«Дело военных» 1937 года. За что расстреляли Тухачевского - Герман Смирнов

А тогда…

Москва

В марте – апреле 1937 г. в дипломатических кругах Парижа, Праги и других европейских столиц стали упорно распространяться слухи о предстоящем советско-германском сближении. Оснований для подобных слухов не было. Более того, антисоветская направленность публикаций германской печати, казалось бы, исключала такую возможность. Однако падкие на сенсацию буржуазные газеты продолжали муссировать эту неправдоподобную «новость». Нарком иностранных дел СССР М. М. Литвинов 17 апреля был вынужден направить в Париж и Прагу телеграмму следующего содержания:

«Заверьте МИД, что циркулирующие за границей слухи о нашем сближении с Германией лишены каких бы то ни было оснований. Мы не вели и не ведем на эту тему никаких переговоров с немцами, что должно быть ясно хотя бы из одновременного отозвания нами полпреда и торгпреда. Очевидно, что слухи распространяются немцами или поляками для целей нам не совсем понятных. Это же опровержение давайте всем обращающимся к вам на эту тему».

Прага

Получив советское опровержение, президент Э. Бенеш, по-видимому, не совсем верит ему. Ведь он располагает другой секретной «информацией», которую получил из Берлина от посла Маетны. Вот теперь Бенеш решает, что момент наступил, и вызывает С. С. Александровского.

Беседа происходит 22 апреля. Речь идет о слухах, распущенных немецкой стороной. Александровский сообщает в Москву о беседе с президентом:

«Хотя Бенеш знал об этом от Крофты, я счел правильным повторить ему опровержение слухов о сближении СССР и Германии. Бенеш реагировал на это довольно живо вопросом о том, почему бы СССР и не сблизиться с Германией. Чехословакия только могла бы приветствовать такое сближение… Признаться, я был удивлен и сказал, что не понимаю постановку вопроса.

…Бенеш весьма пространно говорил о том, что, какие бы изменения ни произошли во внешней политике СССР, Чехословакия останется безоговорочно верной СССР и своим обязательствам перед ним. В ответ на мое недоумение, о каких изменениях во внешней политике СССР может быть речь, Бенеш сказал, что СССР не только великая, но прямо грандиозная страна, имеющая самые обширные и многообразные интересы не только в Европе, но и в Азии. Бенеш себе представляет такую теоретическую возможность, когда многообразие этих интересов может принудить СССР к переменам во внешней политике, скажем, по отношению к той же Германии или Англии. Он не имеет в виду ничего конкретного и хочет только сказать, что при всех условиях Чехословакия останется в дружбе с СССР».

На это Александровский ответил:

«Политика СССР абсолютно неизменна, ибо она всегда является политикой сохранения мира… Перемена нашей внешней политики мыслима только в том смысле, что кто-нибудь из наших многочисленных партнеров искренне повернет в сторону мира или, наоборот, перейдет в лагерь поджигателей войны. От этого может зависеть улучшение или ухудшение наших взаимоотношений».

Анализируя высказывания президента Бенеша, Александровский писал:

«Было очевидно, что Бенеша продолжает занимать все тот же вопрос, и потому я еще раз сказал, что при данных условиях нет речи о нашем сближении с Германией».

Бенеша беспокоил вопрос о возможной «перемене» во внешней политике СССР в результате «заговора». Однако о самом «заговоре» он не говорил. Здесь, видимо, придется забежать немного вперед и процитировать беседу С. С. Александровского и Э. Бенеша, состоявшуюся 3 июля – то есть уже после казни советских военачальников, последовавшей в июне.

«Бенеш напомнил мне, – писал полпред, – что в разговоре со мной (кажется, 22.IV с. г.) он говорил, что почему бы СССР и не договориться с Германией. Я ответил, что помню, и признался, что меня тогда очень удивила эта часть разговора, как совершенно выпадающая из рамок обычного хода мыслей Бенеша. Лукаво смеясь, Бенеш ответил, что может теперь объяснить мне скрытый смысл своего тогдашнего разговора. Свои объяснения Бенеш просил считать строго секретными и затем рассказал следующее.

Начиная с января месяца текущего года (1937 г. – Авт.), Бенеш получал косвенные сигналы о большой близости между рейхсвером и Красной Армией. С января он ждал, чем это закончится. Чехословацкий посланник Мастны в Берлине является исключительно точным информатором. Он прямо фотографирует свои разговоры в докладах Бенешу. У Мастны в Берлине было два разговора с выдающимися представителями рейхсвера. Мастны их сфотографировал, видимо, не понимая сам, что они означают. Бенеш даже сомневался, сознавали ли эти представители рейхсвера, что они выдают свой секрет. Но для Бенеша из этих разговоров стало ясно, что между рейхсвером и Красной Армией существует тесный контакт. Бенеш не мог знать о том, что это контакт с изменниками».

Суммируя содержание беседы и учитывая, что дипломатическая почта ходит не часто, Александровский шлет в тот же день в НКИД телеграмму, в которой пишет:

«Бенеш говорил со мной 2,5 часа о внутреннем положении в СССР и о процессе Тухачевского. Он ожидал нечто подобное и потому не был удивлен или обеспокоен. Он утверждает, что в разговоре со мной 22-IV говорил о возможности германо-советского сближения потому, что имел сигналы из Берлина об очень тесных связях с советской армией».

12 мая (после снятия Тухачевского с поста заместителя наркома и перемещения на пост командующего Приволжским военным округом) на приеме в английской миссии К. Крофта интересовался, что происходит с маршалом Тухачевским? Он спрашивал:

«Не является ли «деградация» (понижение в должности. – Авт.) маршала Тухачевского результатом политических трений с маршалом Ворошиловым по вопросу о взаимоотношениях СССР с Германией. По словам Крофты, в Праге ходят слухи, что Тухачевский принадлежал к числу сторонников сближения с Германией и в то же время имел возражения по каким-то внутриармейским вопросам, может быть, как раз по поводу той реорганизации, которая проводится сейчас в Красной Армии в связи с организацией военных советов. Другой слух, ходящий по Праге, гласит, что Тухачевский впал в немилость в какой-то связи с делом Ягоды… Я категорически заверил, что никаких оснований нет и Тухачевский вообще не «деградировал». Он получил достаточно важное назначение и вовсе не является первым и единственным маршалом, которому поручено командование округом. Ведь командует же Блюхер всего одним округом на Дальнем Востоке. Волжский округ очень важен для нас как округ с нашей второй металлургической базой (здесь я сознательно преувеличил значение округа, чтобы смягчить резкость перехода от прошлого к нынешнему положению тов. Тухачевского)…»

Мы видим, что посол тогда не подозревал о будущем развитии событий. Зато по-другому звучит его информация наркому М. М. Литвинову от 15 июня:

«Случайно вышло так, что в день получения в Праге официального сообщения ТАСС о суде над бандой преступников и диверсантов во главе с Тухачевским, то есть 11.VI с. г., у меня в полпредстве был организован чай… Понятно, что вопрос о банде Тухачевского затмил все другие вопросы и журналисты в первую очередь интересовались судом в Москве… Должен вообще сказать, что положение для меня было несколько затруднительным, поскольку я сам информирован только из газет. Перед чаем я собрал советских участников чая и инструктировал их следующим образом. Не говорить лишнего, не высказывать догадок в разговорах с журналистами, а строго держаться уже известного материала, который дан некоторыми статьями «Правды» по поводу самоубийства Гамарника. С другой стороны, не уклоняться от темы и не придавать ей этим способом преувеличенного значения. Хотя в этот день мне не была еще известна статья «Правды» от 11. VI, но я дал правильную установку: этот процесс является симптомом оздоровления крепкого организма не только Красной Армии, но и всего советского государства. Ни о каком кризисе не может быть и речи».

Очевидно, что иначе Александровский в официальном документе писать не мог. Помимо встреч президента и полпреда 22 апреля и 3 июля в дневнике Александровского есть упоминание о единственной встрече 12 мая на приеме в английской миссии. Но она была мимолетной. Вот что пишет полпред:

«Бенеш остановился около меня всего на одну минуту, для того чтобы сказать, что он «вполне доволен» ходом событий в Европе и через несколько дней позовет меня к себе для подробного разговора».

Но, судя по всему, разговор состоялся только 3 июля.

Оставим в стороне оценки происходящего, ошибочность которых сейчас видна, хотя слова посла были далеко не самыми резкими из тех, что употреблялись в то время. К сожалению, в дальнейшем Александровский уже не мог принять участие в выяснении всех обстоятельств дела: по возвращении в Москву в конце 1939 г. он был отстранен от дел и стал скромным членом коллегии адвокатов. В 1941 г. Александровский пошел в народное ополчение, воевал, был ранен. Впоследствии он был арестован и погиб в заключении. Его честное имя было восстановлено лишь в последние годы.