Книга жизни - Сабир Рустамханлы

Во-первых, почему Баилово - подумал я? Памятник бакинским рабочим должен возвышаться в центре Баку, на площади Ленина, там, где все могли бы увидеть или даже в бухте, на длинной эстакаде в море, где сейчас разместилось кафе "Садко", он должен возвышаться как столб огня, факел, колонна сверкающего света. Бакинский рабочий достоин этого! Пусть каждый день, открывая свои окна навстречу солнцу, нам предстает этот памятник.

И памятник этот должен быть построен за счет цены той нефти и газа, которую бакинские нефтяники вливали в индустриальные жилы нашей страны. А не за счет пожертвований, денежной помощи самих нефтяников!

... Воинскую службу я проходил на Апшероне. С места караула были видны нефтяные промыслы. Однажды, в десяти шагах от меня к вышке подъехали двое рабочих на тракторе, смуглые, сред его роста. Один управ-пял трактором и лебедкой. Другой с профессиональной сноровкой закреплял муфту к опущенной в скважину трубе, с помощью лебедки поднимал очередную трубу. "Батюшки!" подумал я. - "Бог знает, какая глубина у этой прорвы. За сколько же дней он справится с трубами". Рабочий же продолжал работать! Безо всяких слов, ритмично, равномерно! Кроме рокота работающего трактора, то усиливающегося, то затихающего, да звона сваливаемых друг на друга металлических труб, все было тихо. Кончилось время караула, и я ушел отдыхать.

Когда я вернулся, то увидел, что штабель труб стал высотой в рост самого рабочего.

Когда вечером я вновь заступил на караул, от штабеля ничего не осталось. Рабочий в том же ритме опускал последние трубы в скважину. Впервые я с такой отчетливостью ощутил, что такое труд нефтяника, "бакинского нефтяника", какой объем работы он выполняет за день. Вот откуда идет мощь бакинского рабочего класса, подумал я.

Позже, когда я посетил Нефтяные Камни, пообщался и сдружился с нефтяниками, я понял, что виденный мною эпизод обычный в их жизни. Смуглые крепкожилые парни на нефтяных промыслах выполняют часто куда более сложную тяжелую работу.

Какими словами, какими эпитетами можно описать беспримерный героизм бакинских нефтяников в тяжелые годы Великой Отечественной войны? Книги и фильмы с них можно перечесть по пальцам. Их труд еще ждет широкого, глубокого художественного проникновения, труд, равный подвигу.

Когда я думаю о драматичной и яркой судьбе одного из первооткрывателей сибирской нефти Фармане Салманове, которому пришлось действовать вопреки приказам и циркулярам, ломать стереотипные представления и, опираясь на творческую интуицию, круто изменить направление поиска, а потом с волнением, напряженной тревогой, ожидать результата проходки, наконец увидеть первый нефтяной фонтан в Тюмени, - мне этот фонтан видится апофеозом труда, рукотворным гимном человека-творца.

Каждый поет на свой лад Родину. Иной трубит во всеуслышание, а другой предпочитает тихую исповедь. Для одних это выстраданное признание, для других - преходящий эпатаж...

В сердце у каждого из нас есть живая карта Родины. Я хочу говорить об Отечестве, простирающемся в моем сердце! Об Азербайджане, который я знаю, вижу, чувствую и люблю.

Не претендую на открытие Америки, не задаюсь целью возвеличить славу земли моей. Вся планета наша, как есть, на виду. И Азербайджан не нуждается в моем славословии. Я не гонюсь и за дотошной научной точностью. Говорю только о тех вещах, в которые верую всем сердцем!

ДОВОД И ЧУВСТВО

Говорю о тех вещах, в которые верую всем сердцем!

После долгих бесед с моим знакомым историком я понял одну истину: он "реалист", он верит только в ясные неопровержимые доказательства, его истина - факт; я же истину чувствую, переживаю!

Черепок, найденный во время раскопок, или металлическая монета подчас подсказывают ученому направление, версию, в которой могут быть задействованы целые страны, изменены границы!

Попробуй убедить его, что это еще не истина, эта монета могла выпасть из кармана предводителя караванов и только запутать исследователя...

История должна быть и истиной переживаний, истиной чувств.

Конечно, любительство не может заменить науку.

Однако негоже обламывать поэтические крылья истории.

Истина - богаче, живее и многообразнее, чем ее представляют иные научные книги.

... Мой друг редактор, прочтя часть моей книги, сказал: "Ты забыл указать источники..."

Я не удержался от улыбки.

Разве нужно указывать источник любви к Родине, любви к отцу и матери, любви к своему очагу? Я же не диссертацию пишу!

Уместно ли признаваться в любви цитатами?

То, что я пишу сейчас, и есть признание в любви.

Анализируя прошлое, наивно ожидать непременных открытий.

Важнее - оживить, вдохнуть жизнь в окаменевшие страницы нашего прошлого.

Часто происходит наоборот, - мы выхолащиваем и умерщвляем наше достояние.

Не надо идеализировать историю. Это понимают все, Но как быть с высокими идеалами, которые дошли до нас через века?

Отступление: Чего только не вытворяли с историей! В угоду социально-политической конъюнктуре одних принижали, упрощали их взгляды, любым способом добивались их порицания, других же, безо всяких оснований, возвышали, закрывая глаза на искусственность доводов, "удревняли" историю.

Нет лучшего урока, чем история! К сожалению, многие из тех, кто учит этому предмету, сами не относятся к своему предмету с должным уважением.

История, как и все общественные науки, имеет классовый характер. Но нельзя играть историей, как кому заблагорассудится, нельзя поворачивать ее в нужную для той или иной группы людей сторону! К сожалению, даже в наших школьных учебниках мы видим, как преувеличиваются, гипертрофируются одни исторические тенденции, в то время, как другие принижаются. Дело доходит до того, что голубая вуаль плохо скрываемой идеализации набрасывается на колониальную политику царизма, на великодержавный шовинизм царской административно-управленческой системы, - чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить книги по истории довоенные и недавние.

Историки все более смягчают сущность колониальной политики царизма на Кавказе и на Востоке, сглаживают ее подлинное отношение к истории, языку, культуре этих народов. Но разве история при этом меняется, разве реальность - исчезает? Это было бы возможно, если бы истины прошлых веков жили только в книгах, изолированно от жизни. Однако истины жизни более глубоки, чем их книжные интерпретации!

Порой один аргумент, один довод освещает целый период истории народа. Например, в архиве Горийской семинарии от 3 декабря 1900 года есть такая запись: "Учащийся подготовительного класса Уз. Гаджибеков разговаривал со своими товарищами на татарском (азербайджанском - С. Р.) языке. Поэтому он получил выговор".

В публицистических статьях Узеира Гаджибекова есть симптоматичный эпизод, характеризующий национальную политику царского режима. Студенты пишут о своих планах на будущее: Узеир Гаджибеков же в своем сочинении мечтает о том, что в будущем станет педагогом, будет преподавать в школах родной язык, напишет учебник и т. д. Эти планы не понравились руководству семинарии и его сочинение получает низкую оценку. Во время распределения его направляют в армянскую школу.

Как ни замазывай - не скрыть этой ипостаси самодержавия: психологический пресс колониальной политики отозвался в душах поколений, достаточно напомнить, что четыре-пять поколений азербайджанцев - исстари известных, как воинственный, храбрый народ - не призывались под ружье как "неблагонадежные". В армию их брали с одним условием: если они примут русское подданство.

Нации, испокон веков отличавшейся мужеством, прямодушием и правдивостью (это неоднократно подчеркивалось в работах русских и европейских ориенталистов и историков) в условиях бюрократического государственного строя, засилья чиновников, которые по словам поэта Закира "что ни день законы выдавали", внушалось верноподданническое угодничество и послушание; поощрялось доносительство; пышным цветом расцветало мздоимство... Все это подтачивало ее нравственное и духовное здоровье.

Памятуя об огромном благотворном воздействии передовой демократической русской культуры, во имя полноты исторической истины не должно забывать и о политике царизма, обрекавшей подневольные народы на духовное растление и прозябание; искусственное разжигание страстей между мусульманами суннитского и шиитского толка, провоцирование межнациональных братоубийственных распрей, отторжение народа от своих национальных корней и духовного наследия - все это тоже история.

К сожалению, и в советское время появлялись работы, пытавшиеся замалчивать эти горькие истины. Иные "толкователи" придают односторонний характер известной мысли Ленина о двух культурах в каждой национальной культуре, тем самым огульно очерняются многие блистательные страницы прошлой национальной культуры.