В присутствии Бога (100 писем о молитве) - Анри Каффарель

23. Шерстяная нить

Я отметил в вашем письме, дорогой друг, короткую фразу, которую не могу оставить без внимания: «Я больше не имею права молиться». Не существует состояния, допускающего такое утверждение. Никто никогда не бывает лишен права воззвать к своему Богу. Каким бы виновным, каким бы падшим ни был человек, будь он лишен всех гражданских прав или даже отлучен от Церкви, пока в нем есть дыхание жизни, никто не может отнять у него права молиться. «Как я могу обратиться к Богу, — прибавляете вы, — если у меня нет мужества решиться на разрыв, который вернул бы мне Его дружбу?» Но даже и вопреки такому плачевному состоянию вы можете, вы должны воздавать хвалу Богу за Его совершенства, за дивные Его дела, признавать через поклонение Его верховную власть, даже если в какой-то области вы ею пренебрегаете на практике; вы должны просить, даже если вы не исполняете Его волю, чтобы наступило Царствие Его, и молиться за других. Сделайте еще один шаг, который бы приблизил вас к возвращению Его дружбы. У вас нет сил, чтобы совершить то действие, которого Он ждет от вас? — Ну, что ж! Но почему вы не попросите у Него этих сил? Вы скажете: «Я не хочу, чтобы Он мне их дал»? — Просите же тогда, чтобы вы захотели просить их у Него! Скажите, как некий добрый молодец однажды: «Воистину, Бог не горделив!». Как это верно! Ведь это мы горделивы и находим унизительным быть вынужденными молиться, чтобы «испросить желание» быть исцеленными от нашего порока. Убогая молитва! — но, между тем, она уже составляет живую связь меж человеком и Богом. Если вы согласитесь ее творить, она доставит вам желание, которое повлечет за собой прошение. И вместе с прошением к вам придут силы, и силы совершат необходимый разрыв, и благодаря этому разрыву и прощению Божию возродится ваша дружба с Господом. Позвольте мне, чтобы не дать забыть вам мой урок, завершить его рассказом об одном примечательном происшествии.

В XIX веке, в одном маленьком английском городке, после многих месяцев работы, завершалось строительство огромной фабричной трубы. Последний рабочий спустился с вершины трубы по деревянным лесам. Все население маленького городка собралось, чтобы отметить событие. И прежде всего, чтобы присутствовать при разрушении громадных лесов. И вот, едва только эти леса обрушились при общих возгласах и смехе, как вдруг все с изумлением увидели, что на вершину трубы выскочил один рабочий, который, оказывается, заканчивал какую-то работу внутри трубы, и потому остался незамеченным. Все пришли в ужас… Сколько дней понадобится, чтобы воздвигнуть новые леса, а рабочий за это время погибнет от холода, если не от голода! Его старая мать рыдала здесь же… Но вот она внезапно отделяется от толпы, делает знак своему сыну и кричит ему: «Джон! снимай носок!» Собравшихся охватила скорбь: несчастная женщина лишилась рассудка! Она настаивает. Чтобы не огорчать ее, Джон исполняет ее просьбу. Тогда она снова кричит: «Потяни за кончик нитку!» Он подчиняется, и вот у него в руках оказывается внушительных размеров клубок шерсти. «А теперь — бросай его сюда, и крепче держись за кончик!» К нитке привязали бечевку, Джон подтянул ее к себе, затем к бечевке привязали веревку, к веревке канат, и подняв к себе канат, Джону не оставалось уже ничего больше, как закрепить его как следует и спуститься по нему под радостные клики толпы. Убедил ли я вас устремить к Богу шерстяную ниточку? — Как бы я этого желал! И я испрашиваю этого у Бога, в силу всей моей дружбы к вам.

24. «Грех мой всегда предо мною»

Я воспользовался каникулами, чтобы посетить одного очень старого и весьма почтенного священника, живущего в провинции. Он парализован и не покидает больше своей комнаты, но из кресла он видит верхушку своего старого собора и непрестанно молится. Трудно определить чувство, которое я испытываю в его присутствии. Он словно бы излучает некую исключительную чистоту, которая пронизывает и вас. Чистота эта исходит от него, но не он ее источник: это излучение Чистоты Божией сквозь существо, ставшее прозрачным. Слушая его, я спрашивал себя, как ему удалось достичь такой прозрачности. Одно слово представилось мне: смирение. Действительно, он очень часто упоминал о своем «убожестве», с весьма примечательным оттенком покоя, доверия и радости.

Незадолго перед тем я получил ваше письмо, где вы мне писали: «Я предпочитаю не думать много о моих грехах, это приводит меня в уныние». Эта ваша фраза пришла мне на память во время нашей беседы, являя любопытный контраст с настроением моего собеседника, и я привел ему ее, не называя, разумеется, вашего имени. В результате я услышал драгоценные слова: «Посмотрите на мытаря из притчи: он находится перед Богом, не смея поднять взгляд; он бьет себя в грудь, он не перестает повторять: “Боже, милостив будь ко мне грешному”. Он удивительно смиренен. Но смирение у него не есть, как у множества других, еще одна добродетель, которой он немало гордится. Он простонапросто высказывает Богу то, что он констатирует с утра до вечера: что он грешник. В каком-то смысле, это есть то единственное, чего Господь ожидает от нас, чтобы осыпать нас благодеяниями: сознание, признание, отвержение, сожаление о нашем грехе. Подобно св. ап. Павлу, я говорю о грехе в единственном числе, т. е. о том зле в нас, из которого истекает все множество наших грехов. Невозможно избавиться от греха, он прилип к нашей душе. Но есть нечто лучшее, чем огорчаться и отчаиваться, лучшее, чем прятаться от Бога, как это сделал Адам после своего падения, или же чем просить Бога удалиться, как св. Петр после чудесного лова рыбы: куда лучше предстать пред Богом такими, как мы есть, нагими, явить Ему наши язвы. И грех познанный, исповеданный и отвергнутый — это уже не грех, но всего лишь «убожество», нищета, взывающая к сладостному милосердию Отца. Поскольку мы сознаем наш грех, поскольку мы называем его своим именем, поскольку мы отрекаемся от него, поскольку мы представляем его под очищающий взгляд Божий, то он уже не является для нас гибельным, и вот мы чудесным образом очищены. Человек, который во время молитвы и на протяжении всех мгновений своей жизни живет в таком состоянии исповедания Богу своего греха, является прозрачной водой, где отражается чистота неба». Во время нашей беседы, когда у меня вырвалось восклицание: «Ах, если бы я знал эти ветхие глубины моего существа, где копошится грех!», — мой друг откликнулся так живо, что мне даже на мгновение показалось, что он избавился от своего паралича: «Не клевещите на глубины вашего существа! У чада Божия заражены грехом не глубины существа, но только темные его области, не просвещенные еще светом Евангелия. Не забывайте никогда, что глубина существа христианина есть после крещения область светлая, сияющая, бесконечно чистая, благодаря присутствию Пресвятой Троицы. Ах! Если бы христиане понимали, что небеса не где-то, но в них самих, в сердцевине их сердец, что глубина их существа уже целиком погружена в бесконечную любовь Божию, и что им нужно делать только одно: позволить этой любви одолеть последние очаги сопротивления, покорить все области их внешнего существа!» Вы скажете, что я, собственно, не ответил на ваш вопрос о том, как проводить вашу молитву? Но такое состояние признания своего греха и есть основа всякой истинной молитвы, как и всей христианской жизни.

25. Тому, кто считает себя недостойным молиться

Однажды, чтобы подать совет со знанием дела, мне пришлось расспросить одну вдову об эволюции ее духовной жизни. «Своей внутренней жизнью я обязана Сержу (ее мужу), — сказала она мне. — Точнее, отношению его ко мне во время одного малопочтенного периода моей супружеской жизни: будучи замужем уже в течение пяти лет и матерью двоих детей, я была ему неверна. И притом, я его любила! Не желая разрушить его счастья, я старалась изо всех сил, чтобы он не мог ни о чем догадаться. Его любовь ко мне, исключительная любовь, возрастала день ото дня. Однажды вечером, — я это помню так живо, словно все произошло только вчера, — он выразил мне свою любовь, свое почитание, свое восхищение мною словами, тронувшими мое сердце. Это было для меня уже слишком. У меня вырвалось: «Если бы ты только знал!» — «Я знаю», — отвечал он мне. И тут, эти слова вызвали у меня взрыв негодования, столь же яростного, как и несправедливого: «Так для чего же ты ломал со мною эту чудовищную комедию? Одно из двух: или ты не страдаешь из-за того, что “ты знаешь”, и это значит, что ты меня не любишь, или же ты возмущен до глубины души, и тогда твоя безмятежность — только ложь и лицемерие!». Я была вне себя, я нападала, издевалась, старалась ранить побольнее. Он дождался, пока буря не уляжется. Затем, спокойно, серьезно и ласково он произнес: «Пойми! В течение десяти месяцев я жестоко страдал, но мои страдания были переносимы, потому что они не губили меня, тогда как твоя беда тебя губила, и это было невыносимо для моей любви. Я видел ясно, что мне следовало делать, именно то единственное, что я и делал: любить тебя еще больше, чем прежде, чтобы ты воскресла благодаря любви, чтобы эта совершенно новая любовь не только испепелила в своем пламени твою беду, но и сотворила в тебе новое сердце, новую чистоту, красоту более сияющую, чем когда-либо прежде». И действительно, его любовь в то же самое мгновение сотворила из меня это новое существо».