

— Скажи, — спросил я, — ты знаешь, где живет Дэниел Рассел?

— Конечно, знаю. Мы ездили к нему в гости на ужин.

— Где он живет?

— В Бебрехеме. У него роскошный дом. Неужели не помнишь? Это как забыть, что побывал во дворце Нерона.

— Нет. Я помню, помню. Просто кое-что еще в тумане. Думаю, это из-за таблеток. Вылетело из головы, вот я и спросил. Ничего страшного. Так мы с ним хорошие друзья?

— Нет. Ты его ненавидишь. Терпеть не можешь. Впрочем, в последнее время глубокая враждебность — это твой стандартный настрой по отношению к другим ученым, кроме Ари.

— Ари?

Она вздохнула.

— Твой лучший друг.

— Ах, Ари. Да. Конечно. Ари. Уши немного заложило. Не расслышал тебя.

— Но смею сказать, что вражда с Дэниелом, — чуть громче продолжала она, — это всего лишь проявление твоего комплекса неполноценности. Однако внешне вы неплохо ладите. Ты даже пару раз просил у него совета по поводу этих своих простых чисел.

— Да. Точно. Эти мои простые числа. Именно. И что ты скажешь про них? К чему я пришел? Когда мы с тобой в прошлый раз разговаривали, — до этого всего? — Мне вдруг надоело ходить вокруг да около. — Я ведь доказал гипотезу Римана?

— Нет. Не доказал. Насколько я знаю. Но ты проверь, ведь если все-таки доказал, мы станем на миллион фунтов богаче.

— Что?

— Вообще-то долларов, да?

— Я…

— Задачи тысячелетия, или как их там. Доказательство гипотезы Римана — самая важная из всех, которые до сих пор не удалось решить. В Массачусетсе, в другом Кембридже, есть институт, называется Математический институт Клэя… Ты же все это знаешь назубок, Эндрю. Бормочешь об этом во сне.

— Разумеется. Как свои пять пальцев. Вдоль и поперек. Просто ты должна мне чуть-чуть напомнить.

— Так вот, это очень богатый институт. Они явно при деньгах, потому что уже раздали около десяти миллионов долларов другим математикам. Кроме того, последнего.

— Последнего?

— Русского. Григорий, не помню фамилии, отказался от премии за доказательство не помню чьей гипотезы.

— Но ведь миллион долларов — это большая сумма, да?

— Да. Весьма.

— Так почему же он отказался?

— Откуда мне знать? Не знаю. Ты рассказывал, что он затворник и живет с матерью. На свете есть люди, Эндрю, у которых есть другие интересы, кроме финансовых.

Вот это новость!

— Неужели?

— Да. Есть. Видишь ли, существует известная революционная и спорная теория, будто счастья за деньги не купишь.

— Ого!

Изабель рассмеялась. Я решил, что она пытается меня развеселить, и тоже засмеялся.

— Значит, никто не доказал гипотезу Римана?

— Что? Со вчерашнего дня?

— Вообще.

— Нет. Никто не доказал. Несколько лет назад поднимали ложную тревогу. Кто-то из Франции. Но нет. Деньги на месте.

— Значит, ради этого он… ради этого я… то есть меня мотивируют деньги?

Изабель принялась разбирать носки на постели, раскладывая их по парам. Услышанное меня буквально потрясло.

— Не только деньги, — ответила она. — Тебя мотивирует слава. Эго. Ты хочешь, чтобы повсюду было твое имя. Эндрю Мартин. Эндрю Мартин. Эндрю Мартин. Ты хочешь попасть на все страницы Википедии. Стать Эйнштейном. Беда в том, Эндрю, что ты так и не вырос из пеленок.

Я растерялся.

— Разве? Как такое возможно?

— Мать не дала тебе любви, в которой ты нуждался. Ты обречен вечно сосать пустышку. Ты хочешь, чтобы тебя узнал мир. Хочешь стать великим.

Она говорила с ощутимой прохладцей. Интересно, люди всегда так разговаривают друг с другом или это характерно только для супругов? Я услышал, как в замке повернулся ключ.

Изабель посмотрела на меня круглыми, ошеломленными глазами.

— Гулливер.

Темная материя

Гулливер занимал самую верхнюю часть дома. «Чердак». Последнюю плоскость перед термосферой. Он отправился прямиком туда, пройдя мимо спальни, где лежал я, и лишь на короткий миг задержавшись у последнего лестничного пролета.

Когда Изабель ушла выгуливать собаку, я решил позвонить по номеру, записанному на клочке бумаге у меня в кармане. Возможно, это номер Дэниела Рассела.

— Алло, — сказал голос. Женский. — Кто это?

— Это профессор Эндрю Мартин, — ответил я.

Женщина рассмеялась.

— Ну, здравствуйте, профессор Эндрю Мартин.

— Кто вы? Вы меня знаете?

— Ты на «Ютьюбе». Теперь тебя все знают. Хит сезона. Голый профессор.

— Ой.

— Эй, да не волнуйся ты. Народ любит эксгибиционистов.

Она говорила медленно, растягивая слова, будто каждое из них обладало вкусом, который она хотела распробовать.

— Пожалуйста, скажите, откуда я вас знаю?

Вопрос остался без ответа, потому что в эту самую минуту в комнату вошел Гулливер, и я положил трубку.

Гулливер. Мой «сын». Темноволосый мальчик, которого я видел на фотографиях. Он оказался таким, как я и ожидал, разве что повыше. Почти с меня ростом. Тень от его волос падала на глаза. (Волосы, кстати, имеют здесь очень большое значение. Конечно, не такое, как одежда, но что-то в этом духе. Для человека волосы — это не просто биоволокна, растущие на голове. Они заключают в себе множество социальных коннотаций, большинство из которых я не сумел уяснить.) Гулливер был в черной, как космос, одежде, в футболке с надписью «Темная материя». Может, некоторые люди так общаются? Посредством слоганов на футболках? Его запястья стягивали напульсники. Он держал руки в карманах и, похоже, не мог спокойно смотреть мне в лицо (на тот момент я разделял его чувства). Голос у него оказался тихим. По крайней мере, по человеческим меркам. Тембр примерно как у воннадорианского гудящего цветка. Гулливер подошел, сел на кровать и сначала пытался сдерживаться, но в какой-то момент переключился на более высокую частоту.

— Пап, зачем ты это сделал?

— Не знаю.

— В школе меня ждет ад!

— Ой.

— И это все, что ты можешь сказать? «Ой?» Ты серьезно? И это, блин, все?

— Нет. Да. Блин, я не знаю, Гулливер.

— Ты сломал мне жизнь. Я теперь посмешище. И раньше было плохо. С самого первого дня, как я перешел сюда. Но теперь…

Я не слушал. Я думал о Дэниеле Расселе и о том, что мне позарез нужно ему позвонить. Гулливер почувствовал мое невнимание.

— Тебе даже нет дела. Ты вообще со мной не разговариваешь. Если не считать вчерашнего вечера.

Гулливер вышел из комнаты. Он хлопнул дверью, испустив своего рода рык. Ему было пятнадцать лет. Это означало, что он относился к особой подгруппе людей, называемых подростками, основными характеристиками которых является пониженная сопротивляемость гравитации, обширный вокабуляр для выражения неудовольствия, слабая ориентация в пространстве, регулярные мастурбации и способность бесконечно поедать зерновые продукты.